В 2003 году Игорь Владимирович Инов (Иванов) и его жена Ирина Макаровна Порочкина стали первыми в истории петербуржцами, удостоенными премии имени Яна Масарика Gratias Agit за многолетнюю деятельность по сближению чешской и русской культуры, но накануне вылета в Прагу у Игоря Владимировича случилось кровоизлияние в мозг, и 22 июля 2003 года его не стало. 24 августа 2020 года И. В. Инову исполнилось бы 90 лет.

 

Игорь Владимирович — это поколение моих родителей. Нет, не просто одно поколение — один круг друзей и родных, потому что его тетушка была второй женой моего деда, а еще потому, что и мои родители, и Игорь Владимирович, и его жена и соратница Ирина Макаровна Порочкина почти одновременно учились на филологическом факультете Санкт-Петербургского, в ту пору Ленинградского, университета...

Это поколение тех, кто не погиб в страшной военной мясорубке Второй мировой, тех, кто радовался миру и относительному покою в пятидесятые, несмотря на тесные коммуналки, часто отсутствие горячей воды, карточки, тех, кто жадно читал и учился, восстанавливал утраченное или разрушенное войной. На старой фотографии видно, как Игорь Владимирович, совсем еще молодой, сидит за маленьким столиком, втиснутым между шкафами и книжными полками, но на лице счастливая мальчишеская улыбка.

 

«Между югом и севером»

В семье его звали Гарик — есть такая уменьшительная форма от имени Игорь на юге России и в Украине. Он с гордостью называл себя крымчанином, уроженцем Симферополя, южанином и в то же время петербуржцем. Впоследствии Игорь Владимирович, любитель и знаток театра, радовался тому, что его имя созвучно с фамилией знаменитого английского актера XVIII века Уильяма Гаррика, любимца лондонской публики и реформатора театра, а позднее, изучая деятельность Т. Г. Масарика, видел знак судьбы в том, что второе имя Первого президента Чехословакии, взятое как дань уважения к супруге Шарлотте Гарриг, похоже на его детское имя.

Впрочем, у него были почти равные шансы родиться в Ленинграде: его отец, Владимир Иванович Иванов, был из Украины, а мама, Александра Федоровна Соловьева, родилась в Петрограде, где пережила тяжелые дни революции 1917 года:

 

В семнадцатом возле Греческой церкви

Ты падала под пулеметами, бившими с крыш,

И снова бежала (5, с. 23)¹.

 

Бабушка по отцовской линии была из караимов, одной из древних народностей, населявших Крым. Владимир Иванович в юности увлекался театром, но потом вынужден был стать военным моряком, учился и женился в Ленинграде, потом связал свою жизнь с Черноморским флотом. В очерке об отце Игорь Владимирович пишет:

«Ввиду того, что отец находился то в Севастополе, то в Ленинграде, мы с мамой курсировали между Крымом и Северной Пальмирой, где прошли детство, юность мамы, где жили ее ближайшие родственники. Лишь в 1936 году отец получил в Севастополе одну, а потом две комнаты в коммунальной казенной квартире, и существование нашего семейства обрело черты относительной оседлости»².

Ему было неполных одиннадцать, когда началась война, он чуть не погиб под бомбежкой Севастополя, потом был эвакуирован вместе с мамой в Кисловодск, куда вывозили семьи офицеров, и связь с отцом была надолго потеряна. В августе 1942 года Кисловодск был оккупирован нацистами, и, если бы не победа под Сталинградом, они были бы расстреляны как семья военного. Поэтому так созвучны ему были переживания чешских поэтов, писавших о войне, и поэтому с таким чувством он перевел поэму Ф. Грубина «Сталинград».

После Кисловодска был Батуми, и, вспоминая горестные расставания с отцом, который уходил в море, Игорь Владимирович написал:

 

Боны чернели тревожными бусами

на шее батумской бухты…

Сколько раз провожал я отца

будто в последний раз! (5, с.32)

 

Мама его окончила музыкальный техникум по классу рояля, поэтому музыка звучала в доме с самого рождения Игоря. Он не просто любил музыку, это была одна из его стихий, он ее ощущал в себе, хотя не любил регулярных занятий, когда пианино представлялось «черной галерой и кошмаром детства», а предпочитал вызванивать любимые ритмы и мелодии на кастрюле. Музыкальный слух помог овладеть мелодикой чешской речи, поэтому говорил он так хорошо, что его принимали за чеха. Он писал стихи о музыке Баха, Шопена, Альбинони, Бартока, Скрябина, слушал их в филармонии и в записях, но также очень любил песни Леонида Утесова и Марка Бернеса, романсы Клавдии Шульженко. Утесов привлекал его, видимо, своеобычностью, неповторимым одесским колоритом и выговором, а Шульженко и Бернес были любимыми исполнителями отца.

А еще Игорь Владимирович и Ирина Макаровна собирали кассеты с записями чешских и словацких народных песен. От чешских друзей я слышала, что он прекрасно пел народные песни, и чешским гостям, оказавшимся в их ленинградской, а потом петербургской квартире это было особенно удивительно. Увы, при мне он ни разу не пел: возможно, считал, что нам с мужем это не так интересно, а возможно, потому, что мы не знали чешского языка. Очень жаль!

 

Добавлено: поэт

В справочнике «Писатели Ленинграда» за 1964 значатся краткие биографические сведения, исправленные рукой Игоря Владимировича:

«Иванов Игорь Владимирович — переводчик [добавлено: поэт]. Родился 24 августа 1930 в семье служащего [испр.: военнослужащего]. Учился в Измаильской средней школе [испр.: в Севастопольской, Кисловодской, Батумской, Измаильской средних школах. В промежутке между Батумской и Измаильской был воспитанником Тбилисского Нахимовского училища], потом на филологическом факультете Ленинградского университета; окончил его в 1954 году. Литературным трудом занимается с 1953 [испр.: 51] года. И. В. Иванов перевел на русский язык ряд произведений современной чешской литературы: рассказы Ольбрахта, Есенского, Пуймановой, роман Ивана Кршижа „Девичье поле“, повесть А. Запотоцкого „Барунка“, стихотворения Незвала и другие»³.

«Других» было к тому времени переведено уже очень много, сотни и сотни страниц. В 1955 году вышел замечательный сборник «Поэзия западных и южных славян». Игорь Владимирович не просто перевел целый ряд произведений чешских поэтов, начиная с К. Г. Боровского, он вместе с женой Ириной Порочкиной отвечал за формирование раздела словацкой поэзии. Идея возникла в 1953 году (Игорь — еще студент четвертого курса филфака), в качестве литературного консультанта переводов был приглашен известный ленинградский поэт Всеволод Рождественский. В сборнике воспоминаний о В. А. Рождественском 1986 года Игорь Владимирович пишет:

«Волнуясь и подбадривая себя мыслью о сотнях уже переведенных мною строк, поднялся я вместе с женой Ириной, составлявшей чешский и словацкий разделы антологии, на пятый этаж. Дверь открыл Всеволод Александрович. Высокий. Сухощавый. Корректный. <…> „Кстати, очень рекомендовал бы <…> включить в сборник уже опубликованные переводы известных поэтов и привлечь к работе некоторых ленинградских профессионалов“. При этом он назвал два-три имени. Своей рекомендацией Всеволод Александрович, по-видимому, надеялся уравновесить несовершенства наших переводческих дебютов, — о них он деликатно умолчал, но мы его деликатность и правоту оценили в тот раз не вполне. Учесть кое-что из опубликованного мы не отказывались, но против участия в антологии „профессионалов“, не знающих славянских языков, запальчиво возражали. Переводы с подстрочников представлялись нам, „специалистам“, чем-то прямо-таки святотатственным».⁴

Это короткое описание многое говорит о характере автора, его бескомпромиссности, запальчивости в отстаивании того, во что верил, скромности. Он даже не указал, что словацкий раздел они составляли с Ириной Макаровной вместе и что в этом сборнике около 30 авторов, которых переводил он (иногда один, иногда в соавторстве). И каких авторов! К. Г. Боровский, К. Эрбен, К. Г. Маха, Я. Неруда, Й. К. Тыл и многие другие.

Особенно хотелось бы остановиться на «Тирольских элегиях» Карела Гавличека Боровского, которые выходили и в других переводах, но у Игоря Владимировича зазвучали свежо и естественно: перевод легкий, летящий, сохраняется яркость образов, нет излишней славянофильской патриархальности. Боровский предстает перед нами молодым, ироничным, смелым человеком, а стихотворение прекрасно запоминается, к чему, скорее всего, и стремился автор оригинала.

 

Слуги верные закона —

все как на подбор!

Шпаги, краги и сиянье

С головы до шпор.

…

Я, небритый, неумытый,

Был одет не в тон,

Но гостям внимал учтиво

И держал фасон.

…

Наконец попал я в лапы

Черного орла,

И обратную дорожку

Вьюга замела…⁵

 

Перевод с подстрочника у Игоря Владимировича всегда был не в чести. Он знал украинский с детства, знал польский, немного сербохорватский и болгарский, всегда вникал в поэтический текст автора сам, работал со словарями, справочниками, просматривал огромное количество вспомогательной литературы. Чешский и словацкий знал в совершенстве. Думаю, сам он не одобрил бы такой характеристики: к совершенству он всегда стремился, но совершенным никогда себя не считал.

Примерно в это же время, едва получив в 1954 году диплом университета, Игорь Владимирович пробует себя в преподавании, читает лекции по истории чешской литературы. Студенты уже тогда отмечали его эрудицию, требовательность, строгость и поэтический дар.

 

Вся жизнь — в стихах

Я впервые увидела Игоря Владимировича году примерно в 1973—1974, в поселке Горьковское на Карельском перешейке под Петербургом. Мы с отцом шли по сельской улице, и вдруг как будто ниоткуда появился стройный, небольшого роста человек, совершенно европейского вида, в замшевом пиджаке и черном берете во французском стиле, с тонкими чертами лица и пронзительным взглядом внимательных карих глаз. Ощущение «ниоткуда» появилось потому, что дача находилась, да и сейчас находится в дальнем ряду и ее скрывала сочная летняя растительность. Он очень торопился на поезд, извинился и буквально побежал на станцию. Не поняв, кто это, я, конечно, спросила у отца. Он ответил: «Это же Игорь Иванов, двоюродный брат дяди Юры, помнишь, ты его видела как-то у них в гостях. Он переводчик и писатель». Нет, тогда не вспомнила: достаточно ли внимательны дети и подростки на семейных встречах к окружающим взрослым?

Много позже я узнала, что Игорь Владимирович писал стихи о природе этих мест, куда с середины 1960-х почти каждое лето выезжал на дачу вместе с Ириной Макаровной, перевозя с собой книги, словари и пишущие машинки. Говорил, что там, на природе, ему хорошо работается и хорошо дышится, что город стесняет…

 

За лето

я словно бы вырастаю из города.

Квартиру никак не напялить!

Сунешь руки в каменные рукава —

и такая тоска возьмет!...

А до свежей травы

Полстолетья дождей, снегопадов, мороки… (3, с. 47)

 

На даче он вел жизнь спартанскую. Утром вставал рано, пока все еще спали, и начинал писать. Как только появлялись признаки того, что остальные члены семьи просыпаются, просыпалась и его пишущая машинка. Время от времени отрываясь от письменного стола, выходил в сад, помогал Ирине Макаровне ухаживать за огородом, что-то делал по хозяйству, хотя честно признавался, что это не его сильная сторона. Его видение мира было проникнуто поэзией. И снова рождались стихи:

 

Колышки подставляю горошку душистому,

Проволоку натягиваю,

Завиваю то слева направо, то справа налево,

Но вьется горошек по собственному усмотрению

И в предназначенный срок достигает кровли,

Чтоб грянуть своими душистыми

красными граммофонцами (5, с. 15).

 

Колышки и гвоздики на старой стене той дачи и сейчас остались. Но уже много лет там, увы, нет цветов.

 

Лежу в траве,

Наполненной дремотным стрекотаньем,

Под шумным ливнем листьев

И, ощущая выпуклость Земли, парю в тревожном упоенье

над облаками, листьями и солнцем,

И кружится хмельная голова,

И пробегают по спине мурашки… («Навзничь в траве», 2, с. 9)

 

Следующая точка пересечения, которая хорошо запомнилась, случилась почти через десять лет, в 1984-м. Год этот был для нашей семьи трагическим: в мае от рака умерла моя мама, которой было всего 55. Поминки, телеграммы соболезнования от тех, кто не смог приехать. Телеграммами занималась я. Открывала дверь почтальону, сообщала папе, от кого, откладывала в отдельную папку. Среди традиционных слов «соболезнуем», «держитесь», «поклонитесь» и т. д. вдруг оказалась телеграмма, совсем не похожая на другие. Она просто поразила меня своей эмоциональной силой, и текст до сих пор у меня перед глазами. «Сознавая тщету слов, молча жмем руку. Ваши Иновы». Подпись была незнакома. «Это же Игорь Иванов и его жена Ира», — подсказал папа. Именно тогда я узнала, что Инов — это литературный псевдоним Игоря Владимировича Иванова.

А еще через 15 лет так случилось, что я вышла замуж за Александра Иванова, сына Игоря Владимировича, и стала частью этой творческой семьи, и теперь, после ухода Ирины Макаровны, уже несколько лет пытаюсь систематизировать наследие и заниматься архивом. Как ни грустно это сознавать, многое в творчестве Игоря Владимировича и в нем самом становится понятнее и ближе только сейчас, когда уже ничего не узнать, не спросить и не сказать ему…

 

Все, что было до нас, —

Нами завладевает.

Всем, что будет потом, —

Завладеваем мы. (5, с. 27)

 

Он не успел оставить настоящих воспоминаний, потому что ушел неожиданно и трагично. Но он писал о коллегах, отце, друзьях, и из этих фрагментов, а также из небольших предисловий к его книгам можно восстановить некоторые детали биографии. А главные штрихи мы находим в самой поэзии, в стихах о детстве и юности, о путешествиях и музыкальных концертах, о родителях, жене и сыне.

Как-то, помню, задала вопрос о чем-то, и в ответ получила почти обидчивое: «Я же дарил вам с Сашей книжку стихов, там об этом написано, не читаете, что ли?» Да нет, конечно, мы читали, грустили и радовались музыке поэзии. Но истинное понимание пришло гораздо позже, когда его творчество стало почти единственным источником сведений о его жизни, мыслях и стремлениях.

Ирина Макаровна через два года после его кончины написала:

«Разбирала папки. Напала на сборники стихов Гарика, начала читать и не могла оторваться. Господи! До чего же изумительным, самобытным, гениальным поэтом он был! Я и никто из окружения не могли при его жизни это понять и оценить. Сейчас в этих небольших стихотворениях — передо мной прошли все годы юности. Вся его жизнь запечатлена им в его стихах».

 

Иной

Псевдоним появился в 1975 году в результате издательской ошибки, но пришелся автору по душе. Постепенно поэтический псевдоним стал литературным именем навсегда.

Инóв, с ударением на «о», созвучно русскому слову «иной» — другой, непохожий. Странно, но в нашем прекрасном и богатом языке многое из того, что отличается, приобретает негативный смысл. Инородцы, иногородцы, инославы, иноверцы, инакомыслящие… А в поэзии бунтаря Пушкина «иной» имеет положительный смысл: иной — неведомый, может быть, тревожный, еще не открытый, но свежий и устремленный в будущее.

Игорь Владимирович считал свою поэзию иной, не похожей на творчество многих современников, которое часто казалось слишком бравурным или, наоборот, слишком бытовым, слишком суетным, слишком банальным. Его долго не печатали. Первый перевод, выполненный им, был опубликован в 1953 году, а первая стихотворная книжка — только в 1975-м, хотя писать он начал в ранней юности, а с 1951 года печатал стихи в журналах «Аврора», «Нева», «Москва» и других. «Знающие люди» советовали написать что-нибудь проходное, общепринятое, некий «идеологический паровозик».

Иным был и подход к поэтической форме, от которой тоже советовали отступиться в угоду традиции. Но для Игоря Владимировича такой конформизм был немыслим.

 

На кончике пера померкнет

и солнце,

если мастерить

Стихи по затрапезной мерке! (1, с. 15)

 

Ирина Макаровна вспоминала, что «путь от рукописи к издателю, как правило, был сложен и порой драматичен. Своеобразие стиля, когда за каждой даже прозаической строчкой стоял Поэт, в пору строгой цензуры настораживало редакторов».

И он ждал, переводил поэзию, прозу, драматургию. Один лишь список имен показывает, что его вклад в диалог русской, чешской и словацкой культуры невозможно переоценить. Назовем Алоиса Йирасека, Ярослава Гашека, Карела Чапека, Витезслава Незвала (в одном только сборнике переводов Незвала 1960 года я насчитала 50 стихотворений). Игорь Владимирович писал предисловия и комментарии к изданиям Божены Немцовой, Франтишека Грубина, Йиржи Марека, Винсента Шикулы, составлял сборник переводов чешских рассказов «По второму кругу», написал книгу о Яне Верихе и Освобожденном театре, собирал материал для книги о Незвале, которую задумал в 1970-х, но вышла она в 1990-х. Его переводческое перо помогло русскому читателю совершить путешествие на Луну вместе с паном Броучеком Сватоплука Чеха, кружиться в вальсе вместе с Милошем Кратохвилом и всей Европой, удивляться Цирку Умберто Эдуарда Басса, увидеть на сцене пьесы Когоута и Шрамека (их ставили театры Ленинграда и Москвы).

Русские читатели знакомились с творчеством лучших чешских и словацких поэтов: В. Незвала, Я. Сейферта, В. Голана, Ф. Грубина, М. Флориана, В. Завады, Й. Ортена, М. Руфуса, М. Голуба, А. Плавки, Я. Костры, Я. Поничана, П. Горова, Р. Фабри, Й. Мигалковича, Я. Шимоновича — всех просто не перечислить.

Поэт Михаил Дудин писал в предисловии ко второй книге стихов Игоря Владимировича «По кромке августа»: «Очень много сделал Игорь Инов для сближения чешской и словацкой поэзии с культурой русской поэзии. Он занимался и занимается переводами с полной самоотдачей, во всеоружии знания и таланта».

 

«Подбираться к несметным бессмертным томам»

Но он был иным не только в поэзии. У него было обостренное чувство справедливости, глубокая внутренняя свобода. В пору юношества в Тбилисском Нахимовском училище он понял, что ему трудно мириться с жесткими рамками муштры, и, чтобы немного разрядить жесткую обстановку, он с друзьями, такими же пятнадцати-шестнадцатилетними мальчишками, создал струнный оркестрик. Но как только сменился начальник, оркестр запретили. Этот крах наивного увлечения и осознание степени несвободы были настолько сильны, что, приехав к родителям на каникулы весной 1947 года, он заявил, что в училище не вернется: «…когда объявил, поддержки у отца не нашел. Хмуро внимал он объяснениям сына, ссылавшегося на несовместимость своих наклонностей, устремлений с военной службой, которой волею обстоятельств сам он отдал лучшие года жизни»⁶.

А воспоминания об оркестрике легли в основу стихотворения «Оркестровая баллада»:

 

У нас в Нахимовском училище

Оркестрик струнный был <…>

Муштра, команды — покорение

Кавказа душ!.. Сопротивление,

Оказываемое нами

полуосознанно — <…> («Оркестровая баллада», 5, с. 77—80)

 

В 1948 году семья окончательно переехала в Ленинград, и Игорь Владимирович поступил в университет. Нет точного ответа, почему он выбрал именно славянское отделение, но известно, что учился с увлечением и очень успешно, хотя сначала стеснялся пробелов в знаниях из-за кочевого образа жизни семьи военнослужащего и настороженно относился к ленинградскому климату.

 

…Восемнадцать! Разлад. Простота. Худоба.

В коридорах филфака петляет судьба…

 

Дождь по серой булыге

кропал черновик до утра,

я едва не заплакал, едва не удрал.

 

Нет! Привыкну, привыкну к негромким

тонам.

буду медленно-медленно просыпаться,

подбираться к несметным бессмертным

томам

со своим неказистым бродяжьим запасцем.

 

Полюблю эти улицы пепельно-серые

и застряну навек между югом и севером. («Возвращение в Ленинград», 2, с. 67)

 

Окончание в следующем номере