Но, увы, таких связей не прослеживалось.

Где-то с начала 1970-х гг. я знал о том, что в Праге жила бабушкина двоюродная сестра Елена Евгеньевна фон Колен (1899—1989). Там она вышла замуж за киевлянина Петра Филипповича Миловидова (1896—1974), который, будучи офицером, в Гражданскую войну служил в Добровольческой армии генерала А. И. Деникина, а потом в Русской армии генерала барона П. Н. Врангеля. После Крымской эвакуации он находился в Галлиполийском лагере, затем некоторое время жил и работал в Сербии, откуда и перебрался в Прагу. Со слов его дочери Нины Петровны, П. Ф. Миловидов в русских эмигрантских воинских организациях не состоял, поскольку всецело посвятил себя научной работе: он был членом Русской академической группы в ЧСР. О военной службе он вспоминать не любил, но иногда рассказывал об одном трагикомическом эпизоде.

В 1920 году Петра Миловидова дважды валил с ног тиф. Кто-то из соседей по больничной палате сообщил радостную весть: союзники-французы прислали продовольственную помощь. Вскоре принесли коробки с финиками. Однако, как выяснилось, финики были червивые. Когда это обнаружилось, перед пациентами встал вопрос, как финиками распорядиться? Каждый делал свой выбор сам. Петр Филиппович на вопрос о том, какое же он принял решение, отвечал весьма уклончиво.

Из своих сослуживцев в Праге он поддерживал отношения с инженером Федором Малыхиным. Якобы они вместе работали на постройке железной дороги в Сербии, в окрестностях Косовской Митровицы, и жили в одной не то палатке, не то землянке. Но знакомство их началось еще в Галлиполийском лагере, если не раньше. Оба, и Миловидов, и Малыхин, до конца своих дней жили в Праге¹.

Но так было далеко не со всеми русскими изгнанниками, приехавшими в Чехословакию в начале 1920-х гг. Уже во второй половине 1920-х уезжали в другие страны молодые русские эмигранты, получившие высшее образование в чехословацких вузах. Новая волна переездов пришлась на начало 1930-х гг., и связано это было с мировым экономическим кризисом. Спустя несколько лет отъезды из Чехословакии продолжились, но на сей раз по иным мотивам. После того, как в марте 1939 года нацистская Германия расчленила Чехословакию и объявила о создании Протектората Богемия и Моравия, некоторые русские инженеры и техники были направлены на работу в Германию или Австрию, которая еще в 1938 году вошла в состав Рейха под названием Остмарк. И, наконец, был исход русских белых эмигрантов с территории Чехословакии весной 1945 года в связи с приближением Красной армии.

В дальнейшем, готовя статьи о русской военной эмиграции в ЧСР, я по-прежнему не мог расстаться с призрачной надеждой: вдруг кто-то из родственников жил в Чехословакии в межвоенный период? Но, увы, подходящей кандидатуры в моих генеалогических изысканиях не просматривалось. Один родственник-белогвардеец с 1924 года и до конца своих дней прожил во Франции, другой, с очень сложно объяснимой степенью родства, в начале 1920-х обосновался в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, где и умер в 1936 году.

Когда мне в третий раз довелось побывать в Праге в августе 2004 года, я прошел в Пражском Граде по Золотой улочке. Кажется, о ней я читал, будучи школьником, очерк в журнале «Вокруг света». Мой рассеянный взгляд скользил по витринам, но на очередной вывеске со словом «букинист» или чем-то в этом роде (само собой, латиницей) почему-то остановился, будто кто-то слегка подтолкнул меня прямиком к двери. Переступив порог, я огляделся и поздоровался с продавцом, сидевшим за прилавком.

Он был примерно одних лет со мной. Длинные, как у хиппи, волосы были расчесаны на прямой пробор и заправлены за уши. Лицо обрамляли небольшая борода и усы. Очки на носу придавали ему сходство с Джоном Ленноном времен альбома Abbey road. Пражский Джон Леннон кивнул мне в ответ и продолжил чтение книги. А я, подойдя к прилавку, стал перебирать старые фотокарточки, главным образом 1920—1950-х гг.

Еще в свой первый приезд в Прагу среди таких фотографий в книжном киоске на территории Пражского Града я выудил фотопортрет неизвестного русского генерала. На нем был китель с погонами, украшенными зигзагами, орден и знак об окончании Военно-юридической академии в Петербурге. С определенной долей уверенности я бы дерзнул сказать, что на фото запечатлен военный юрист генерал-майор П. С. Ломшаков (1859—1937), брат А. С. Ломшакова (1870—1960), известного деятеля партии Конституционных демократов, депутата Государственной думы Российской империи, игравшего заметную роль в общественной жизни русской эмигрантской колонии в Чехословакии².

И вот сейчас, перебирая старые черно-белые фотоснимки, я стал откладывать те, что заинтересовали меня. Их было три. На первом сидевший, судя по обстановке, за столиком в ресторане или в кафе мужчина средних лет в пиджаке обнимал за плечо даму. На лацкане у него красовался маленький черный равноконечный крестик. Это был так называемый фрачный вариант креста галлиполийца. Хотя, возможно, что это был крест за Бизерту или Лемнос. В межвоенный период в ЧСР проживали как чины с кораблей русской эскадры, бросивших якорь в Бизерте, так и казаки, находившиеся после Крымской эвакуации на острове Лемнос. Но более вероятным мне представляется, что крест у мужчины был галлиполийский.

На второй фотографии была запечатлена целая группа русских белых эмигрантов. У двух или трех были характерные, я бы сказал, казацкие усы. В центре этой группы с важным видом восседал, видимо, старший по чину и по заслугам человек, облаченный в форму офицера чехословацкой армии. У него были бритое лицо и голова. Эта фотография была сделана не позднее весны 1939 года.

На третьей фотографии был офицер чехословацкой армии с дамой. На груди у него было несколько орденов, и один из них мне показался похожим на русский солдатский Георгиевский крест. Да и лицом этот офицер не слишком напоминал чеха.

За разъяснениями я обратился к продавцу, погруженному в чтение.

— Sorry! То пан офицер? Ческий дустойник?

— Так, офицер. Ческий дустойник, — взглянув на фото, откликнулся пражский Джон Леннон.

— Пан офицер имеет русски орден? Русски орден Сватего Йиржи?

Продавец стал присматриваться к изображению, но ничем помочь мне не смог.

— Орден Сватего Йиржи? Русски орден? — переспросил он меня. — Fifty-fifty, — закончил продавец, давая понять, что затрудняется с ответом на мой вопрос. Тем не менее я расплатился за все три фотокарточки и вышел на улицу.

Кажется, с орденом «Сватего Йиржи» я обознался, но в том, что на остальных фото запечатлены русские, жившие в Праге или ее окрестностях, я не сомневался.

Примерно в то же время, когда состоялись мои первые поездки в Прагу, т. е. в середине 1990-х гг., родственники в Москве вручили мне стопку старинных снимков и фотопортретов. Как говорится, на глазок изображения можно было датировать последними десятилетиями XIX — первым десятилетием XX века. Кто на них, дарители не могли сказать. Имена и фамилии, написанные на некоторых фотографиях, мне ничего не говорили. Периодически я перебирал снимки, но ответа не находил.

Только в начале нынешнего века, благодаря многотомному изданию одного из лучших генеалогов России начала ХХ столетия В. И. Чернопятова, я смог с большой долей вероятности определить, что молодой моряк с якорями на погонах форменного сюртука — гардемарин Василий Федорович Фридрихс, в будущем капитан первого ранга, первый командир Императорской яхты «Штандарт». Свой фотопортрет, изготовленный в Петербурге, он подарил двоюродной сестре Наталии Ипполитовне Вицинской, в замужестве Кудряшовой (1855—1917), моей прабабушке.

На другом снимке был изображен мужчина довольно представительной внешности в штатском костюме и его молодая супруга. У мужчины были усы и довольно густые волосы, расчесанные на косой пробор. На обороте была дарственная надпись: «От новой, но сердечно к Вам расположенной родственницы Зины Кочетовой», а рядом еще одна: «Милой Наташе и Александру Герасимовичу Кудряшовым от сердечно любящего брата Евг.[ения] Л.[ьвовича] Кочетова. 1897 [?] г. июня 8 дня». Фотопортрет был изготовлен в Петербурге на Невском проспекте, о чем свидетельствовала надпись латинскими буквами «C. Shapiro, S. Peters Newsky 32».

Я предположил, что представительный господин Е. Л. Кочетов приходился моей прабабушке Наталии Ипполитовне Вицинской, в замужестве Кудряшовой, двоюродным братом, так же как и каперанг Фридрихс. И здесь мне помог многотомный труд В. И. Чернопятова «Дворянское сословие Тульской губернии», до которого я добрался лишь в начале нынешнего столетия.

Согласно этому изданию, Кочетов Евгений Львович родился в 1845 году. В 1896 году был исполняющим должность коммерческого агента в Константинополе. Женат на Зинаиде Михайловне Арцыбашевой. Ею унаследовано село Кропотово в Ефремовском уезде Тульской губернии. Скончался в 1905 году. Признаться, я не стал копать глубже. И, как оказалось, зря. Но об этом чуть позже.

Случайно в обширном издании «Незабытые могилы» мне на глаза попался короткий некролог: «Кочетов Федор Евгеньевич (? — 31 мая 1963 г., Бавария, Германия). Штабс-ротмистр 13-го Нарвского гусарского полка. Бывший полковой адъютант. Эмигрировал в Чехословакию, где окончил университет. Дипломированный инженер. Похоронен в немецком городе Берхтесгадене». Ссылка давалась на издания «Часовой» и «Вестник»³.

Примерно тогда же, вдохновленный своим генеалогическим открытием, я написал запрос в Государственный архив Российской Федерации. В ответной справке было лишь упоминание о том, что по имеющейся у них картотеке проходит Кочетов Федор (без указания отчества), штабс-ротмистр 13-го гусарского Нарвского полка, а также Кочетов Ф. Е. (имя и отчество не раскрыты), член профессионального союза русских инженеров и техников в Протекторате Чехии и Моравии⁴. Следовательно, он мог жить в Чехии до весны 1945 года.

Позднее в журнале «Военная быль» мне встретились воспоминания штабс-ротмистра Кочетова, подписанные Ф. Е. В них он рассказывал о том, как, будучи кадетом старшего класса, он с группой однокашников и воспитателей совершил поездку по местам сражений 1812 года, приуроченную к столетию Отечественной войны. Второй рассказ мемуарного жанра был посвящен занятиям юнкеров-николаевцев верховой ездой. Из этих рассказов можно было сделать вывод о том, что будущий нарвский гусар был воспитанником Александровского кадетского корпуса в Москве (другое название — кадетский имени Александра II корпус), после чего поступил в столичное Николаевское кавалерийское училище.

Исходя из этих фактов, можно было предположить, что родился он примерно в 1895 году и, видимо, еще в детстве решил стать военным. В Николаевское кавалерийское училище, «славную школу подпрапорщиков гвардейской кавалерии», он мог поступить в 1913 году. Вероятно, Федор Кочетов был из того последнего выпуска, который прошел полный курс обучения; он был направлен в 13-й гусарский Нарвский полк в 1915 году. Дальше, в годы Великой войны 1914 — 1918 гг., будущие кавалеристы проходили обучение по сокращенной программе.

13-й гусарский Нарвский полк вел свою историю от Драгунского полковника Пестова полка, сформированного в 1705 году в Белоруссии. Полк сражался в Северной войне 1700—1721 гг., Русско-турецкой войне 1735—1739 гг., Семилетней войне 1756—1763 гг., затем на Кавказе. В Великую войну участвовал в составе 4-й, 9-й, 1-й и 10-й армий Юго-Западного и Западного фронтов в боях против германцев и австрийцев. Полком командовали в годы войны полковники Н. П. Половцев, А. А. Оноприенко, М. М. Плешков, М. М. Григоров. В начале 1918 года полк был расформирован, точное место и время не известно. В частности, в сентябре 1915 года, во время знаменитого Свенцянского прорыва германских войск, нарвские гусары участвовали в боях в районе белорусского города Вилейка⁵. Вероятно, в боях под Свенцянами успел принять участие и корнет Ф. Кочетов.

В каком чине мой дальний родственник закончил войну? Какие были у него знаки отличия? Увы, установить это пока не удалось. В некрологе указан чин штабс-ротмистра. Был ли это последний чин в Императорской армии или в Русской армии генерала Врангеля, неизвестно.

Зимой 1917/1918 гг. Русская армия окончательно развалилась. Нарвские гусары, точнее то, что от них осталось, по непроверенным сведениям, убыли в Тамбов. Некоторые представители нижних чинов записались в Красную армию и считали, что их красноармейский полк ведет свою родословную от нарвских гусар.

Куда же направился Кочетов? В Тульскую губернию? В Тулу? В Москву? Ведь в своих мемуарах, опубликованных уже в 1950-х гг. в журнале «Военная быль», он упоминает о том, что родился в Москве. Что же касается Тульской губернии, то в Ефремовском уезде Тульской губернии согласно «Родословцу» В. И. Чернопятова, «Алфавитному списку гг. дворян с указанием местонахождения их поместий в Тульской губернии 1903—1910 гг.», за Кочетовыми числилось имение у сельца Кропотово. Причем владельцами значились Ф. Е. Кочетов, в ту пору кадет-александровец, его отец, скончавшийся в 1905 году, и дядя⁶. Мне неизвестно, была ли жива его мать, Зинаида Михайловна, и были ли у него братья и сестры.

Так или иначе, в Гражданскую войну гусар Кочетов оказался на Юге России, где вступил в ряды Добровольческой армии.

13-й Нарвский гусарский полк был возрожден в составе ВСЮР, но уже как дивизион, и находился в составе войск Северного Кавказа. С 16 апреля 1920 года переформированные из дивизиона в эскадрон нарвские гусары были включены в состав 2-го кавалерийского полка, во 2-й кавалерийский дивизион, сформированный из эскадронов уланских, гусарских и драгунских. На Юге России Федор Кочетов воевал, скорее всего, до эвакуации белых войск из Крыма в ноябре 1920 года.

Затем был Галлиполийский лагерь, откуда кавалерийские части врангелевской Русской армии были перевезены в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, после чего началось их распыление по белу свету. По-видимому, нарвский гусар имел соответствующие данные, чтобы в первой половине 1920-х гг. эмигрировать в Чехословацкую республику.

Последующие 20 лет его жизни были связаны с Чехословакией. После 1939 года он мог быть направлен германскими оккупационными властями на работу в Германию, а мог покинуть территорию Чехии в связи с приближением советских войск весной 1945 года. После Второй мировой войны обосновался в ФРГ, в Баварии, и в 1950-е гг. сотрудничал с русским военно-историческим журналом «Военная быль», издававшимся в Париже лейтенантом А. А. Герингом.

Признаться, читая воспоминания бывшего кавалериста, ставшего инженером, на страницах «Военной были», я сначала не обратил должного внимания на то, что написаны они очень хорошим русским языком. А такое у военных, пишущих мемуары, встречается не часто. Потом я решил разузнать что-нибудь об отце моего героя, Евгении Львовиче Кочетове (1845—1905).

На сайте «Хронос. Русская национальная философия в трудах ее создателей. Имена» говорится, что в 1860-х гг. он служил в гвардейской кавалерии и участвовал в подавлении Польского мятежа 1863 года. Позднее был сотрудником «Московских ведомостей», с 1880-х гг. принимал деятельное участие в «Новом времени» и неоднократно ездил по поручению этой газеты в глубь России и за границу. Был автором повестей, рассказов, воспоминаний, писал репортажи из Польши и Болгарии, и читатели благодарили автора «за беспристрастный, чисто русский взгляд, за смелые обличения антирусских интриг». Умер Е. Л. Кочетов в 1905 году, похоронен в Ефремовском уезде Тульской губернии.

И вот теперь, рассматривая фотографии, на которых запечатлены ветераны Белых армий, обосновавшиеся в начале 1920-х гг. в Чехословакии, я ловлю себя на мысли о том, что кто-то из них знал Федора Кочетова, и встречаться они могли, например, в церкви Успения Богородицы, что на Ольшанах, или на мероприятиях галлиполийцев. И, может, когда-нибудь обнаружится фотоизображение самого штабс-ротмистра 13-го гусарского Нарвского полка галлиполийца Ф. Е. Кочетова.