Журналист Юлия Старостина — волонтер, она несколько раз в месяц ездит в пункты временного размещения беженцев и отвозит им еду и одежду.

— Кому и как ты помогаешь?

— Я помогаю украинцам, которые находятся в пунктах временного размещения (ПВР) в Твери и Тверской области. Один ПВР расположен в хостеле для дальнобойщиков у трассы Москва — Санкт-Петербург. И там соответствующая инфраструктура: ремонт фур, мойка, заправка. Это место, конечно, не подходит для жизни с детьми. А второй пункт — центральная гостиница Твери, не очень современное здание, обветшалое. В этих ПВР сейчас живет больше ста человек из Мариуполя, Северодонецка, Рубежного. Мы привозим одежду и еду, стараемся связывать людей с психологами, если кто-то обращается за помощью. Помогаем в передвижениях — если кому-то надо поехать обратно домой, что-то забрать или отвезти лекарства или если кто-то хочет уехать в Европу.

Я собираю просьбы в хостеле и в гостинице, обычно один представитель семьи пишет мне список, что им нужно: чаще всего лекарства, одежда, обувь, гигиенические принадлежности, одеяла, подушки. Еще еда — это бесконечная заявка, мы каждый раз привозим еду. И технику — мультиварки, телефоны очень все просят, потому что у людей или нет своих, или они в плохом состоянии. Я публикую этот список в соцсетях и прошу его распространять. Таким образом мы его закрываем: я беру не деньгами, а вещами. Если у людей есть свободные средства, которые они хотели бы потратить на помощь, я прошу их купить что-то из списка и привезти мне. Потом я это все собираю, у меня уже не квартира, а склад. И еду с кем-то из волонтеров в ПВР, мы в каждую комнату приносим подписанный пакет с тем, что просили люди. Важно, чтобы это была адресная помощь, потому что мы столкнулись с тем, что нельзя просто привезти вещи и оставить в общей комнате: люди, которые доберутся до них быстрее, заберут то, что им не полагалось. Потому что все находятся в режиме выживания.

— Ты работала расследователем в издании, которое в России признали нежелательным, а сейчас ты экономический журналист. Почему ты начала заниматься волонтерством?

— В первый раз я поехала в ПВР в конце апреля — начале мая. Я очень хотела помогать и искала возможность. Это нужно, чтобы оправдать свое существование. Я верю, что журналистика — необходимая профессия, однако публикуя текст, ты не получишь резкого изменения ситуации, он может стать только одной из капель, которая необходима водопаду. А тут прямая помощь — берешь материальную вещь, передаешь ее и знаешь, что в этой вещи очень нуждаются. Первые два месяца войны я направляла свою злость через деструктивное отношение к себе, а потом направила эту энергию на помощь. И мне стало намного легче.

— Чего ты ждала, когда ехала в первый раз в ПВР?

— Я очень боялась, думала, они будут меня ненавидеть. Потому что я сама себя ненавижу за все, что происходит, и за то, что не могу ничего изменить. Но меня встретили с большой надеждой на помощь и с благодарностью, что можно за этой помощью обратиться. И в этой ситуации ты хочешь горы свернуть, чтобы привезти все, что нужно, чтобы хоть чем-то их порадовать.

Почувствовать себя беженцем очень просто. Можно представить себе: ты вышел погулять с собакой и в чем ты вышел, что с собой взял — это все, что у тебя есть. А всего остального у тебя больше нет.

— Как много людей откликается на твои посты со списками необходимого?

— Это фантастика, я такого не ожидала, это был шквал, и так остается до сих пор. Я публикую посты, и все время приходят люди. Сейчас в открытом доступе практически нет информации о том, где находятся беженцы в России, а в стране более семисот ПВР. Мне писали волонтеры из Новосибирска. Я говорю: «Я в Москве, помогите лучше в Сибири». А они не знают, где ПВР в Сибири! Все очень хотят помогать, просто не знают как.

В ПВР в хостеле жила женщина, Любовь Павловна, ей 70 лет. Сколько я приезжала, она потрясающе выглядела, была всегда накрашена. Она рассказывала, что у нее были длинные волосы, она их завивала, но пришлось отрезать, потому что в последнее время, естественно, не могла их укладывать. Я написала в посте, что нужна плойка — ну да, не предмет первой необходимости. И мне прислали плоек пять. Мы Любови Павловне подарили, а остальные отдали нескольким девушкам. Они были счастливы, они даже не знали, что такое можно попросить. Но вообще все украинки, которые там находятся, прекрасно выглядят. В условиях, в которых они живут, они всегда накрашены и причесаны, выглядят лучше, чем я. Когда я им говорю, что они красавицы, они руками машут и отвечают: «Это вы нас раньше не видели».

Они мне иногда присылают фотографии свои старые. На фотографии стоит цветущая женщина, обнимает свою доченьку, и они такие игривые и спокойные. И вот я их вижу сейчас и понимаю, какая с ними произошла катастрофа, которая, надеюсь, не навсегда разрушила их жизнь.

Или, например, когда мне нужно заказать сложную технику, ко мне приходят люди из бизнеса и помогают, потому что я сама, конечно, не потяну. Вот мультиварки нужны каждой семье, например. В ПВР не очень хорошего качества еда. В хостеле она вообще плохая — нет мяса, фруктов, овощей, молочной продукции. Там люди едят каши круглыми сутками, раз в месяц у них бывает мясное блюдо, которое невозможно есть. У людей на этом фоне начались проблемы с желудками, и они стараются готовить сами. Поэтому просят мультиварки, газовые печки, кастрюли. Похожая ситуация в гостинице: если ты переночевал, позавтракал и уехал — это терпимо, но есть это на протяжении четырех месяцев невозможно. И мы привозим фрукты, чай, сахар, кофе, молочную продукцию, «дошираки», консервы, потому что там нет холодильников.

— А государство как-то помогает беженцам? Или это делают только обычные люди?

— Государство обеспечивает их жильем, то есть предоставляет место, где они могут спать, и еду. И еще знаменитое пособие — 10 000 рублей, которое они получают разово и то с задержкой в два-три месяца. А денег у людей, как правило, вообще нет, когда они приезжают.

— Большая часть беженцев получает гражданство России или хочет уехать?

— В Европу уже не очень хотят уезжать. Возможно, потому что весь тот ад, который они переживают здесь, на самом деле им привычен: бюрократия, несправедливость, хамство. Они боятся, что из-за незнания языка не найдут в Европе работу. К тому же сам факт вынужденного переезда был для некоторых настолько стрессовым, что они не хотят двигаться куда-то дальше. Есть пожилые люди, которые не в состоянии учить язык и куда-то ехать, они просто хотят вернуться домой. Есть те, кто ждет, что к ним кто-то еще приедет из Украины. Почти все очень хотят вернуться домой. Но некоторые получают российское гражданство.

— А почему получают гражданство, если хотят вернуться домой?

— Чтобы была возможность работать: без гражданства официально они не могут работать. Некоторые рассматривают возможность остаться здесь, потому что у них маленькие дети, им нужно в школу. И возвращаться, например, в Мариуполь, где нет ничего: ни дома, ни школы, ни электричества, ни воды — люди не хотят. Взрослые живут потребностями детей. Но помощь, конечно, нужна не столько детям, сколько родителям. Потому что дети справляются более или менее нормально, они под защитой взрослых, которые принимают весь удар на себя.

— Что рассказывают тебе люди в ПВР?

— Они делятся тем, что пережили. Рассказывают, как боятся грозы. Сейчас уже получше, а раньше, когда слышали раскаты, прятались под кроватями: боялись, что это удар. Слишком страшное пришлось пережить. Они рассказывают, как жили в подвалах, как теряли близких и как им тяжело жить дальше — живут только ради детей. Поэтому те, у кого нет детей, почти все ушли в запой.

— Что в этой помощи для тебя самое трудное?

— Ничего трудного нет. Я хотела сказать, что трудно, когда ты понимаешь, что ты чего-то не успел купить, привезти. Но это значит, что привезешь в следующий раз. Мы делаем все, что можем.

— В России к людям, которые помогают украинцам, даже просто возят еду, приходит полиция, их вызывают в Следственный комитет, угрожают уголовным преследованием. Тебе не страшно?

— Мне вообще не страшно. Наоборот, если меня будут считать помогающей беженцам, для меня это будет большим комплиментом. Более того, благодаря волонтерству у меня появился адвокат, которому я могу, если что-то случится, написать. Чувство страха сейчас очень притупилось. Раньше, год назад, я очень боялась стать иностранным агентом. А сейчас уже все равно. На самом деле, в России очень многие люди помогают украинцам. Но из-за того, что это может быть опасно, они это особо не афишируют.