Писатель ярко передал детали предрождественской и рождественской атмосферы в дореволюционной России: «красные сахарные петушки в палатках, осыпанные бертолеткой ангелы Рождества, мороженые яблоки, маски в намерзлых окнах, пузатые хлопушки, елки, раскинутые ситцы, цветы бумажные к образам, смешной поросенок, — с хвостиком! — выпавший из кулька у дамы, золотые цепочки, брошки, — вся пестрота и бойкость радостной суматохи Праздника». Кстати, упомянутая бертолетка (бертолетова соль, хлорат кальция, по-чешски chlorečnan draselný), хоть и напоминает снег по виду, но ядовита и взрывоопасна.

Еще до страшных событий уходящего 2022 года, заставивших всех нас переоценить прошлое и рассматривать его чуть ли не как утраченную золотую эпоху, я, бывало, слышала и от молодых женщин, как в России, так и в Чехии, что все эти приготовления слишком утомительны и что лучше обойтись без всех этих празднований. Тут стоит отметить: некоторые специалисты убеждены, что неумение радоваться и устраивать себе праздник может свидетельствовать о приближающемся или уже наступившем психическом заболевании. Конечно, бывают обстоятельства, когда праздновать невозможно, но это действительно чрезвычайные случаи.

Вернемся же к Шмелеву. Для тех, кто не читал или подзабыл: герой, разочаровавшись в жизни, хочет покончить с собой. Но с появлением в его жизни юной наивной девушки все давно забытые радости детства, в том числе и Рождество, возвращаются в дом. «Она разыскала по чуланам нужное, оставшееся ему в наследство, праздничное: с детства забытые тарелки, в цветных каемках, „рождественские“, с желтой каемочкой — для сыра, с розовой — для колбас, с черно-золотенькой — икорная, хрустальные графины, серебряные ложки и вилки, стаканчики и рюмки, камчатые скатерти, граненые пробки на бутылки». Нелюбимая жена отослала бывшему мужу все эти вещи, назвав «вся ваша рухлядь».

Слово камчатый, думаю, требует пояснения и для носителей русского языка. Оно происходит от универсального названия тканей, обычно шелковых, но иногда и льняных, одноцветных, со сложным растительным узором — камка. На чешский лучше перевести описательно: hedvábný drahý ubrus.

Конечно, и в чешской литературе мы найдем описания празднования Рождества, например, у братьев Мрштиков (bratří Mrštikovi) в книге «Год в деревне» (Rok na vsi), у Божены Немцовой (Božena Němcová) в романе «Бабушка» (Babička), у Яна Неруды (Jan Neruda), у Ярослава Врхлицкого (Jaroslav Vrchlický). Однако мне хочется остановиться подробнее на менее известном произведении Йозефа Чапека (Josef Čapek) о неудачном Рождестве из книги «Двенадцать веселых месяцев» (12 úsměvných měsíců):

Hospodyně zadělaly na vánočky, ale vánočky se jim pak rozbředly, že byly placaté jako rohožka přede dveřmi; nebo byly tuhé a brouskovaté jako mýdlo a jako gumová podešev; nebo se jim spálily a byly černé jako uhel. A rybí polévka byla hořká a ryba byla navrchu spálená a uvnitř syrová a měla pětsetkrát víc kostiček než jindy. A jablkový závin kuchařky dvakrát solily a nebyl vůbec k jídlu. A krocan — do spíže vlezla kočka a ožrala na něm prsíčka, to nejlepší. A vánoční cukroví jim spadlo na zem a do škopíčku s vodou špinavou od podlahy, zrovna když je nejlépe vypečené vyndavali z trouby.

«Хозяйки замесили тесто на рождественские булки, но тесто растеклось, и булки были как коврик у двери; или твердые и шершавые, как мыло или резиновая подошва; или пригорели и стали черным, как уголь. А рыбный суп был горьким, рыба сверху подгорела, а в середине осталась сырой, и костей в ней было в пятьсот раз больше, чем всегда. А яблочный пирог кухарки посолили два раза, и есть его было невозможно. А индюк — в кладовку влезла кошка и отгрызла ему грудку, самое вкусное. А печенье упало на землю и в ушат с грязной водой, которой мыли пол, и как раз тогда, когда самые удачно выпеченные вынимались из духовки». Перевод весьма приблизительный: точно передать значение чешского текста трудно, ведь блюда, называемые vánočka и cukroví, не имеют аналога в традиционной русской кухне.

Из этого же рассказа-шутки мы узнаем, какие были в то время самые распространенные подарки для детей: куклы для девочек, машинки и поезда для мальчиков, книги, одежда…

А как готовились к Рождеству в семье самих Чапеков? Братья, уже взрослые и женатые мужчины, составляли список того, что им хотелось бы получить. С одной стороны листа писал Йозеф, с другой — Карел. Вот что перечислил Йозеф, отчасти в шутку: вельветовые брюки (manšestrové kalhoty), краски (barvy na malování), зонтик (deštník, но Йозеф использовал устаревшее сегодня слово paraplé, кроме того, зашифровал его, чтобы было интереснее), подштанники (podvlékačky) и … «пусть люди вернут мне то, что должны» (ať mi lidé zaplatí, co jsou mi dlužní), что можно понимать и буквально, т. е. как желание получить данные в долг деньги обратно, и как призыв к справедливости. В числе подарков были и книги о садоводстве, которым увлекались оба брата, особенно Карел.

В эмигрантских семьях нередко возникает дилемма: как отмечать праздники — по-местному или по-своему. Под этим «по-своему» тоже можно понимать разное: советскую традицию ставить елку на Новый год или празднование Рождества по православному календарю.

Вот как описывает Ирина Ратушевская в книге «Одесситы» праздники в семье, где отец-украинец придерживался православных традиций, a мать, родившаяся в Царстве Польском, католических. Действие происходит в 1909 году.

«Материнское, католическое Рождество наступало раньше. Вифлеемская звезда отражалась в витражах Рима и Варшавы, и отблеск ее мать приносила из костела к нам в дом. Потом звезда как бы заволакивалась, уходила за горизонт, чтобы снова воссиять через тринадцать дней — уже по-православному, на ризах священников и выпуклых золотых куполах. <…>

Елку украшали в католический сочельник, всей семьей. Это было гораздо лучше, чем в других домах, где детей впускали уже потом, когда все было готово. Отец привозил ее, всю в мокрых каплях, и Антось от избытка чувств ее даже целовал, прямо во влажные колючки. Мать выносила из кладовой коробки, оттуда, из посеревшей ваты, они нетерпеливыми руками доставали любимые свои игрушки. Потом, когда все было на месте, отец зажигал свечи, а мать играла Шопена, и елка начинала пахнуть и дрожать золотой и лиловой канителью.

До звезды, из уважения к матери, не ели. <…> Потом мать накрывала на стол: хрустящую скатерть и польские постные блюда, те же, что были у ее бабушек и прабабушек. <…>

Мать встречала их, счастливых, оглушенных звоном и пением, после всенощной, трижды целовала каждого и поздравляла с Рождеством Христовым. Она же готовила православную, как и положено, кутью. И тогда уж, наутро, детей ждали подарки… А растянувшийся до изнеможения праздник только разгорался: начинались театры, и цирк, и каток — все, что несли с собой рождественские каникулы».

В этом отрывке упоминается канитель — тонкая металлическая нить (для вышивания). Позднее нечто подобное стали именовать дождем или дождиком. У нас в семье был свисающий вниз металлический дождик, похожий на тот, что рисуют дети, но этим же словом называли и металлические гирлянды. Слово мишура, мне кажется, у нас не употреблялось — наверное, из-за его переносного уничижительного значения. На чешский переведем словом lameta, lametka или несколько устаревшим pozlátko, хотя и оно приобрело в определенном контексте отрицательный оттенок.

Рождество без подарков представить себе трудно. Я обнаружила, что неплохой источник подарков (для себя самой) — это полки с книгами на автобусных остановках. У нас чаще всего в последнее время встречаются романы чешских писателей, о которых я думала, что никогда не буду их читать, например, К. М. Чапека-Хода (K. M. Čapek-Chod, 1860—1927), А. Сташека (A. Stašek, 1843—1931) — их несколько устаревший язык когда-то наводил на меня тоску, как и серые обложки и иллюстрации 1950-х гг. Теперь же я читаю их с большим удовольствием, удивляясь, как много можно почерпнуть из подобных произведений: узнать детали ушедшего быта, лучше понять национальный менталитет, почувствовать особенности словаря той эпохи, представить себе, что бы делали герои, знай они дальнейшее развитие страны… Попробуйте, может, и вам понравится.