Безусловно, каждая страна стремится показать себя в выгодном свете и скрыть свои слабые стороны. Вот и российские власти над этим работают: создают образ грозной ядерной державы, не знающей жалости, компромиссов и, судя по всему, здравого смысла. Здравый смысл, как и свобода, в России под большим вопросом. Реакция Владимира Путина на события в Беларуси и отравление Навального подтверждает: свобода и здравый смысл воспринимаются в Кремле как нечто более нежелательное, а иногда и опасное, чем санкции, коронавирус, война, химическое оружие.

Путин обещает поддержку Лукашенко, создает резерв силовиков, который «при необходимости» (если протесты белорусских граждан перерастут в «массовые беспорядки») придет на помощь. Путин говорит не о помощи братскому народу, Путин говорит о помощи президенту, который не считается с мнением граждан страны, не уважает их, готов в них стрелять, готов говорить им в лицо: «Кричите, сколько хотите, но выборов не будет». Позиция Путина понятна — как говорится, рыбак рыбака видит издалека. О чем он думает? Не о людях, российских или белорусских, и даже не о Лукашенко — он думает о себе. Ситуация в Беларуси стала прецедентом, и российские граждане с трепетом наблюдают за тем, какой же будет развязка этого, кажется, самого мирного протеста за последние десятилетия. Путина, конечно, не прельщает победа народа, но и влезать в военный конфликт с гражданами другой страны в нынешних реалиях опасно. Поэтому Кремль, оказывая видимую поддержку Лукашенко, ведет тактический разговор и с российским обществом.

Крупные протесты в Беларуси начались 9 августа, сразу после объявления результатов президентских выборов. С того самого момента поставлена цель — показать, что подобный сценарий в России невозможен, опасен, не нужен. Кем транслируется этот посыл? Прокремлевскими журналистами, конечно. На то, чтобы они качественно выполняли свою работу, выделяется немало бюджетных средств. Трудно даже представить, сколько российская власть платит за вранье. Хотя кто все-таки платит —власть или налогоплательщики? Кому вранье и информационная несвобода обходится дороже? Как правило, тому, кто сопротивляется этой несвободе больше всех.

Второго октября независимый журналист, главный редактор издания «Коза Пресс» Ирина Славина подожгла себя у главного здания МВД Нижнего Новгорода. За несколько минут до этого она написала на своей странице в Фейсбуке: «В моей смерти прошу винить Российскую Федерацию».

По словам коллег, Ирина была едва ли не единственным по-настоящему независимым журналистом в регионе. Она все делала сама и дорого за это платила.

Ирину много раз штрафовали — за посты в социальных сетях, за участие в марше памяти Бориса Немцова; в ее подъезде расклеивали листовки с оскорблениями, резали колеса ее автомобиля, а 1 октября в шесть утра к ней пришли 12 оперативников с обыском в рамках уголовного дела о сотрудничестве с нежелательной организацией — «Открытой Россией». Они выгребли всю оргтехнику, даже телефон дочери. «Адвокату позвонить не дали. Искали брошюры, листовки, счета „Открытой России“, возможно, икону с ликом Михаила Ходорковского. Ничего этого у меня нет», — позднее написала Ирина в Фейсбуке. В тот же день она заявила, что с этой организацией она никак не связана.

Про столкновения с силовиками Ирина писала очень много, называя их имена и показывая лица. Друзья говорят о ней как о бесстрашном человеке и честном журналисте, который находился под постоянным прессингом со стороны сотрудников правоохранительных органов.

Почему-то считается, что большая журналистика в России делается в столице, в крупных изданиях или даже, упаси Господи, на федеральных каналах. Но это не так, и Москва, как говорится, не Россия. Москва — это своего рода оазис, в нем сформировалось медийное сообщество, которое может оставаться независимым только потому, что имеет прямой доступ к действительно массовым средствам информации и тем самым способно себя защитить. Московским редакциям выделяются гранты, московские журналисты освещают громкие события. А что их коллеги в других городах страны? У них своя повестка, которая редко становится поводом для долгих разговоров и споров. Местным изданиям существовать независимо от государства намного сложнее: большая часть грантов — в Москве и Санкт-Петербурге. Региональные журналисты, по сути, не имеют почти никакой защиты, хотя их работа и их расследования о коррупции чиновников, пытках в тюрьмах, «каруселях» на выборах, подтасовке данных о зараженных COVID-19 настолько же трудны и ровно настолько же требуют смелости и упорства. Задержания и аресты региональных журналистов далеко не всегда провоцируют стихийные многотысячные митинги (почти никогда, если быть точными): в регионах свои проблемы, а в Москве хватает громких арестов. И если мы говорим, что в Москве журналисты борются с большой системой за свою независимость, то на местах эта система намного больше и сильнее, а борьба — труднее. Там задержанному журналисту повезет, если общество обратит на него достаточно внимания — тогда он выберется в этот раз. А что будет с ним после следующего поста, материала и задержания — неизвестно.

Насколько трудно работать в подобных условиях? Где грань, за которой уже не хватает ни сил, ни терпения, ни ярости, ни упорства? Можно прочитать много комментариев и постов о том, что вменяемый человек не может сделать то, что сделала Ирина Славина. Но что мы знаем о вменяемости? И кто в России еще вменяем? Вменяемы ли силовики, которые приходят с обыском к человеку, потому что он говорит правду слишком громко? Вменяемы ли те, кто травит Навального? Вменяемы ли те, кто утверждает, что Навальный сам сделал «Новичок» и отравил себя тоже сам? А те, кто признает и оправдывает тайную инаугурацию Лукашенко? Никто уже не может объяснить, где заканчивается реальная жизнь и начинается паноптикум. Считается, что журналисты — относительно защищенная социальная группа, но уже давно никто не может гарантировать безопасность даже московским журналистам, не говоря уже про региональных.

Раньше мы говорили, что страшно, когда журналиста преследуют. Оказывается, еще страшнее, когда опытный журналист перестает находить слова, когда самоубийство становится единственным способом выразить отчаянье, боль, злость, а еще — любовь к той России, которой он уже не увидит. Когда человек, писавший тексты так, что их читал весь город, ставит такую точку, насколько сильно меняется порядок вещей? И чего нам ждать? Отрицаний и отписок от Следственного комитета — ведомство не связывает самоубийство журналистки с проведенным у нее обыском и каким-либо давлением со стороны силовиков. Отказа СК выдавать тело — якобы ведомство собиралось проводить генетическую экспертизу (а она может длиться несколько недель). Зачистки силовиками стихийного мемориала памяти Ирины у здания местного МВД. Это, конечно, не только непроходимая глупость, это страх перед свободными людьми, которых российская власть боится даже после их смерти.

Свобода — это выбор. Власти нужно, чтобы люди делали именно тот выбор, который нужен ей. И для нее стало полной неожиданностью, что выбор может быть и таким, как у Ирины Славиной.