Андрей Дмитриевич Сахаров прожил три жизни: ученого-физика, одного из главных создателей советского ядерного оружия; правозащитника, ставшего самым известным лидером сопротивления советскому тоталитаризму; и политика, решившего воплотить свои идеи в реальность, но остановленного то ли сердечным приступом, то ли ядом, синтезированным в лаборатории КГБ. Описание каждой из этих жизней выходит за пределы журнальной публикации. К тому же о выдающихся заслугах Андрея Сахарова писали и пишут до сих пор даже те, кто в годы гонений бросал политические обвинения в адрес опального академика. Думаю, не ошибусь, предположив, что, если бы сам Сахаров смог прочесть или услышать эти славословия, он брезгливо поморщился бы. Но есть вопрос, который, на мой взгляд, актуален до сих пор и останется таким еще долго: о политической и нравственной позиции ученого в условиях тоталитарного режима.

Мальчик из интеллигентной московской семьи

Словосочетание «московская интеллигенция» в 1920—1930-е гг. обозначало совсем иную социальную группу, чем после Второй мировой войны и тем более сегодня. В первые два десятилетия после большевистского переворота к московской интеллигенции относились пережившие Гражданскую войну и красный террор остатки образованного класса бывшей Российской империи. В большинстве своем они сохранили свойственные этому классу представления о порядочности, личной честности, человеческом достоинстве и взаимоотношениях с властью, чуждые как коммунистической номенклатуре, так и формировавшемуся в тот период советскому мещанству, ставшему массовой опорой новой власти. Андрей Сахаров рос и воспитывался в соответствии с принципами, сформировавшимися в типичной российской интеллигентной семье первой половины XX века. «С детства, — писал он, — я жил в атмосфере порядочности, взаимопомощи и такта, трудолюбия и уважения к высокому овладению избранной профессией»¹.

Дед Андрея Сахарова по отцовской линии происходил из церковной семьи. В конце XIX — начале XX века он был известным в Москве юристом, близким к кадетской партии. Отец будущего академика, Дмитрий Иванович, окончил в 1912 году физико-математический факультет Московского университета и вплоть до своей смерти в 1961 году преподавал физику в нескольких московских вузах, написал несколько известных учебников и популярных книг по этому предмету. «Физиком меня сделал папа, а то бог знает куда бы меня занесло!» — неоднократно говорил Андрей Сахаров. Дед по материнской линии — дворянин, потомственный военный, генерал-лейтенант императорской армии Алексей Софиано. Крестный отец — известный музыкант, друг семьи Александр Гольденвейзер.

Как и большинство российской интеллигенции, оставшейся волей обстоятельств в большевистской России, семья Сахаровых не принадлежала ни к противникам советской власти, ни к ее убежденным сторонникам. «Эпоха, на которую пришлись мое детство и юность, была трагической, жестокой, страшной, — вспоминал Сахаров. — Но было бы неправильно ограничиться только этим. Это было время также особого массового умонастроения, возникшего из взаимодействия еще не остывших революционного энтузиазма и надежд, фанатизма, тотальной пропаганды, реальных огромных социальных и психологических изменений в обществе, массового исхода людей из деревни — и, конечно, — голода, злобы, зависти, страха, невежества, эрозии нравственных критериев после многих дней войны, зверств, убийств, насилия»².

Из обрывков разговоров взрослых, продолжает Сахаров, он кое-что знал о страшном голоде начала 1930-х гг. и о репрессиях, в том числе затронувших родственников. Вместе с тем он почти никогда не слышал прямого осуждения сталинского режима, возможно, потому что взрослые боялись: если ребенок будет «слишком много понимать», то не сможет прижиться в советском мире. В своих воспоминаниях Сахаров приводит слова бабушки, сказанные в начале 1930-х гг., которые произвели на него сильное впечатление и запомнились: «Большевики все же сумели навести порядок, укрепили Россию и сами укрепились у власти. Будем надеяться, что теперь их власть будет легче для людей». В этих словах Сахаров увидел типичную для слоя, в котором вырос и в котором формировалось его восприятие окружающего мира, ностальгию по порядку и стабильности, ставшую особенно острой после хаоса и социальных экспериментов первых послереволюционных лет³.

Но, видимо, был еще один фактор, определявший умонастроения той части интеллигенции, которая, с одной стороны, сохранила ценности дореволюционной России, а с другой — не могла и не хотела бороться с коммунистическим режимом. Они, скорее всего, подсознательно оправдывали свое принятие этого режима как данности поиском в нем положительного начала, убеждением, что чудовищные репрессии, голод, закабаление крестьянства и другие преступления советской власти — лишь неизбежные эксцессы в сложном процессе строительства светлого и справедливого мира. С такими или похожими взглядами молодой физик во второй половине 1940-х гг. оказался в советском атомном проекте.

Талоны на обед

Вопрос о выборе профессии перед Сахаровым, похоже, никогда не стоял. Он еще в ранней молодости твердо решил, что будет физиком. Знавший его в школьные годы известный советский математик Акива Яглом вспоминал: «В 10 классе Сахаров уже не пошел в математический кружок. Когда мы у него спросили почему, он ответил: „Ну... вот если бы был физический кружок при МГУ, я бы пошел, а в математический мне не хочется“. <…> Он действительно был в большей степени физиком, чем математиком. <…> Задачу он часто решал, но не мог объяснить, как он пришел к решению. Решение было правильное, но объяснял он очень как-то заумно, и понять его было трудно. У него удивительная интуиция, он как-то понимает, что должно получиться, и часто не может как следует объяснить, почему это так получается. Но как раз в атомной физике, которой он потом занялся, это оказалось тем, что надо»⁴.

Жизнь Андрея Сахарова вплоть до того момента, когда его в 1948 году направили в закрытый атомный центр, не слишком богата знаменательными событиями. Это было начало обычной профессиональной карьеры талантливого физика-теоретика, будущее которого, однако, предсказать было трудно. В 1938 году он поступил на физический факультет МГУ. С началом войны эвакуировался вместе с факультетом в Ашхабад. Окончил университет в 1942 году, был распределен на военный завод в Ульяновске. В 1944 году поступил в аспирантуру Физического института им. П. Лебедева Академии наук СССР, известный в профессиональных кругах по аббревиатуре ФИАН. Это был первый шаг в большой науке. ФИАН наряду с двумя-тремя другими академическими институтами был признанным центром физических исследований. А научным руководителем молодого аспиранта стал один из самых блестящих советских ученых, лауреат Нобелевской премии 1958 года Игорь Евгеньевич Тамм, руководитель Теоретического отдела этого института.

О научных заслугах аспиранта по-настоящему могут судить лишь ученые. Скажем только, что теоретическая физика, возможно, самая сложная область современной науки и что кандидатскую диссертацию он защитил успешно и в срок. А о жизни Сахарова в те годы до сих пор рассказывают коллеги по ФИАН⁵. «Когда наступало время обеда, сотрудники шли в столовую. Сахаров туда не ходил. Он приносил из дома кусок хлеба и в обед съедал его, запивая водой из стакана». Об этом рассказали Тамму, и он спросил у Сахарова, почему тот не ходит в столовую. Причина была в том, что те, кто обедал в столовой, должны были сдавать талоны из продовольственных карточек. Сахаров объяснил, что его семья недостаточно обеспечена продуктами (попросту голодает) и он не может тратить талоны на питание в столовой. Тамм добился, чтобы Сахарову кроме обычной продовольственной карточки была выдана карточка на дополнительное питание. Она давала право на тарелку пшенной каши с ложкой подсолнечного масла и сто граммов черного хлеба. По тем временам это было немалым подспорьем.

Через несколько дней Тамм узнал, что Сахаров по-прежнему не ходит в столовую: у него не было денег, чтобы выкупать обед по карточке дополнительного питания. Незадолго до этого в семье родилась дочка. Жена не работала. Они снимали комнату в московских пригородах, где было дешевле, чем в столице. Игорь Евгеньевич выбил Сахарову ежемесячную прибавку к аспирантской стипендии — еще сто рублей по «безлюдному фонду» — и после этого взял со своего аспиранта честное слово, что тот ежедневно будет обедать в столовой. Это обещание было выполнено.

Жизнь в золотой клетке

В 1948 году Сахаров по рекомендации Тамма был направлен в атомный проект для участия в создании термоядерного оружия. В это время в СССР подходила к концу работа над атомной бомбой, основанной на делении атомов урана или плутония. Но из донесений разведки было известно, что в США ведутся разработки чуть ли не в сто раз более мощных боезарядов, которые тогда называли водородной бомбой. О таком оружии говорили и советские ученые. В Кремле было принято решение не только догнать, но и перегнать Америку.

Первые атомные бомбы, сделанные в СССР, были точными копиями американских. Советская шпионская сеть проникла в самое сердце Манхэттенского проекта, и в Москве имели точные данные об их устройстве. Курчатов и другие пользовавшиеся доверием Берии ведущие ученые (Иоффе, Алиханов, Кикоин, Арцимович, Харитон, Щелкин) были допущены к материалам НКВД. Поскольку у них не было права разглашать источник своих сведений, они нередко выдавали их за результат собственных научных озарений, что, естественно, укрепляло их позиции и авторитет в ученом сообществе.

Однако к концу 1940-х гг. шпионская сеть в США и Великобритании была нейтрализована. Сахарову, Тамму и нескольким другим научным группам, создававшим водородную бомбу, пришлось работать без подсказок из-за рубежа. Сахаров действительно оказался выдающимся ученым. Его проект, так называемая «слойка Сахарова», стал первым советским образцом термоядерного оружия, известного теперь как авиабомба РДС-6с. Она была испытана в августе 1953 года. Андрей Сахаров, 32-летний кандидат наук, стал академиком, Героем социалистического труда и лауреатом Сталинской премии. После этого он еще более 15 лет работал в закрытом городе, где конструировалось и собиралось советское ядерное оружие, еще дважды стал Героем социалистического труда, в 1956 году получил Ленинскую премию «за разработку физических принципов и теоретических расчетов изделия РДС-37» (так именовалась водородная бомба — намного более эффективная, чем первое детище Сахарова) и несколько медалей, в том числе, как ни странно, «За освоение целинных земель».

Заслуги Сахарова в деле создания ядерного оружия известны. Но сами по себе они не позволяют понять, чем этот человек отличался от десятков, если не сотен других ученых, занимавших и занимающих ведущие позиции в советском, а сейчас в российском ядерно-оружейном комплексе.

Попав в 1948 году на объект, называвшийся тогда «база № 112» и более известный в последние годы как Арзамас-16, Сахаров оказался в странном и страшном мире. Там, как и на других объектах атомной промышленности, под неусыпным контролем МГБ трудились тысячи ученых и инженеров, «ковавших ядерный щит (на самом деле — ядерный меч. — Ю. Ф.) Страны Советов». Уровень их благосостояния был просто несопоставим с теми условиями, в которых жили, точнее — выживали в послевоенные годы 99,99 % населения Советского Союза. А научная элита ядерно-оружейного комплекса, к которой с 1953 года принадлежал самый молодой в СССР академик Сахаров, по меркам тех лет, купалась в невиданной роскоши. Власть не скупилась на вознаграждение тем, кто создал для нее оружие чудовищной мощности. Так, в 1949 году, после первого успешного испытания атомной бомбы, главный конструктор ядерных боезарядов академик Харитон был премирован миллионом (!) рублей и автомашиной ЗИС-110, ему были построены особняк и дача. Другие ученые-атомщики получали дачи, десятки или сотни тысяч рублей, автомашины или хотя бы удобные по тем временам квартиры, продуктовые пайки, крупные денежные премии⁶.

Вместе с тем вплоть до смерти Сталина эти люди прекрасно понимали, что если они не справятся с «заданием партии», то немедленно окажутся на другом полюсе советского общества, среди миллионов заключенных ГУЛАГа, или вообще будут казнены в подвалах МГБ. После смерти Сталина и расстрела Берии, который руководил всем советским атомным проектом, власть использовала в отношении научной элиты не столько кнут, сколько пряник, который оказался еще более мощным стимулом, чем угроза наказания. Привилегированное положение в советской системе перевешивало многочисленные ограничения: постоянный всепроникающий контроль со стороны органов безопасности, жизнь в своеобразных научно-промышленных бантустанах, отсутствие полноценного общения с коллегами из-за чудовищной секретности. Было трудно даже встречаться с родственниками, если те не жили в закрытых городах.

Интеллектуальная элита «атомного ГУЛАГа» как нечто само собой разумеющееся воспринимала массовое использование рабского труда заключенных. Бывший первый заместитель Курчатова профессор Головин писал: «Все стройки, рудники, „Атомграды“, даже наш институт в Москве (Институт атомной энергии им. Курчатова) — на всех этих объектах работали заключенные. <...> На наших стройках их были многие тысячи. Все специалисты это видели и обо всем знали <...>. Это воспринималось спокойно»⁷. Условия их жизни были чудовищными. При этом министр внутренних дел генерал Круглов, приезжая на атомные стройки, подвергал жесткой критике их руководителей за то, что, по его мнению, они слишком много сил и ресурсов тратили на создание хотя бы минимальных жилищных условий для них в ущерб промышленному строительству⁸. Это приводило к крайне высокой смертности. Официальные данные об этом до сих пор хранятся в недоступных исследователям архивах ГУЛАГа и Росатома. Но в дошедших до нас немногих воспоминаниях говорится, что смертность среди строителей «приобретала огромные размеры»⁹. В общем, как пел когда-то Владимир Высоцкий, «кому до ордена, ну а кому до вышки».

Чего ему не хватало?

Около 15 лет поглощенный увлекательной научной работой Сахаров жил в «золотой клетке». Однако к середине 1960-х гг. он стал задумываться о смысле и нравственной обоснованности своей роли в советских ядерных программах, что естественно и неизбежно привело его к отрицанию коммунистического режима в том виде, в каком он существовал в СССР и странах так называемого социалистического содружества. Советское мещанство, в том числе в генеральских погонах и с лауреатскими значками на пиджаках, недоуменно вздыхало: «Чего же ему не хватало? Ведь у него все было: деньги, почет, квартира, дача… так чего ради он стал диссидентом?» И в самом деле, чего ему не хватало?

В отличие от многих его коллег, Сахарова коробило положение высокооплачиваемого ученого раба при малограмотных генералах и партийных деятелях. В своих воспоминаниях он описывает сцену, которая сильно повлияла на его отношение к советскому режиму и своей роли в военно-промышленном комплексе. В ноябре 1955 года, после очередного успешного взрыва ядерного оружия, руководитель испытаний маршал Митрофан Неделин устроил прием. В его домике был накрыт парадный стол. Сахарову поручили произнести первый тост. «Я предлагаю выпить за то, — сказал он, — чтобы наши изделия взрывались так же успешно, как сегодня, над полигонами и никогда — над городами». За столом наступило молчание, как будто он сказал нечто неприличное. Неделин усмехнулся и ответил, что, дескать, вы, ученые, сделали самое страшное оружие в истории человечества, но использование его будет вне вашего контроля. Решать, продолжает Сахаров, «будут они — те, кто на вершине власти, партийной и военной иерархии. Конечно, понимать я понимал это и раньше. Не настолько я был наивен. Но одно дело — понимать, и другое — ощущать всем своим существом как реальность жизни и смерти. Я весь сжался, как мне кажется — побледнел (обычно я краснею). Несколько секунд все в комнате молчали, затем заговорили неестественно громко. <…> До сих пор у меня ощущение, как от удара хлыстом»¹⁰. Сидевшие за столом высшие научные руководители атомного проекта, в том числе Курчатов и Харитон, маршальское хамство приняли как должное.

Немало унижений испытал Сахаров от Хрущева. Он вспоминал встречу ученых-атомщиков с председателем Совета Министров летом 1961 года. «Выясняется, что нужно готовиться к серии испытаний, которая должна поддержать новую политику СССР в германском вопросе» (имеется в виду строительство Берлинской стены). Сахаров пишет записку Хрущеву: «Возобновление испытаний после трехлетнего моратория подорвет переговоры о прекращении испытаний и о разоружении, приведет к новому туру гонки вооружений, в особенности в области межконтинентальных ракет и противоракетной обороны». Хрущев кладет записку в карман и приглашает присутствующих отобедать. За накрытым столом он произносит речь, суть которой сводится к следующему: Сахаров — хороший ученый, но предоставьте нам делать внешнюю политику. «Только сила, только дезориентация врага. Мы не можем сказать вслух, что мы ведем политику с позиции силы, но это должно быть так. Я был бы слюнтяй, а не председатель Совета Министров, если бы слушался таких, как Сахаров»¹¹.

Сахаров до конца жизни помнил неудачную попытку убедить Хрущева в необходимости отмены одного из двух «дублирующих» друг друга испытаний в атмосфере сверхмощных боеголовок. Взрыв каждой из них, как свидетельствовали медицинские исследования, выбрасывал радиоактивные вещества, убивающие несколько сот тысяч человек. «Это уже было окончательное поражение, — пишет Сахаров, — ужасное преступление совершилось, и я не смог его предотвратить! Чувство бессилия, нестерпимой горечи, стыда и унижения охватило меня. Я упал лицом на стол и заплакал. Вероятно, это был самый страшный урок за всю мою жизнь: нельзя сидеть на двух стульях!..»¹².

В этом и состоит ответ на вопрос «чего ему не хватало?»

Травля трижды Героя социалистического труда

Путь Сахарова в диссидентское движение был не слишком быстрым. Его началом стала публикация за рубежом книги «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». К июню 1968 года она распространилась в советском самиздате. Сам автор считал ее «компиляцией либеральных, гуманистических и „наукократических“ идей». На самом же деле это была новаторская работа, в которой впервые доказывалось появление глобальных проблем, решение которых требует совместных усилий всего мирового сообщества.

«Разобщенность человечества угрожает ему гибелью, — писал Сахаров. — Цивилизации грозит: всеобщая термоядерная война; катастрофический голод для большей части человечества; оглупление в дурмане „массовой культуры“ и в тисках бюрократизированного догматизма; распространение массовых мифов, бросающих целые народы и континенты во власть жестоких и коварных демагогов; гибель и вырождение от непредвидимых результатов быстрых изменений условий существования на планете». И второй основной тезис: «Человеческому обществу необходима интеллектуальная свобода — свобода получения и распространения информации, свобода непредвзятого и бесстрашного обсуждения, свобода от давления авторитета и предрассудков. Такая тройная свобода мысли — единственная гарантия от заражения народа массовыми мифами, которые в руках коварных лицемеров-демагогов легко превращаются в кровавую диктатуру. Это — единственная гарантия осуществимости научно-демократического подхода к политике, экономике и культуре»¹³.

Публикация книги, содержащей столь еретические идеи, переполнила чашу терпения партийной бюрократии. Ученый был лишен допуска к секретным работам, уволен из Арзамаса-16. По мере того, как расширялась правозащитная и политическая деятельность Андрея Сахарова, усиливалась травля его в печати. Не только передовики производства и знатные комбайнеры, но и коллеги по Академии наук и ядерно-оружейному комплексу публично выражали негодование, клеймили отступника позором и требовали одуматься. Так, в 1973 году 40 академиков, и среди них бывший руководитель Сахарова в Арзамасе-16 Юлий Харитон, писали в газете «Правда»: «А. Д. Сахаров пытается оправдать [свои заявления, порочащие государственный строй] грубым искажением советской действительности и вымышленными упреками в отношении социалистического строя. В своих высказываниях он, по существу, солидаризируется с наиболее реакционными империалистическими кругами, активно выступающими против курса на мирное сосуществование стран с разными общественными системами, против линии нашей партии и государства на развитие научного и культурного сотрудничества, на укрепление мира между народами. Тем самым А. Д. Сахаров фактически стал орудием враждебной пропаганды против Советского Союза и других социалистических стран»¹⁴. В советское время за такими публикациями неизбежно следовал арест. Но всемирная известность Сахарова удерживала Кремль от того, чтобы бросить в тюрьму трижды Героя социалистического труда. Курс был взят на его изоляцию в ссылке в Горьком, дискредитацию, постоянные провокации со стороны КГБ.

Руководство Академии наук по приказу свыше готовилось исключить Сахарова из членов Академии. Правда, до этого дело не дошло. В Академии нашлись достойные люди, помешавшие осуществить этот замысел. В середине 1970-х гг. президент Академии наук Мстислав Келдыш собрал узкий круг наиболее авторитетных ученых и доверительно сообщил: «Высказывается предложение исключить Сахарова из членов Академии. Как к этому отнесутся ученые?» Лауреат Нобелевской премии академик Николай Семенов на это сказал: «Вообще-то таких прецедентов не было». На что Петр Капица возразил: «Но почему же не было? Был такой прецедент. Гитлер исключил Эйнштейна из германской Академии наук». И вопрос о лишении Сахарова звания академика больше не возникал¹⁵.

Но это было, скорее, исключением из правил. В разговорах с иностранными коллегами советские ученые недвусмысленно намекали на психическую неуравновешенность Сахарова. Так, было широко распространено «интервью академика (Георгия. — Ю. Ф.) Арбатова, высказавшегося о далеко зашедших людях, „которые могут даже и Нобелевскую премию получить, в том числе за мир“. Арбатов добавил, что надежда на всемирную огласку их поступков толкает „определенных лиц, возможно, и так уже эмоционально неустойчивых, на то, чтобы вступить в конфликт с государством“». Вскоре президент Академии наук Александров «прямо заявил: „В последний период жизни Сахарова у него произошел весьма серьезный психический сдвиг“. И наконец, в августе (1983 года. — Ю. Ф.) Андропов сказал в беседе с американскими сенаторами, что Сахаров сумасшедший, призывающий к новой войне»¹⁶. Похоже, в Кремле всерьез готовились признать Сахарова психически больным, поместить в психиатрическую больницу и превратить там в беспомощное, ничего не понимающее существо.

Во внутренней пропаганде настойчиво проводилась мысль о том, что Сахаров действует под влиянием своей жены Елены Боннэр, которую объявили эмиссаром сионистских организаций в СССР. Похоже, советские лидеры и сами верили в эту ложь. Известно, например, как в августе 1985 года Политбюро в очередной раз обсуждало, что делать с упрямым академиком. «Сейчас Боннэр находится под контролем. Злобы у нее за последние годы прибавилось. <…> Это зверюга в юбке, ставленница империализма», — сообщил секретарь ЦК КПСС Михаил Зимянин. «Поведение Сахарова складывается под влиянием Боннэр», — солидно добавил председатель КГБ Виктор Чебриков. А автор перестройки и либерализации Михаил Горбачев заключил: «Вот что такое сионизм»¹⁷.

Окончание в следующем номере