ПРОЩАНИЕ

В последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,

Будить мечту сердечной силой

И с негой робкой и унылой

Твою любовь воспоминать.

Бегут меняясь наши лета,

Меняя все, меняя нас,

Уж ты для своего поэта

Могильным сумраком одета,

И для тебя твой друг угас.

Прими же, дальная подруга,

Прощанье сердца моего,

Как овдовевшая супруга,

Как друг, обнявший молча друга

Пред заточением его.

1830

(III, 233)

С именем Воронцовой это послание связал Борис Викторович Томашевский²: в «Список стихотворений для издания 1832 года» Пушкин включил это стихотворение под названием «К EW», а «EW» — это инициалы «Elise Woronzoff», то есть графини Воронцовой. У Пушкина с ней, как принято считать, был бурный роман, который, по убеждению Татьяны Григорьевны Цявловской³, привел к тому, что графиня родила от Пушкина дочь Софию, подарила ему заветный перстень-талисман и кулон со своим портретом, а потом писала любовные письма в Михайловское, а он посвятил ей, жене Новороссийского генерал-губернатора и полномочного наместника Бессарабской области, чуть ли не цикл стихотворений: «Все кончено, меж нами связи нет…», «Приют любви, он вечно полн…», «Храни меня, мой талисман», «Пускай увенчанный любовью красоты…», «Сожженное письмо», «Все в жертву памяти твоей…», «В пещере тайной, в день гоненья…» и, наконец, «Прощание».

История взаимоотношений графини Воронцовой и Пушкина — один из самых растиражированных и странных, если не сказать нелепых, мифов научного пушкиноведения.

Об этом еще в начале XX века писал Михаил Осипович Гершензон: «запись в „дон-жуанском“ списке, да отметка в записной книге Пушкина под 8 февр. 1824 г.: „soupé chez С. Е. V.“⁴ — вот и все, что мы знаем достоверного об отношениях Пушкина к гр. Воронцовой. Все остальное, что биографы умеют рассказывать об этих отношениях, — легенда и домысел»⁵.

Еще резче высказался Георгий Пантелеймонович Макогоненко: «Приведенные материалы решительно опровергают созданный пушкинистами миф о роли Е. К. Воронцовой в жизни Пушкина. И, право, может быть, и не стоило бы так подробно разбираться в путях и методах формирования легенды и опровергать ее, если бы при ее помощи не подвергалась извращенному толкованию поэзия Пушкина»⁶.

Извращенное толкование — формулировка жесткая. Но ведь вопрос действительно серьезный. Он связан с целым циклом широко известных стихотворений Пушкина и разрушает огромный пласт научной литературы о его жизни и творчестве.

Похоже, что и связь стихотворения «Прощание» с именем графини Воронцовой из этой же мифологической серии: доказательств у ставшего научной аксиомой предположения Томашевского, в сущности, нет никаких.

При этом мы полагаем, что элегия «Прощание» не может быть связана с именем графини Воронцовой. В противном случае нужно объяснить, каким образом к ней, благополучно здравствующей, цветущей женщине, могут быть обращены строки «Уж ты для своего поэта / Могильным сумраком одета / И для тебя твой друг угас». И определение «овдовевшая супруга» никоим образом к ней не подходит. Муж Елизаветы Ксаверьевны «полу-подлец», «полу-невежда» граф Михаил Семенович Воронцов умирать не собирался и пребывал в отменном здравии.

Все это заставляет думать, что стихотворение адресовано не графине Воронцовой, а другой женщине. По нашему предположению — императрице Елизавете Алексеевне, супруге Александра I. И вот почему.

Первый раз Пушкин увидел Елизавету Алексеевну в Царском Селе на открытии Лицея. Потом она приходила на экзамены лицеистов. Вероятно, Пушкин, как и другие воспитанники, был представлен ей. Ее приветная, но, безусловно, недоступная краса воспламеняла Поэта… И он тайно влюбился в императрицу, в чем и признался в стихотворном послании «К Н.<адежде> Я.<ковлевне> П.<люсковой>»:

На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил

И силе в гордости свободной

Кадилом лести не кадил.

Свободу лишь учася славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рожден царей забавить

Стыдливой Музою моей.

Но, признаюсь, под Геликоном,

Где Касталийский ток шумел,

Я, вдохновенный Аполлоном,

Елисавету втайне пел.

Небесного земной свидетель,

Воспламененною душой

Я пел на троне добродетель

С ее приветною красой.

Любовь и тайная Свобода

Внушали сердцу гимн простой,

И неподкупный голос мой

Был эхо русского народа.

1819

(II, 65)⁷

Стихотворение было написано чуть ли не по желанию самой императрицы.

Михаил Андреевич Щербинин вспоминал: «Императрица Елизавета спрашивала Жуковского <…>, отчего Пушкин, сочиняя хорошо, — ничего не напишет для нее. Пушкин послал: „На лире скромной, благородной“»⁸.

Пожелание императрицы передала Пушкину ее камер-фрейлина Наталья Яковлевна Плюскова, к которой формально и обращено стихотворение. Опубликовал его Пушкин в журнале «Соревнователь просвещения» (1819, № 10) под заголовком «Ответ на вызов написать стихи в честь Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны».

Журнал издавался на благотворительные взносы императрицы, она, конечно, читала его и, судя по всему, благосклонно оценила стихотворение Пушкина. В 1820 году, когда ему грозила ссылка на Соловки, она, вероятно, по просьбе Карамзина, вступилась за своего опального поэта⁹.

В письме от 23 февраля 1825 года Елизавета Алексеевна благодарила Н. М. Карамзина за присылку ей «новой поэмы Пушкина», чтение которой доставило ей «удовольствие».

Полагая, что «Прощание» обращено к Елизавете Алексеевне, отметим высокий стиль слов «Дерзаю мысленно ласкать». Ни о каких других дерзновенных «ласках», кроме «мысленных», Поэт и мечтать не мог, да и речи об этом быть не могло. А под «ее любовью» надо полагать простое благосклонное внимание и доброе отношение любезной императрицы к стихам Поэта.

Умерла Елизавета Алексеевна в ночь с 3 на 4 мая 1826 года вдали от столицы, в Тульской губернии, в городе Белеве, в доме купцов Дорофеевых. И вот — «странное сближение» и «странное стечение обстоятельств».

В самом начале мая 1829 года Пушкин отправился из Москвы на Кавказ, в знаменитое теперь «Путешествие в Арзрум», но поехал не прямо, а сделал крюк: «Из Москвы поехал я на Калугу, Белев и Орел и сделал таким образом 200 верст лишних; зато увидел Ермолова» (VIII, 445).

Ермолова он действительно увидел, но ни словом не обмолвился о том, что делал в Белеве, где, по официальной версии, умерла воспетая им императрица Елизавета Алексеевна. Между тем, случайно или нет, но в Белев Пушкин приехал 3 мая 1829 года, в третью годовщину ее смерти…

Смерти или инсценировки?

Слухи о том, что императрица «отреклась от мира», а не умерла, распространились очень быстро. И надо полагать, что Пушкин слышал их — и не один раз. Можно предположить, что и в Белев в третью годовщину смерти императрицы или ее инсценировки Пушкин попал неслучайно.

Но мы не знаем, что он делал в Белеве. Мы не знаем, видел ли он дом, в котором, по официальной версии, умерла императрица. Мы не знаем, видел ли Пушкин часовню, в склепе которой были погребены извлеченные при вскрытии и бальзамировании останки императрицы или другой женщины.

Но, если видел дом и часовенку (а это предположить естественно), вероятно, думал о странных слухах, о том, что императрица, может быть, и не умерла, что ее смерть на самом деле не смерть, а тайна…

Так, по-моему, можно объяснить строки «Уж ты для своего поэта / Могильным сумраком одета, / И для тебя твой друг угас». Сумрак — это неясный полусвет, неполная темнота, при которой можно еще что-то различать; это полумрак, предшествующий ночи. А могильный сумрак — это и смерть, и пограничное состояние между жизнью и смертью, когда неясно до конца, жив ли человек или умер.

Может быть, здесь, в Белеве, возникла у Пушкина мысль написать элегию «Прощание», которая в академических изданиях Поэта, согласно пометам в рукописи самого Пушкина, датируется «5 октября 1830» (III, 1215). Но обратим внимание: в сентябре 1831 года, готовя список произведений, предназначаемых для издания, Пушкин рядом с этим же стихотворением, как будто противореча самому себе, поставил иную дату — год «1829» (III, 1215).

Это «расхождение» можно объяснить тем, что замысел стихотворения возник в памятные дни 1829 года в Белеве, когда оно было начато и, может быть, написано вчерне, а в Болдине Пушкин его доработал, исправил, переписал набело и поставил дату окончания работы: «5 октября».

Если наше предположение верно и стихотворение обращено к императрице Елизавете Алексеевне, становятся понятными строки

Прими же, дальная подруга,

Прощанье сердца моего,

Как овдовевшая супруга…

Елизавета Алексеевна овдовела 19 ноября 1825 года.

Но не фамильярность ли называть императрицу «дальной подругой»?

Думаем, что нет, если принять во внимание еще одно «странное сближение»: 1 июля 1809 года в Петербурге возникла масонская ложа «Елизаветы к добродетели», посвященная императрице. А масоны, как известно, называли себя друзьями и братьями.

Принято думать, что женщин в масоны не брали, в соответствии с конституцией 1723 года. Но не бывает правил без исключений. И вскоре во Франции появились так называемые адоптивные ложи, которые создавались под сенью и покровительством обычных мужских лож, носили те же названия, что и их мужские «двойники», но принимали в свой состав женщин, которые, правда, не могли назваться братьями, поэтому оставались подругами и сестрами.

После Великой Французской революции, в период Империи адоптивные ложи, продолжая развиваться, превратились в инструмент власти, собирая преданную Бонапарту элиту вокруг нескольких известных фигур, таких как Жозефина де Богарне и Каролина Бонапарт.

Нечто похожее происходило и в России. С той лишь разницей, что ложа «Елизаветы к добродетели», посвященная императрице, создавалась, по-видимому, не без тайного расчета на то, что она займет российский трон вместо своего мужа Александра I.

Таким образом, Пушкин, масон кишиневской ложи «Овидий», носивший после окончания Лицея кольцо ложи «Соединенных друзей», имел формальное основание назвать императрицу «дальной подругой».

Наконец, в заключение отметим еще одно обстоятельство: стихотворение заканчивается строками, образующими автобиографический контекст:

Прими же, дальная подруга,

Прощанье сердца моего,

Как овдовевшая супруга,

Как друг, обнявший молча друга

Пред заточением его.

Друг, обнявший молча друга, — Вильгельм Кюхельбекер, с которым Пушкин случайно встретился на станции Залазы 14 октября 1827 года, когда того перевозили из Шлиссельбурга в Динабургскую крепость.

И, наконец, последнее.

Элегия «Прощание» с его обращением к умершей женщине не может быть отнесена к Елизавете Ксаверьевне Воронцовой, но, вероятно, связанная с именем императрицы Елизаветы Алексеевны, определяет в целом отношение Пушкина к теме смерти и посмертного бытия и соотносится с двумя другими стихотворениями, написанными той же Болдинской осенью, — мистическим «Заклинанием» и не лишенным мистики «Для берегов отчизны дальной…»

Но это другая, особая тема…