Современники допускали возможность такого конфликтного сценарияⁱ: опыт французской революции конца XVIII века служил основанием для того, чтобы не забывать о бонапартистской угрозе. Кандидата в Бонапарты искали в разных лицахⁱⁱ. Кроме того, заставляла сделать поучительные выводы и история стихийного бунта «запасных», вспыхнувшего 27 февраля 1917 года в петроградском гарнизоне.

Призрак восстания

Информационные сводки, освещавшие настроения бойцов и командиров Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), регулярно составлялись уже с 1918 годаⁱⁱⁱ. Особое внимание уделялось так называемым «крестьянским настроениям». Советская деревня неоднократно становилась объектом жестокого насилия со стороны «народной» власти и ее антимужицкая политика отражалась на моральном состоянии красноармейцев. «Красная армия, видящая, как сажают раздетых [крестьян] в подвал и в снег, как выгоняют из домов, как забирают все, разложилась. Необходимо прислать сюда товарищей, бывших в голодных местах, чтобы они рассказали красноармейцам ужасы голода, чтобы в их душе померкли ужасы продналога в Сибири, и поняли, что так надо было поступать, иначе — ведь армия наша крестьянская, не вылечится от виденных ею образов»^iv, — писал 8 февраля 1921 года члену ЦК РКП(б) Леониду Серебрякову председатель ВЧК Феликс Дзержинский, когда во время свирепой продразверстки у сибиряков выкачивали хлеб. Тенденция сохранялась и в дальнейшие годы, так как отношения между партией и крестьянством оставались враждебными. «За вчерашний день гарнизон Новочеркасска (около пяти тысяч человек) получил шесть тысяч писем. Громадное большинство этих писем идет вразрез тому, что говорят командиры и политработники <…> Масса красноармейцев не верит нашей агитации или, вернее, относится недоверчиво»^v, — докладывал 28 января 1928 года начальнику Политуправления (ПУ) РККА Андрею Бубнову член Реввоенсовета Северо-Кавказского военного округа Владимир Мутных.

Специальный политический контроль сохранялся за «военспецами» — бывшими офицерами, служившими в РККА. Вплоть до начала 1930-х гг. белоэмигранты связывали с этой профессиональной группой расчеты на продолжение антибольшевистской борьбы. «Великий князь Николай Николаевич своим государственным взглядом на вещи приучал нас теперь смотреть на Красную армию не как на врага России, а лишь как на временное орудие в руках ее врагов, — заявлял зимой 1929 года в беседе с журналистом председатель Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) и Георгиевский кавалер, генерал от инфантерии Александр Кутепов. — Под тяжелым красным покровом в Красной армии зреет русское национальное сознание. Великий князь прозревал день, когда Красная армия перестанет быть „красной“ и превратится в доблестную, могучую Русскую армию, с которой сольются воедино те, кто проливал свою кровь за спасение Отечества от ига коммунистов»^vi. В случае успеха переворота, по мнению Кутепова, весь комсостав остался бы на занимаемых должностях^vii.

Естественно, подобные рассуждения не оставались без внимания чекистов, докладывавших руководящим органам ВКП(б) о планах и надеждах зарубежных белогвардейцев. Поэтому трагическую гибель Кутепова, убитого 26 января 1930 года в Париже агентами ОГПУ при попытке похищения, автор связывает не только с его намерением приступить к подготовке десантной операции на Черноморском побережье Северного Кавказа, но и с поисками конспиративных контактов в среде «военспецов».

Чистки и репрессии

На рубеже 1920—1930-х гг. политическая ситуация в СССР резко ухудшилась: хлебозаготовительные кризисы 1927—1928 гг. создали в голодных городах условия для массовых волнений, представлявших непосредственную опасность для однопартийной диктатуры и господствующего положения номенклатуры ВКП(б). С целью удержания власти сталинцы решили установить контроль над крестьянским трудом, для чего начали насильственную коллективизацию и уничтожение «кулачества». И хотя Красная армия оставалась еще немногочисленной (сухопутные силы на 1 января 1929 года — 552 тыс. человек по списку^viii), она подвергалась систематическим чисткам. Так, за короткий период с июля 1928 года и до 15 января 1929 года из РККА были изъяты 4029 «классово-чуждых элементов», в подавляющем большинстве — по политическим мотивам. Уволенные происходили в основном из крестьян, в первую очередь — из «кулаков» или крепких середняков. Наибольшее число изъятых приходилось на Украинский, Ленинградский и Сибирский военные округа^ix. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин и его соратники не без причин опасались «контрреволюционных выступлений» с участием военнослужащих. В соответствии с приказом № 251/119 ОГПУ от 9 августа 1930 года «О борьбе с контрреволюцией и шпионажем в частях Красной Армии» за два неполных года чекисты ликвидировали в армии 594 контрреволюционных организации и группы, арестовали 2603 участника, в том числе 106 лиц начальствующего состава^x.

В командных кадрах неуклонно сокращалась доля бывших белых офицеров и офицеров старой армии: 75 % в 1918-м, 53 % — в 1919-м, 34 % — в 1921 году. К 10 февраля 1931 года в командных кадрах сухопутных и воздушных сил, а также в центральном аппарате насчитывалось 6328 бывших кадровых офицеров и офицеров военного времени (в т. ч. 1055 кадровых и 122 принятых из Белых армий) — лишь 12,5 % от всего начсостава РККА^xi. Начальник Политуправления РККА Ян Гамарник в докладной записке в ЦК ВКП(б) о командном и политическом составе РККА (май 1931) назвал уже меньшее количество бывших офицеров в комсоставе — 5195 человек. 80 % из них составляли офицеры Великой войны, преимущественно прапорщики. Правда, наибольший процент бывших офицеров сохранялся в высшем начсоставе: 770 человек (67,6 %) в сухопутных войсках, 51 человек (53,4 %) в морских силах и 133 человека (31,1 %) в ВВС^xii. В разгар коллективизации, как подчеркивал автор, «классовый враг оказал свое влияние и на некоторую часть начальствующего состава, преимущественно из среды бывших кадровых офицеров, проявлявших в последнее время политическое колебание и в отдельных случаях вставших на путь прямой контрреволюции и вредительства»^xiii. Записка в ЦК готовилась в разгар массовых репрессий против бывших офицеров.

Чекисты сфабриковали целую серию дел о существовавших в Москве, Ленинграде и Киеве «контрреволюционных организациях». Их фигурантами в первую очередь становились офицеры и воспитанники военно-учебных заведений старой России, а также бывшие чины Белых армий, жившие на положении частных лиц, но находившиеся в поле зрения сотрудников ОГПУ. В вину арестованным вменялись не только «контрреволюционные» разговоры и «антисоветская агитация», но и хранение знамен, наград, погон, полковых реликвий, холодного оружия и мундиров, обнаруженных во время обысков. В 1930—1931 гг. органы ОГПУ репрессировали в Москве около тысячи бывших офицеров, юнкеров и кадет, в Ленинграде — от трехсот до двух тысяч, в Киеве — около тысячи. Количество расстрелянных исчислялось сотнями^xiv, среди них вернувшиеся из эмиграции (возможно, с конспиративными целями) Георгиевские кавалеры: генерал-лейтенант Александр Секретев (инструктор кавалерийских курсов ОГПУ), командир Алексеевского пехотного полка в Галлиполи генерал-майор Георгий Гравицкий (инспектор пожарного отдела Управления военизированной охраны ВСНХ СССР), командир Самурского полка в 1919—1920 гг. генерал-майор Евгений Зеленин (юрист Маслоцентра) и другие чины Белых армий.

В августе 1930 года началось знаменитое дело о подпольной организации в Красной армии с центром в Украинском военном округе (УВО) под руководством главного военрука Киева и бывшего генерал-майора Владимира Ольдерогге, позднее получившее название «Весна». В результате разработки связей повстанцев с командирами, служившими в 7-й Черниговской им. Фрунзе стрелковой дивизии 14-го стрелкового корпуса, начались аресты, принявшие затем массовый характер в гарнизонах Киева, Харькова, Чернигова, Житомира и других городов Украины. В 1926—1930 гг. должность начальника штаба дивизии занимал «военспец», бывший прапорщик производства 1916 года Федор Трухин, вошедший в историю как создатель власовской армии. В 1930—1931 гг. он счастливо избежал ареста благодаря повышению с переводом в другой военный округ, хотя чекисты получили на Трухина компрометирующие показания^xv. В 1930—1932 гг. по делу «Весна» в РККА чекисты репрессировали 3496 человек^xvi.

В 1930—1933 гг. в СССР жертвами сталинской социальной политики стали примерно 7,5 млн человек: более 0,6 млн раскулаченных крестьян и членов их семей погибли на этапах депортаций, в спецтрудпоселках и побегах, около 7 млн человек — от голода 1932/33 годов, бывшего результатом коллективизации, тотальных хлебозаготовок и других политических мероприятий Коммунистической партии, более 100 тыс. заключенных — на этапах, пересылках, в тюрьмах, колониях и лагерях ГУЛАГа, более 35 тыс. «врагов» расстреляли органы ОГПУ^xvii. Насильственное создание колхозов, массовое раскулачивание и депортации, новый виток репрессий и голодный мор негативно повлияли на моральное состояние бойцов и командиров. В 1932 году Особые отделы ОГПУ зафиксировали в войсках 313 762 отрицательных высказывания со стороны военнослужащих, преимущественно политического характера, и 5054 повстанческих намерения, а в 1933-м, соответственно, 346 711 и 4148. В проявлении «антисоветских настроений» особисты уличили 230 080 красноармейцев и краснофлотцев, 48 706 младших командиров и 55 777 представителей среднего звена начсостава. В 1932—1933 гг. из армии в качестве «социально-чуждого элемента» уволили 26 197 человек, в том числе 2486 командиров, начальников и политработников, 11 103 «кулака», 8828 политически неблагонадежных лиц^xviii.

В результате некоторые военнослужащие РККА перешли к действиям — от побегов за границу до призывов к восстанию. Автору известны как минимум восемь попыток угонов самолетов за рубеж, предпринимавшихся в 1927—1938 гг., в том числе шесть удачных. Весной 1930 года в УВО собирался уйти в Польшу командир взвода 45-й стрелковой дивизии Глущенко. Накануне побега он был арестован особистами за сочинение листовки, в которой от имени «Союза освобождения» обращался к сослуживцам: «Граждане! Большевистский террор усилился, народ терпит страдания под большевистской кабалой коммунистов. Коммунисты стали теми же дворянами. Крестьянство превращают в колонию. За оружие против коммунизма. За свободу и труд, за свободную жизнь»^xix. 1—2 июня 1931 года в Белорусском военном округе (БВО) с боем попытались уйти через польскую границу начальник штаба 2-го батальона 12-го полка 4-й стрелковой Краснознаменной им. Германского пролетариата дивизии Иван Люцко — участник Гражданской войны, один из образцовых командиров, и Андрей Демин — старшина 3-й роты 2-го батальона. В марте Люцко исключили из партии за протесты против коллективизации. До побега они планировали поднять в полку восстание. Люцко и Демин, бежав из части, захватили два ручных пулемета с пятью дисками, четыре винтовки и 2 тыс. патронов. 2 июня в пяти километрах от границы Люцко погиб в перестрелке с чекистами, а Демина взяли живым^xx.

Деятельность некоторых «контрреволюционных групп» подтверждалась вещественными доказательствами. Так, 7 сентября 1934 года сотрудники УНКВД по Московской области арестовали группу военнослужащих 23-й авиабригады во главе с помощником командира взвода роты связи Сучковым и командиром отделения Звягиным. При обыске чекисты изъяли у Сучкова два «контрреволюционных воззвания». Сучков, происходивший из зажиточных середняков, писал единомышленникам: «Каждому прощупывать каждого бойца, а тем более комсомольцев и агитировать. <…> Заиметь такое доверие, чтобы на нас взваливали частенько проводить политзанятия, или нужно притвориться дураком совсем безграмотным, молоть что придет в голову». А после демобилизации «всем вместе уехать куда-нибудь и заиметь связь с капиталистическими странами. Тогда можно окончательно взяться за дело»^xxi.

23 августа 1935 года сотрудники Особого отдела Управления госбезопасности НКВД БССР арестовали демобилизованного командира роты 1-го отдельного железнодорожного батальона Зимацкого — сына «кулака» и племянника сосланного меньшевика, пытавшегося создать в части «контрреволюционную» группу. При обыске у него нашли эсеровскую литературу, большое количество «антисоветских» стихотворений и программу эсеровского толка. Затем по делу привлекли еще шесть командиров части^xxii.

Исключительным событием считается попытка начальника штаба артиллерийского дивизиона Московского лагерного сбора Осоавиахима Артема Нахаева поднять восстание в Красноперекопских казармах Московской Пролетарской стрелковой дивизии, части которой участвовали в парадах на Красной площади. В 1927 году в знак протеста против преследования деятелей оппозиции Нахаев вышел из рядов ВКП(б), а затем резко критиковал коллективизацию. 20 ноября 1932 года во 2-м полку элитной дивизии на стенах караульного помещения кто-то написал: «Будь только война <…>. В первую очередь убьем Сталина, а потом остальных. Разгромим, разрушим весь Советский Союз»^xxiii. Удалось ли найти и арестовать анонимного автора, остается неизвестным. 5 августа 1934 года в казармах того же 2-го полка Нахаев выстроил 200 участников лагерного сбора и обратился к ним с речью, заявив об утрате революционных завоеваний, захвате «кучкой людей» фабрик, заводов и земли в СССР. По словам оратора, советское государство поработило рабочих и крестьян и уничтожило свободу слова. Он призвал подчиненных: «Долой старое руководство, да здравствует новая революция, да здравствует новое правительство!» С группой бойцов отважный командир попытался ворваться в караульное помещение, чтобы вооружить дивизион боевыми винтовками, но часовые открыли огонь и рассеяли нападавших. Нахаев был схвачен и в декабре расстрелян по решению членов Политбюро ЦК ВКП(б)^xxiv.

Неясные слухи о брожении в войсках на родине доходили до русской эмиграции, и в 1930-е гг. надежды на свержение большевистской власти стали связываться с популярным военачальником, получившим условное имя «комкора Сидорчука». В соответствии с новой концепцией выступление против однопартийной диктатуры мог возглавить малоизвестный командир, выходец из крестьян, возмущенный репрессиями и последствиями коллективизации^xxv. Однако вполне возможно, что так рассуждали не только эмигранты, но и Сталин, планировавший с середины 1930-х гг. грандиозный террор^xxvi.

Для многих командиров Красной армии наиболее трагическим событием в их довоенной жизни стала «ежовщина»^xxvii. 25 мая 1945 года генерал-лейтенант Андрей Власов на первом зафиксированном допросе в следственном отделе Главного управления контрразведки (ГУКР) «СМЕРШ» на вопрос генерал-майора Александра Леонова о мотивах перехода на сторону противника ответил: «Начиная с 1937 года я враждебно относился к политике советского правительства, считая, что завоевания русского народа в годы гражданской войны большевиками сведены на нет»^xxviii. На допросе 2 апреля 1946 года примерно так же объяснил свои поступки и генерал-майор Василий Малышкин: «На протяжении ряда лет я относился враждебно к советской власти, считая, что советское правительство проводит чуждую интересам народов политику, в результате чего крестьяне и рабочие Советского Союза лишены всяких прав и живут в нужде»^xxix.

В 1937—1938 гг. по официальным данным органы НКВД репрессировали в СССР 1 575 259 человек (в том числе 1 372 382 за «контрреволюционные преступления»), из них расстреляли 681 692^xxx, в большинстве своем крестьян и колхозников. С точки зрения автора, главные причины «ежовщины» заключались в намерениях Сталина локализовать накануне большой европейской войны негативные для власти социальные последствия коллективизации и Голодомора, подавить скрытые протестные настроения, уничтожить их явных и потенциальных носителей, попутно подвергнув чисткам партию, государственные органы и другие институты. Массовые аресты в армии начались после «разоблачения» в мае 1937 года «антисоветской троцкистской военной организации» маршала Михаила Тухачевского. В 1937—1939 гг., по подсчетам историка Олега Сувенирова, из рядов РККА были уволены по политическим мотивам и репрессированы 19 106 лиц комначсостава (без ВВС), из них позже реабилитировали и восстановили в кадрах 9247 человек. С клеймом «врагов народа» вплоть до смерти Сталина остались 9859 лиц комначсостава^xxxi, большинство из них погибли. Некоторые реабилитированные в 1939—1942 гг. командиры (полковники Алексей Трошин, Виктор Мальцев, капитан I ранга Петр Евдокимов, подполковник Владимир Поздняков, военинженеры II ранга Сергей Свобода, Алексей Спиридонов и др.), попав в немецкий плен, позднее присоединились к сторонникам генералов Власова, Малышкина и Трухина.

Среди офицеров власовской армии и Восточных войск Вермахта версия о «заговоре Тухачевского» встречала противоречивые оценки. Зимой 1945 года один из них в беседе со старым эмигрантом связывал массовые расстрелы командиров Красной армии накануне войны с личными фобиями Сталина^xxxii. Сам Власов показал на допросе в ГУКР «СМЕРШ»: «Немцам я соврал, что в 1937 году был заговор Тухачевского и других. На самом деле я всегда считал, что никакого заговора не было, и органы НКВД расправились с невинными людьми»^xxxiii. Вместе с тем Уполномоченный КОНР в Курляндии подполковник Михаил Васильев, репрессированный во время «ежовщины», настаивал на реалистичности «заговора Тухачевского»^xxxiv даже после официальной реабилитации маршала и расстрелянных с ним подельников в 1957 году.

Вопросы без ответов

Вопрос о возможной причастности генерала Власова к группе антисталинской оппозиции в высших эшелонах Красной армии серьезно не рассматривался исследователями, и как будто для таких предположений нет оснований. Степень атомизации сталинского общества, система подспудного страха, самоцензуры, всеобщего доносительства и контроля за человеческим поведением делают существование подобной конспирации невероятным. В 1942 году сотрудники НКВД приступили к оперативным мероприятиям по установке подслушивающих устройств в квартирах маршалов и генералов, включая Семена Буденного, Георгия Жукова и Семена Тимошенко^xxxv.

В Германии в частных разговорах Власов намекал на свою второстепенную роль. «Головин^xxxvi ошибается, — сказал генерал в беседе с одним из его учеников в 1943 году. — Он считает меня тем, кому суждено будет творить новый этап в истории нашего народа. Нет, я только предтеча этих лиц, и моя задача — так же как готовил вас Головин — подготовить этим лицам дорогу, кадры и возможности. Обстоятельствами мы вырваны из родной почвы, а творить историю может только тот, кто прочно на ней стоит»^xxxvii. В марте 1945 года в разговоре с двумя офицерами почти то же самое заявил начальник 1-й объединенной Офицерской школы Вооруженных Сил народов России генерал-майор Михаил Меандров: «Все мужчины, которые играют какую-то роль в Русском Освободительном движении — лишь предшественники. Время принесет с собой других», которые придут «при переломе военной обстановки»^xxxviii.

В узком кругу Власов подчеркивал свою дружбу с маршалом Константином Рокоссовским^xxxix. До войны они командовали механизированными корпусами в Киевском особом военном округе (КОВО), а во время контрнаступления под Москвой зимой 1941/42 гг. — соседними армиями на Западном фронте. Капитан Михаил Шатов, служивший в личной охране руководителей КОНР, писал историку Борису Николаевскому: «Говорил А.[ндрей] А.[ндреевич], что „Костя его друг и он имеет на него надежды в борьбе со Сталиным“. О Рокоссовском Вл.[асов] был самых лучших взглядов и считал, что последний в достаточной мере пострадал в застенках НКВД. Связывала ли Власова с Рокоссовским тайная связь еще будучи в кр.[асной] армии (офицерский центр), не знаю, но несомненным остается, что они были хорошие личные друзья»^xl. Слухи о контактах между Власовым и Рокоссовским циркулировали даже среди офицеров немецкого штаба связи при 1-й пехотной дивизии^xli. Для самого Рокоссовского тема знакомства с Власовым стала табуированной. В мемуарах «Солдатский долг», в том числе во фрагментах, исключенных цензурой, маршал не упомянул имени Власова.

В 1950 году при сотрудничестве с писателем Юргеном Торвальдом, собиравшим свидетельства немецких очевидцев о власовцах, Сергей Фрелих впервые упомянул о странном эпизоде: «Власов носил в нагрудном кармане телеграмму, которую охотно всем показывал. Содержание телеграммы было не вполне ясным. Вроде бы в ней говорилось, что его московская квартира подверглась обыску, уже когда он находился на Волховском фронте. Посланная женой телеграмма гласила: „Были гости“»^xlii. Власов объяснял обыск своим конфликтом со Ставкой и возражениями против продолжения Любанской операции. По другой версии, речь шла не о телеграмме, а о письме, которое в конце мая или начале июня 1942 года привезла Власову от жены его повариха Мария Воронова^xliii. Конверт якобы украшал обведенный контур ручонки новорожденного сына.

Весной 1942 года Анна Власова (урожденная Воронина), жена генерала, находилась в эвакуации в Чкаловской области. По медицинским показаниям она не могла иметь детей. Военврач III ранга Агнесса Подмазенко, будучи беременной от Власова, жила у матери в Энгельсе, а не в его московской квартире. Письмо о рождении сына могла написать только Подмазенко, с которой Воронова зимой 1941/42 гг. была знакома по штабу 20-й армии. Но мотивация обыска выглядит непонятной. Кроме того, Власов вполне мог намеренно исказить смысл загадочной фразы о приходе «гостей». Через тридцать лет после сотрудничества с Торвальдом, во время работы над мемуарами, Фрелих включил в текст повествования новый, почти сенсационный факт, утаенный им в 1950 году и придавший «истории с обыском» новое звучание. Оказывается, Власов рассказывал Фрелиху о своей причастности к подпольной антисталинской организации «Союз русских офицеров»^xliv, якобы существовавшей среди командиров Красной армии к началу войны. Вероятно, о том же «центре» упоминал и Шатов в письме к Николаевскому. Мемуары увидели свет в 1987 году, спустя пять лет после смерти Фрелиха, и его сообщение представляло лишь исторический интерес.

Капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт — более важный свидетель и близкий к Власову современник, чем Фрелих, — не оставил в воспоминаниях сообщений ни о письме Подмазенко, ни о приезде с ним Вороновой на Волхов, ни об обыске весной 1942 года, ни о «Союзе». Либо капитан знал, что Власов намеренно вводил Фрелиха в заблуждение и не хотел об этом писать, либо в конце 1960-х гг., когда шла работа над мемуарами, Штрик-Штрикфельдт счел правильным по соображениям безопасности воздержаться от оглашения части известной ему информации.

Фрелих связывал обыск на квартире Власова и факт существования «Союза». Одно «личное письмо» действительно находилось среди вещей, изъятых у Власова после ареста 12 мая 1945 года^xlv, но его содержание неизвестно. Непонятно, о какой обысканной столичной квартире шла речь: весной 1942 года у Власова не было квартиры в Москве, только у родственников жены^xlvi. В научный оборот не введены документы, подтверждающие факты обысков у Власовой или Подмазенко весной 1942 года. Обыск у Власовой датирован 17 октября 1942 года — днем ее ареста сотрудниками НКВД, а по сентябрь включительно она ежемесячно получала по 2000 рублей в военкомате по генеральскому денежному аттестату № 696^xlvii. Поэтому сообщение Власова об обыске весной 1942 года и «Союзе русских офицеров» — в пересказе Фрелиха — выглядело мистификацией.

Однако спустя шесть лет после публикации в Германии мемуаров Фрелиха специальный московский журнал «Служба безопасности» опубликовал из архивно-следственных материалов органов контрразведки «СМЕРШ» протокол допроса захваченного в 1944 году немецкого агента Петра Таврина. Его собственная загадочная история, о которой существуют разные версии^xlviii, для нашего повествования второстепенна. Но важно, что Таврин перед заброской в советский тыл получил от бывшего командира Красной армии Якушева, перебежавшего на сторону противника весной 1944 года, явки к неким Палкину и Загладину — участникам антисоветской организации… «Союз русских офицеров». Сам Якушев якобы тоже состоял в «Союзе». Кроме того, майор Иван Теников, будущий офицер ВВС КОНР, дал Таврину московский адрес своей жены, чьим гостеприимством агент мог воспользоваться при необходимости^xlix.

Автор проверил показания Таврина.

Адрес Тениковой оказался подлинным и совпал с адресом, указанным в учетной карточке^l. Палкина идентифицировать не удалось. Бывший подпоручик-«военспец» Валентин Загладин в 1941 году служил в Главном управлении кадров (ГУК) Наркомата обороны, а в 1944 году — в должности начальника организационно-мобилизационного управления Генерального штаба Красной армии. Звание генерал-майора он получил в 1943 году. Репрессиям не подвергался, благополучно вышел на пенсию и умер в Москве в 1971 году. Его сын стал сотрудником международного отдела ЦК КПСС, а в 1988 году — советником Михаила Горбачева.

В 2010 году выяснилось, что фамилия Загладина и история с подпольной организацией в высших эшелонах Красной армии фигурировала еще в одном малоизвестном сочинении. Его переслал Николаевскому в начале 1950-х гг. один из эмигрантов второй волны, перебежчик, утверждавший, что в СССР он работал в органах госбезопасности. Короткий пересказ выглядит так. В 1942—1943 гг. в Красной армии на самом деле существовал заговор. Его участники искали контактов с Германией и предлагали немцам создать антисталинскую армию из военнопленных. Программные положения подпольной организации соответствовали тезисам власовцев: ликвидация власти Сталина и колхозов, свобода собственности и предпринимательства, освобождение политзаключенных. В качестве эмиссара для переговоров к немцам был направлен некий генерал Мозанов, захваченный в плен. Однако немцев интересовал лишь сбор разведывательной информации. В итоге заброшенные в СССР агенты провалились и на допросах дали признательные показания о заговоре. Связанные с организацией военные пострадали: Загладин, служивший в ГУК, был арестован, а генерал армии Николай Ватутин — умерщвлен на операционном столе^li. Рассказ напоминал синопсис приключенческого романа, тем более что сведения о репрессировании Загладина не подтвердились. Но выяснились другие интересные подробности.

Генерал Мозанов в РККА не служил, но генерал-лейтенант Лавр Мазанов, командовавший артиллерией 10-й гвардейской армии, действительно пропал без вести на Западном фронте вечером 14 июля 1943 года. В тот момент он временно руководил корпусной артиллерийской группой 16-го гвардейского стрелкового корпуса 11-й гвардейской армии. Из показаний Мазанова следует, что по предложению командира корпуса, Героя Советского Союза генерал-майора Афанасия Лапшова, бывшего солдата Великой войны и Георгиевского кавалера, он выехал вместе с ним «посмотреть подбитые немецкие танки», но среди бронетехники прятались немцы, обстрелявшие генеральский «виллис». Лапшов, его адъютант и шофер погибли, а Мазанов, не успевший достать пистолет, попал в плен^lii. 22 июля с Мазановым беседовал дипломат Густав Хильгер. Его интересовало впечатление, которое произвели в Красной армии «Смоленское воззвание» и заявления Власова. Мазанов ответил, что командиры знали о них, но не обсуждали, опасаясь доносов. По словам генерала, программа выглядела привлекательной и при дальнейшем распространении вызвала бы широкий отклик^liii. После освобождения из плена весной 1945 года Мазанов был репатриирован в СССР, спустя год восстановлен в кадрах, награжден орденами Ленина и Красного Знамени, умер в Москве в 1959 году.

Генерал армии Николай Ватутин, как известно, умер во время операции 15 апреля 1944 года, через полтора месяца после ранения, полученного при обстреле своей машины бойцами Украинской повстанческой армии (УПА). Официальная причина его смерти от заражения крови не опровергнута. В служебной биографии сталинского героя есть любопытные факты. В 1929—1930 гг. краском Ватутин служил помощником начальника оперативной части штаба вышеупомянутой 7-й Черниговской стрелковой дивизии, а должность начальника штаба занимал «военспец» Федор Трухин, по показаниям комдива Ярослава Штромбаха, ранее им вовлеченный в «контрреволюционную организацию» в УВО^liv. В сентябре 1938 года в штаб КОВО, где комбриг Ватутин служил заместителем начальника штаба, на должность начальника II отдела получил назначение полковник Андрей Власов, вскоре направленный в командировку в Китай. В 1943—1944 гг. членом Военного совета 1-го Украинского фронта, которым командовал Ватутин, состоял член Политбюро Никита Хрущев, рискнувший в 1957 году на пленуме ЦК КПСС неплохо отозваться о Власове^lv.

Любые совпадения можно объяснить случайностями. Но главные вопросы остаются.

Почему в протоколе допроса чекистами Таврина 1944 года и мемуарах Фрелиха, написанных примерно через 35 лет, фигурирует название одной и той же организации: «Союз русских офицеров»?.. Чем объяснить странное совпадение? Фрелиху сообщил о «Союзе» Власов, но где он услышал это название?..

Почему в июле 1943 года генералы Лапшов и Мазанов выехали на нейтральную полосу «посмотреть подбитые немецкие танки» без боевого охранения, лишь с шофером и адъютантом?..

Почему с пленным Мазановым беседовал опытный дипломат Хильгер, который в молодости был связан с царской Россией, а в СССР около двадцати лет работал в германском посольстве в Москве?..

Откуда в конце 1940-х гг. корреспондент Николаевского знал фамилии Загладина, Мазанова и детали биографии двух генералов: место службы первого и факт пленения второго?..

Почему Штрик-Штрикфельдт ни словом не обмолвился о «Союзе»: не знал? не принимал всерьез? считал преждевременным?..

Наконец, почему высокое звание Героя Советского Союза генералу Ватутину было посмертно присвоено только в 1965 году?..

Иногда важно поставить вопрос, даже если ответ на него никогда не станет известным.