В марте 2013 года в Нью-Йорке во время занятий с коллекцией Генерального штаба генерал-лейтенанта А. П. Архангельского (1872—1959) в фондах Бахметьевского архива Колумбийского университета петербургский историк К. М. Александров обнаружил ранее неизвестный исследователям документ о гибели царской семьи: «Доклад по делу об убийстве в г. Екатеринбурге, в ночь на 17 июля 1918 г., Царской семьи»¹. Он был составлен 26 июля 1924 года Генерального штаба подполковником И. А. Бафталовским (1896—1959), участником розысков тел убиенных в Ипатьевском доме, впоследствии служившим в белых войсках Восточного фронта и проживавшим в тот момент в Данциге.

Доклад представлял отчет современника о самом первом расследовании, инициированном военными властями Екатеринбурга и проведенном по горячим следам вскоре после расстрела царской семьи. В конце июля 1918 года группа офицеров, осмотрев местность, где большевики пытались скрыть тела расстрелянных, после первых допросов свидетелей пришла к определенным выводам. В докладе Бафталовского они прозвучали как ошеломляющая антитеза устоявшемуся мифу следователя Н. А. Соколова о полном сожжении останков царской семьи.

В виде фотокопии К. М. Александров привез открытый им источник из США в Россию и ознакомил с ним исследователей. Так ценный архивный документ стал известен специалистам. Автор этих строк оказался одним из первых, кто в 2013 году получил копию уникального доклада.

После того как Следственный Комитет (СК) РФ повторно возбудил уголовное дело об убийстве царской семьи и близких им лиц, летом 2016 года копия доклада была передана мною представителю следствия, полковнику юстиции М. В. Молодцовой, начавшей знакомить с новым источником клириков православной церкви. Группа церковных историков использовала его в своей работе. К тому времени исследователи хорошо знали, кто открыл доклад Бафталовского, но, очевидно, стеснялись упоминать имя Александрова в связи с некрасивой историей, начавшейся после успешной защиты им 1 марта 2016 года докторской диссертации в Санкт-Петербургском Институте истории РАН. Копией документа располагали екатеринбургские историки и краеведы, а также старший следователь-криминалист СК РФ В. Н. Соловьев.

Документ был представлен 27 ноября 2017 года на конференции «Дело об убийстве Царской семьи: новые экспертизы и архивные материалы. Дискуссия», проходившей в Сретенской духовной семинарии в Москве. Переданный церковной комиссии документ упоминался в двух докладах, в том числе и полковником юстиции М. В. Молодцовой, констатировавшей следующее: «В ходе следствия проанализирован доклад „капитана Бафталовского“, датированный июлем 1924 года, в котором подробно излагаются обстоятельства первоначальных поисковых мероприятий в конце июля 1918 года в районе Ганиной ямы, направленных на отыскание царской семьи. На этом докладе подробнее, я думаю, потом остановится один из экспертов-историков»². Однако об обстоятельствах открытия источника не говорилось ни слова. При этом документ именовался как «доклад капитана Бафталовского», что неверно, поскольку в 1924 году Игорь Адамович имел чин не капитана, а подполковника.

В материалах дела Соколова фигурирует имя капитана Бафталовского, активно участвовавшего в расследовании, предпринятом группой офицеров. Однако сам Бафталовский ни в России, ни в эмиграции не допрашивался представителями следствия, и поэтому его документальное свидетельство 1924 года значительно дополняет картину первого расследования, отчасти воссозданную по протоколам допросов офицеров А. А. Шереметьевского, Г. М. Ярцова, Д. А. Малиновского и Р. М. Политковского. Все они давали Соколову подробные показания, которые вполне согласуются со сведениями Бафталовского.

Начало истории расследования во всех источниках в целом излагается одинаково. После бегства большевиков из Екатеринбурга поручик А. А. Шереметьевский явился в гарнизонный штаб и представил сильно обгоревшие вещи, найденные крестьянами в районе рудника «Четыре Брата» у Ганиной ямы, неподалеку от деревни Коптяки³. Это были остатки горевшей одежды и некоторые драгоценности, очевидно, принадлежавшие членам царской семьи. Шереметьевский изложил и мнение коптяковских крестьян о возможном сожжении большевиками у рудника трупов убиенных в Ипатьевском доме.

Чины штаба отнеслись к сообщению Шереметьевского с большим доверием, о чем заявлял в показаниях и капитан Д. А. Малиновский: «Разговоры же были такие. Где-то за городом, верстах приблизительно в 12, в лесу в кострах найдены крестьянами, кажется, эти вещи, и там же находятся обгорелые трупы. Так именно тогда говорили»⁴. «Крестьянская версия» о сожжении тел августейшей семьи подвигла группу офицеров быстро собраться и отправиться в указанную местность для расследования. Они ринулись на рудник в надежде, по свидетельству И. А. Бафталовского, «найти останки умученной Державной Семьи»⁵.

Офицеры понимали, что, несмотря на военное положение, они не могут начать расследования без представителя следственной власти. Приглашавшийся ими с этой целью судебный следователь А. П. Наметкин долго отказывался ехать без разрешения прокурора Окружного суда, которого нигде не могли найти. Капитан Д. А. Малиновский сообщал в показаниях, что, не дождавшись официальной санкции прокурора, вынужден был прибегнуть к угрозе, чтобы силой заставить следователя Наметкина поехать вместе с офицерской группой на расследование:

«В тот же день я получил официальное предписание от начальника гарнизона Шериховского произвести при участии судебных властей расследование по поводу нахождения этих вещей. Был нами для этого приглашен в штаб гарнизона судебный следователь по важнейшим делам Наметкин. Инициатива приглашения его принадлежала мне, потому что мне его указали. <…> Он нам сказал, что он не может ничего делать без предложения прокурора суда. Я начал искать тогда прокурора Кутузова, но его в городе не было. Он тогда был в Шарташе. Я стал туда посылать телефонограммы, но добиться ничего не мог. <…>

Всей компанией мы отправились к судебному следователю Наметкину. Он еще спал. Я попросил его разбудить. С двумя офицерами, из которых один был Сумароков, мы вошли к Наметкину. Я предложил ему ехать с нами. Он опять стал говорить, что не может ехать с нами без предложения прокурора. Тогда я сказал ему: „Теперь вся власть в руках военных. Ваша власть гражданская еще не сорганизовалась. Начальник гарнизона требует, чтобы Вы, как следователь по важнейшим делам, отправились бы туда с нами, где найдены вещи Августейшей Семьи“. Он снова стал отказываться. Тогда я сказал ему, что нас здесь 12 вооруженных офицеров и мы особенно его просить не станем. Он, вероятно, мой намек понял, собрался и поехал»⁶.

Поведение следователя Наметкина вызвало негодование у военных, о чем свидетельствовал и капитан Р. М. Политковский:

«Я помню, что несколько человек офицеров, из которых я могу назвать только капитана Малиновского, капитана Бафталовского, в числе которых был и я, заехали за судебным следователем (фамилии его не знаю), чтобы и он ехал с нами, так как мы отдавали себе отчет, что без специалиста не можем мы произвести осмотра. К нему входили Малиновский и Бафталовский, а мы долго их ждали. Тогда среди нас было большое возмущение действиями судебного следователя, так как он проявлял упорство и не желал ехать»⁷.

Сведения Бафталовского отличаются исчерпывающей полнотой. Из материалов следственного дела известно, что группа офицеров, отправившаяся утром 30 июля из Екатеринбурга в район деревни Коптяки, состояла из двенадцати человек⁸. Некоторые свидетели перечисляли отдельные имена участников розысков, и лишь Бафталовский составил полный список лиц, выехавших к руднику.

Прибывшие на место члены комиссии в первую очередь исследовали заброшенную старательскую шахту, предполагая, что именно в ней могут оказаться останки убитых. Даже через годы Бафталовский, спускавшийся в сруб шахты, дал ее точное описание. Под водой по всему периметру находился толстый слой нетающего льда, имевший небольшую пробоину в одном углу. Далее подо льдом снова стояла вода. Погружая шест под лед, Бафталовский достал покрытое илом дно неглубокой шахты, где больше ничего не было.

Генерального штаба подполковник Г. В. Ярцов, допрошенный Соколовым год спустя, 17 июня 1919 года, не смог вспомнить, стояла ли в шахте вода, полагая, что ее совсем не было. Наблюдавший шахту лишь сверху, он описал это так: Бафталовский встал на пол, который был чем-то пробит или в нем не хватало нескольких половиц⁹. Но все офицеры сделали однозначный вывод — в шахте нет тел членов царской семьи.

Затем члены комиссии обследовали и раскопали кострища, осмотрели близлежащую местность, о чем оставили в целом совпадающие свидетельства. Незначительные по размеру костры с небольшими угольками не имели никаких признаков горения человеческих тел. Извлеченные из них предметы указывали на то, что здесь сжигалась только одежда членов царской семьи. Разочарование и растерянность офицеров, не достигших поставленной цели, передал в показаниях капитан Р. М. Политковский: «Мы думали сразу легко найти трупы или остатки трупов Августейшей Семьи. Между тем мы видели перед собой одни голые костры, в которых на первый взгляд ничего не было видно. Это нас сразу обескуражило и понизило нашу энергию <…> но в общем мы тогда не пришли ни к каким выводам и уехали с рудника»¹⁰.

Не все из офицеров розыскной группы смогли в полной мере подвести итоги проведенного осмотра местности, но энергичный и наблюдательный Бафталовский последовательно изложил их суть. В его докладе, как ни в одном из протоколов, четко сформулированы важные заключения. И одно из наиболее значительных, к которому, по свидетельству Бафталовского, пришли все члены комиссии, звучит так: «СОЖЖЕНИЯ ЦАРСКИХ ТЕЛ ЗДЕСЬ НЕ БЫЛО, огнем же была уничтожена только одежда Царской семьи <…>. Ни Царских тел, ни их останков, ни в кострах, ни в шахтах обнаружено не было»¹¹.

Заключения Бафталовского подтверждались протоколом осмотра местности, составленным в тот же день Наметкиным. В документе отразились те же факты, что были зафиксированы офицерским расследованием: отсутствие признаков больших костров, на которых могли бы сжигать человеческие тела, и многочисленные остатки тканей и предметов, явно не прогоревших в кострах: «Саженях в 3-х от шахты к Ганиной яме расположена небольшая глиняная площадка, на которой разбросано немного мелких углей и найдена обгорелая старая дамская сумочка <…>. К югу, саженях в 12-ти от шахты на лесной тропинке обнаружены признаки небольшого горелого места, на котором найдены обгорелые мелкие тряпки, пуговки, пряжки, обрывок кружева и какие-то черные блестящие обломки <…> обнаружен небольшой обрывок полосатой материи с сильным запахом керосина»¹².

Следователь Наметкин, как показалось офицерам, не проявил должного усердия, поскольку даже не захотел остаться после осмотра рудника, чтобы провести допросы свидетелей. Тогда члены офицерской группы взяли инициативу на себя и опросили несколько человек. В итоге именно военные приняли на себя решающую и активную роль на начальном этапе расследования и не только стали первыми исследователями местности, но и записали показания местных жителей. Участником допросов был капитан Д. А. Малиновский, позднее свидетельствовавший об этом Н. А. Соколову: «Уезжая с места, я полагал, что теперь начнется следствие и Наметкин будет допрашивать свидетелей. Он там на месте у шахты что-то себе писал в книжечку. Когда же мы прибыли в Коптяки и все пошли дальше, чтобы таким же путем ехать в город, собрался уезжать и он. Я удивился этому и указал на это Ярцову, как старшему среди нас. Решено было, что останусь я сам. Со мной остались тогда Матвеенко и Сумароков. Мы решили сами производить следствие, раз судебный следователь не хочет»¹³.

Спустя год осмотр рудника и его окрестностей произвел следователь Соколов. Он также не смог найти здесь никаких признаков и доказательств сожжения одиннадцати тел убитых узников дома Н. Н. Ипатьева. Но он не хотел смириться с тем, что не разгадал тайну захоронения царских останков, и уже в эмиграции создал искусственную, ничем не обоснованную версию об их полном сожжении и уничтожении. По сути, Соколов лишь повторил наивное мнение коптяковских крестьян, введших в заблуждение офицерскую комиссию.

В 1924 году с доклада И. А. Бафталовского было снято не менее шести копий. Об этом свидетельствовали карандашные пометки на первом экземпляре оригинала, найденного Александровым в Бахметьевском архиве. Первая из них предназначалась великому князю Николаю Николаевичу (Младшему), проживавшему на юге Франции и претендовавшему на роль лидера национальной антибольшевистской эмиграции. Копии доклада со временем попали в разные архивы, в том числе в Государственный архив (ГА) РФ, в фонды Зарубежного архива, в коллекции отдельных документов и мемуаров эмигрантов. Шифр документа¹⁴ и его текст опубликован екатеринбургским исследователем М. И. Вебером¹⁵. Он знал об открытии К. М. Александровым доклада И. А. Бафталовского, но по какой-то причине не упомянул об этом в своей публикации. Однако копия документа из собрания ГА РФ, представленная Вебером, не имела дополнительной рукописной информации. Не изложил он и предысторию создания доклада, которую реконструировал Александров.

Доклад Бафталовского 1924 года был представлен в Штаб Главнокомандующего Русской армией генерал-лейтенанта барона П. Н. Врангеля, находившегося в Сремски Карловцы (Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев), через его военного представителя в Польше, Генерального штаба генерал-лейтенанта П. С. Махрова. По мнению К. М. Александрова, генерал Врангель в 1924 году пытался выяснить обоснованность версии о спасении кого-либо из членов царской семьи. Интерес Главнокомандующего, который поддерживал великого князя Николая Николаевича, был вызван уже известными намерениями великого князя Кирилла Владимировича провозгласить себя в эмиграции императором Всероссийским Кириллом I.

Следователь Н. А. Соколов письменно обращался к великому князю Кириллу Владимировичу, сообщая ему о результатах своего расследования. Среди членов Дома Романовых он оказался единственным, кто с доверием отнесся к Соколову и принял выводы, сделанные им. Не сомневаясь в гибели всей царской семьи, великий князь Кирилл Владимирович счел вправе объявить себя перед русскими эмигрантами новым императором. Большинство же представителей императорской фамилии не верили в гибель Николая II и цесаревича Алексея и с враждебной холодностью воспринимали как самого Соколова, так и его следственную деятельность.

Известно, что когда следователю удалось вывезти из России материалы дела и вещественные доказательства во Францию, то он через дивизионного генерала М. Жанена предпринял попытку передать их великому князю Николаю Николаевичу (Младшему). Но тот не только отказался принимать документы, но и не стал встречаться с Жаненом и следователем Соколовым, указав им, что материалы дела с вещественными доказательствами необходимо передать дипломату М. Н. Гирсу¹⁶ и сохранить их для будущего с тем, чтобы с приходом законной власти в России возобновить расследование. Великий князь не оказал никакой поддержки Соколову: он никогда ему не доверял, разделяя позицию матери Николая II, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, которая до последних дней жизни отказывалась верить в гибель своего сына и его семьи¹⁷. Императрица Мария Федоровна, скончавшаяся в 1928 году, и великий князь Николай Николаевич, скончавшийся в 1929 году, пользовались большим авторитетом в кругах белой эмиграции. До ухода из жизни этих двух сильнейших противников следователя Соколова результаты его работы не принимались всерьез большинством русских эмигрантов.

Доклад Бафталовского, составленный в 1924 году, свидетельствует о том, что его автор совершенно не был знаком с материалами дела Н. А. Соколова¹⁸, но вместе с тем данные доклада вполне с ними согласуются. Воспоминания Бафталовского как очевидца и участника первого расследования могли быть направлены на разоблачение версии следователя Н. А. Соколова о полном сожжении и уничтожении останков царской семьи, которая не имела никаких оснований и доказательств в следственных материалах. Соколов представил ее в своей беллетристической книге, впервые изданной в 1924 году и грешащей многочисленными отступлениями и искажениями фактических данных уголовного дела¹⁹. Но распространение доклада Бафталовского, кроме того, подрывало доверие и к главному выводу следователя о том, что в Екатеринбурге расстреляна царская семья.

Одно из наиболее веских предположений, сделанных в ходе офицерского расследования и зафиксированное в протоколе, подписанном всеми присутствующими, звучало так: «В районе Ганиной ямы была СИМУЛЯЦИЯ УБИЙСТВА»²⁰. Значит, как полагали первые исследователи, не обладавшие полнотой всех открытых впоследствии фактов, члены царской семьи могли быть вывезены в другое место и остаться в живых. Ложь большевистской пропаганды о расстреле только Николая II, появление бесчисленных самозванцев как в России, так и за границей не противоречили заключению офицерской группы.

Именно так считал и участник офицерского расследования капитан Д. А. Малиновский, заявивший об этом во время допроса следователю Соколову: «В результате моей работы по этому делу у меня сложилось убеждение, что Августейшая Семья жива. Мне казалось, что большевики расстреляли в комнате кого-нибудь, чтобы симулировать убийство Августейшей Семьи, вывезли Ее по дороге на Коптяки, также с целью симуляции убийства, здесь переодели Ее в крестьянское платье и затем увезли отсюда куда-либо, а одежду Ее сожгли. Так я думал в результате моих наблюдений и в результате моих рассуждений. Мне казалось, что Германский Императорский Дом никак не мог бы допустить такого злодеяния. Он не должен бы был допускать его. Я так думал. Мне и казалось, что все факты, которые я наблюдал при расследовании, — это симуляция убийства»²¹.

В середине 1920-х гг., в разгар политического противостояния двух главных центров представителей Дома Романовых, генерал Врангель хотел вникнуть во все подробности расстрела царской семьи в Екатеринбурге, а доклад Генерального штаба подполковника И. А. Бафталовского мог послужить заключительным звеном в расследовании цареубийства. Для современных же исследователей доклад Бафталовского доказывает главный и очевидный вывод о том, что сожжения царских тел в районе Ганиной ямы большевиками не производилось, что подтверждают и свидетельства из советских архивов участников захоронения тел.

Таким образом, петербургский историк К. М. Александров стал не только открывателем нового важного и ценного источника по истории убийства Царской семьи и ее слуг, но и первым исследователем, предпринявшим попытку реконструировать обстоятельства создания этого документа.