Научные и публицистические споры о трагедии 1941 года не утихают долгие десятилетия. За первые пять месяцев боевых действий на Восточном фронте противник захватил более 3,3 млн пленных¹ и продвинулся на главных направлениях вглубь территории СССР на расстояние от семисот до тысячи километров, достиг Ленинграда, Москвы и Ростова-на-Дону. Тема остается актуальной, и сегодня заинтересованный читатель получил возможность познакомиться с результатами нового кропотливого исследования предыстории и причин разгрома войск Красной армии в первые месяцы войны.

Солидная по объему монография принадлежит перу двух известных специалистов — военного историка, профессора Академии военных наук РФ, москвича Льва Лопуховского, отметившего в прошлом году 90-летний юбилей, и инженера-механика Бориса Кавалерчика, живущего и работающего в США. Их более ранние труды посвящены отдельным битвам и операциям, технике противоборствующих сторон, оценкам людских потерь² и другим вопросам, связанным с вооруженной борьбой между Германией и СССР.

Монография состоит из десяти глав, включает цветные карты, многочисленные таблицы, статистические приложения о боевом, численном составе, соотношении сил и средств на основных стратегических направлениях в июне 1941 года, обширные тематические указатели, облегчающие использование опубликованных материалов, в связи с чем в первую очередь необходимо отметить ее ценный познавательный и справочный характер. К сожалению, в издании отсутствует общий перечень использованных источников и литературы, а знакомиться с ними в справочном аппарате (особенно если выходные данные неполны³) неудобно. Досадно, что Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик практиковали так называемые «глухие» ссылки, когда в примечаниях указывались лишь архив, номер фонда, описи, дела и листа, но не приводилось хотя бы в сокращенном виде название выявленного документа (доклад, донесение, отчет, сводка и т. п.). Таким образом, трудно представить, о каком именно источнике в каждом конкретном случае идет речь и насколько он содержателен.

Вместе с тем книга написана хорошим языком и легко читается. Соавторы стремились максимально избежать идеологизации и ныне популярного обеления внешнеполитического курса руководителей большевистской партии. Более того, решения секретаря ЦК ВКП(б) Иосифа Сталина и членов Политбюро, профессиональные действия наркомов обороны маршалов Климента Ворошилова и Семена Тимошенко, а также других представителей командования Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), включая начальников Генерального штаба, с точки зрения интересов государственной обороны подвергнуты обоснованной критике. В качестве главного виновника «возникновения столь неблагоприятных для СССР начальных условий войны» назван Сталин, осуждается «верхушка РККА, в особенности Тимошенко и Жуков» (с. 597—598). Здесь нет принципиальной новизны, о чем-то подобном еще в середине 1960-х гг. писал Александр Некрич⁴, тут же подвергнутый травле и гонениям со стороны номенклатуры КПСС. Но в эпоху сталинославия и постепенного возрождения цензуры в Российской Федерации взыскательные оценки деятельности военно-политического руководства СССР в период 1939—1941 гг. привлекают внимание, особенно если они принадлежат кадровому офицеру Советской армии и бывшему штатному преподавателю Военной академии им. Фрунзе.

Достоинства

Важные вопросы о предыстории и причинах катастрофы 1941 года Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик рассматривают в избирательном историческом контексте. Их подход предопределил и акцент на конкретных военно-политических событиях 1920-х — 1930-х гг., имевших далеко идущие последствия для судеб мира и безопасности СССР. К их числу относятся негласное советско-германское военное сотрудничество 1920-х — начала 1930-х гг., военное строительство и оперативное планирование в Германии и СССР, причины и последствия заключения советско-германского пакта о ненападении 1939 года, польская и финская кампании Красной армии, аннексия Прибалтики, присоединение Бессарабии и Северной Буковины. Восьмая глава «Вермахт и Красная армия перед битвой», в которой на основе разносторонних материалов предпринято качественное сопоставление сил противоборствующих сторон (боевой и численный состав, личный состав, высшее командование, боевой опыт, пехота, танковые войска, артиллерия и т. д.), привлечет внимание не только специалистов, но и многих любителей истории Второй мировой войны. «Красная армия по-прежнему далеко отставала от Вермахта и не была готова к поединку с ним», полагают Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик (с. 520). Непобедимым СССР сделало присоединение к антигитлеровской коалиции (с. 613).

В конце монографии (глава 9) безусловный интерес представляют небесспорные, но аргументированные ответы на вопросы, вызывающие по сей день наиболее острые дискуссии: от смысла сосредоточения войск РККА на Западе СССР и возможности советского упреждающего удара по врагу до причин их сокрушительных поражений и конечной победы в войне. Причем в числе главных факторов прямо названа союзная программа «ленд-лиза» с характеристикой поставок по наиболее значимым позициям (с. 611—612).

Особо ценным и нетипичным для современной российской историографии и публицистики выглядит объективное описание исследователями истории пакта о ненападении и советско-финляндской войны 1939/40 годов. Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик, продолжая традицию Александра Некрича⁵, справедливо указывают на то, что в августе 1939 года Сталин мог выбирать из трех вариантов поведения на международной арене, но выбрал наихудший, который логично привел Советский Союз к катастрофе 22 июня 1941 года (с. 176, 186)⁶. В период с осени 1939-го до лета 1941 года при материальной и моральной поддержке СССР «Германия существенно улучшила свое экономическое положение», создав необходимую базу для ведения войны на Востоке (с. 184). Иными словами, Сталин и другие члены Политбюро сами создали условия для нападения Германии на СССР.

Таким образом, эрудиция, знания Льва Лопуховского и Бориса Кавалерчика заслуживают похвалы, а использование ими широкого круга источников и литературы, судя по справочному аппарату, позволяет судить о профессиональной компетентности соавторов, приложивших немало усилий и трудолюбия для приближения к истине.

Полемика

Однако достоинства монографии не исключают ее недостатков.

Объективное исследование советской истории, особенно ее наиболее трагичного периода 1917—1953 гг., находится в тесной связи с изучением стратегических целей руководителей Коммунистической партии и отличительных черт большевистской диктатуры. К сожалению, из содержания монографии складывается впечатление, что уважаемые соавторы слабо представляют себе, насколько неэффективной и репрессивной по отношению к собственному населению была колхозно-лагерная деспотия, основанная на терроре органов НКВД, идеологическом диктате и «втором крепостном праве» привилегированного «нового класса» — номенклатуры ВКП(б), включавшей управленческий актив от уровня секретарей первичных парторганизаций до членов Политбюро, обеспечивших себе господствующее положение, потребление и более высокий уровень жизни по сравнению с полуголодными колхозниками, работавшими за «палочку» в учетном табеле⁷.

Зимой 1939 года свыше двух третей советских граждан — более 120 млн из 167,7 млн — составляли сельские жители⁸, а сталинская колхозная система, охватывавшая 93,6 % крестьянских дворов, определяла условия труда и быта прикрепленных к земле бесправных крестьян, лишенных паспортов, свободы передвижения и выбора занятий. Одновременно в лагерях, тюрьмах, колониях, следственных изоляторах и отдаленных трудпоселках содержались 3 млн человек (1,8 % населения СССР). Из них на долю «контрреволюционеров» и раскулаченных — жертв политических репрессий — приходилось более половины (1,6 млн)⁹. Но от анализа организации сталинского государства и общества Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик уклонились, ограничившись тезисом о несгибаемой общей воле к победе (с. 606). Они не стали рассматривать причины и последствия социальных катастроф первой половины 1930-х годов, оказавших огромное влияние на боеготовность, комплектование войск РККА и моральное состояние личного состава¹⁰. В монографии нет ни слова о массовом уничтожении «кулачества» в 1930—1932 гг., голоде 1932—1933 гг., коллективизации и насильственном создании колхозной системы, охватывавшей в 1939 году более двух третей закрепощенного населения СССР, отсутствуют оценка рентабельности принудительного труда и классификация совокупных демографических потерь предвоенного десятилетия, превысивших 8,5 млн человек¹¹. «Ежовщина» 1937—1938 гг. связывается лишь с истреблением органами НКВД опытных военных кадров (с. 85—91), а не репрессированием 1,5 млн человек¹² в масштабах страны.

Таким образом, военное строительство и состояние Красной армии описываются подробно, но как будто в безвоздушном пространстве, вне реалий советского социума и пережитых им кризисов. При этом ссылки-сетования на частичную малограмотность «бойцов из деревни» и преобладание в СССР сельских жителей (с. 443) почему-то оказались неприменимы к почти безоружной финской армии, укомплектованной крестьянами, рыболовами, охотниками, лесорубами, но, тем не менее, оказавшей зимой 1939/40 гг. буквально бешеное сопротивление многочисленным войскам РККА с их подавлявшим техническим превосходством. И по итогам трехмесячной кровавой войны фантастическое соотношение потерь оказалось в пользу бедной «кулацкой» Финляндии: по людям — 5,9:1; по танкам — более 81:1; по самолетам — более 10:1 (с. 323). Но, посчитав понесенные жертвы более или менее объективно, Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик не увидели в них результатов борьбы крепостного сталинского колхоза с частным финским хутором.

Нередко при внимательном чтении книги возникает впечатление половинчатости и незавершенности иных рассуждений соавторов. Например, «жизнь социалистического государства, включая его вооруженные силы» действительно подчинялась «заранее разработанным планам» (с. 47), но в еще большей степени — марксистско-ленинской доктрине и субъективным представлениям о ней большевистских вождей. Серьезные утверждения о потенциальных противниках и союзниках СССР (с. 49—53, 68, 77, 118, 138—139 и др.) требуют принципиального дополнения, с учетом которого внешнеполитические замыслы и действия руководителей партии выглядят последовательными и логичными. Еще 8 марта 1918 года делегаты VII экстренного съезда РКП(б) по инициативе председателя Совнаркома РСФСР Владимира Ленина предоставили членам ЦК исключительное «полномочие во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну»¹³. И вплоть до 22 июня 1941 года ни один съезд не отменял принятого решения. Таким образом, в глазах членов Политбюро ЦК ВКП(б) абсолютно любой пакт имел смысл и ценность лишь до тех пор, пока он отвечал экспансионистским целям большевистской партии и интересам международного коммунистического движения.

Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик справедливо обратили внимание на базовую антикапиталистическую концепцию «кольца врагов» и «осажденной крепости», игравшую в СССР мобилизационную роль в 1920-е — 1930-е гг. и осложнившую для Союза вступление в войну с Германией (с. 48). Но они упустили гораздо более важное доктринальное заявление, предопределявшее внешнеполитический курс СССР и закрепленное декларативно: «Новое союзное государство <…> послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Советскую Социалистическую Республику»¹⁴. Тогда слова Сталина, произнесенные им 7 сентября 1939 года, о целесообразности использования гитлеровской Германии в качестве инструмента по расшатыванию положения капиталистических стран (с. 218) становятся более глубокими и понятными. Трудно согласиться с мнением о том, что подлинный смысл августовского пакта Молотова — Риббентропа заключался в секретном протоколе (с. 152) — напротив, главное значение приобретала вторая статья: соавторы ее отметили, но не оценили. Протокол оговаривал лишь территориальные уступки за сохранение нейтралитета СССР в случае европейской войны с участием Германии, а пакт, выражаясь словами доклада наркома иностранных дел Вячеслава Молотова, гарантировал рейху «спокойную уверенность на Востоке»¹⁵. Об этом сталинском обязательстве и возможной гитлеровской цене за него речь шла еще на стадии консультаций¹⁶.

Строительство Вооруженных Сил, разработку оперативных планов, деятельность наркомата обороны и командования РККА в 1939—1941 гг. Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик описывают, игнорируя в то же время развитие и содержание партийно-политической пропаганды в СССР, хотя без учета ее нюансов и особенностей в указанный период трудно понять подлинный смысл военных мероприятий. Вероятно, монография Владимира Невежина осталась для соавторов неизвестной. Вместе с тем Невежин показал, как с 1940 года представители высшей номенклатуры ВКП(б), опиравшиеся на марксистско-ленинскую теорию, требовали от работников идеологического фронта готовить население и красноармейцев к ситуации, когда «инициатором справедливой войны» выступит СССР и РККА, скрытно поддерживали коминтерновский «курс на разложение немецких оккупационных войск в разных странах», а весной 1941 года санкционировали сбор необходимых материалов для организации борьбы против пропагандистского ведомства Йозефа Геббельса и начали внутреннюю кампанию «под лозунгом наступательной войны»¹⁷.

В начале июня 1941 года установки Сталина и других членов Политбюро ЦК ВКП(б) были изложены в специальной директиве начальника Главного управления политической пропаганды (ГУППР) РККА Александра Щербакова и звучали следующим образом:

«СССР живет в капиталистическом окружении. Столкновение между миром социализма и миром капитализма неизбежно. Исходя из неизбежности этого столкновения — наше первое в мире социалистическое государство обязано изо дня в день, упорно и настойчиво готовиться к решающим боям с капиталистическим окружением с тем, чтобы из этих боев выйти победителем и тем самым обеспечить окончательную победу социализма.

Внешняя политика Советского Союза ничего общего не имеет с пацифизмом, со стремлением к достижению мира во что бы то ни стало <…>.

Ленинизм учит, что страна социализма, используя благоприятно сложившуюся международную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма»¹⁸.

Директиву Щербакова соавторы монографии не анализировали, поскольку этот источник противоречит их версии о нежелании Сталина в мае 1941 года наносить удар по Германии (с. 537). В утверждениях о том, что нападение Вермахта 22 июня 1941 года ничем со стороны СССР не провоцировалось (с. 5), а Сталин «делал тогда все возможное и невозможное, чтобы оттянуть начало войны» (с. 548) заключается концепция Льва Лопуховского и Бориса Кавалерчика, хотя она и вступает в противоречие с негативными оценками последствий пакта Молотова — Риббентропа (с. 155—156). В 1939 году общую линию советско-германской границы секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин устанавливал совсем не для того, чтобы в перспективе предоставить рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру возможность совершить глубокое вторжение в Советский Союз на широком фронте. Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик объясняют стратегическое развертывание и концентрацию войск Красной армии на Западе в 1940—1941 гг. намерением Сталина вступить в новые переговоры с Гитлером в равных условиях, чтобы не позволить ему вести диалог и предъявлять какие-либо требования к СССР с позиции силы (с. 584). Настоящая версия не нова, в той или иной степени ее высказывал Александр Некрич еще более полувека назад¹⁹.

Однако как объяснить скрытное создание по решению Политбюро от 4 июня 1941 года польской дивизии в составе РККА — вопреки советско-германскому договору о дружбе и границе 1939 года; ускоренную разгрузку с хранением на открытом воздухе 14 тыс. вагонов боеприпасов и более 4 тыс. вагонов материальной части, прибывших в приграничные военные округа; развертывание 19 июня на основании приказа наркома обороны маршала Семена Тимошенко полевых управлений Северо-Западного, Юго-Западного и других фронтов с выдвижением в считаные сутки полевых управлений на замаскированные командные пункты к линии границы²⁰ и другие подобные мероприятия?..

Как объяснить, что с конца марта 1941 года органы НКВД в скором времени собирались принимать каждый день от 8 тыс. до 30 тыс. военнопленных, в связи с чем планировалось открыть 40 приемных пунктов и 21 лагерь?²¹

Если Сталин делал «все возможное и невозможное, чтобы оттянуть начало войны», то почему до сих пор историкам неизвестны материалы и содержание двух исключительных по значимости секретных совещаний высшего военно-политического руководства СССР, продолжавшихся на протяжении долгих часов 24 мая и 9 июня 1941 года²²?.. К сожалению, авторы уходят от упоминания и обсуждения многих фактов, если они не укладываются в определенную схему.

Кроме того, версия о будто бы существовавшем намерении Сталина вести переговоры с Гитлером, прежде чем начнутся полноценные боевые действия, имеет серьезный изъян: при таком развитии событий в случае ухудшения советско-германских отношений терялся важнейший фактор военного успеха — внезапность нападения на беспечного противника. «Война может вспыхнуть неожиданно, — так категорически утверждал Сталин еще весной 1936 года. — Ныне войны не объявляются. Они просто начинаются»²³. О внезапности сокрушительного удара как главного условия успеха говорил в своем докладе на совещании высшего руководящего состава РККА, состоявшегося 23—31 декабря 1940 года, генерал армии Георгий Жуков²⁴. Скорее всего, именно по причине высказанных суждений о современной наступательной операции Сталин вскоре и назначил его начальником Генерального штаба РККА. Авторы, уделив много внимания качественному сравнению Вермахта и РККА, пришли к категорическому заключению: «Вооруженные Силы СССР не были готовы к нанесению упреждающего удара по Германии ни летом, ни вообще в течение 1941 года» (с. 548). Но, как показал боевой опыт, Красная армия оказалась неподготовлена и для захвата территории Финляндии зимой 1939/40, но ценой огромных жертв попыталась это сделать, выполняя волю Сталина, который руководствовался не реальными возможностями войск, а ложными представлениями о них и своими непомерными амбициями.

Наконец, требует комментирования главный вывод Льва Лопуховского и Бориса Кавалерчика — о причинах военной катастрофы лета 1941 года.

С точки зрения авторов монографии, Красная армия потерпела тяжелое поражение в силу подавляющего превосходства противника на основных направлениях и неготовности войск приграничных округов к их отражению, а также из-за нехватки времени для отмобилизования (с. 603, 605). Вместе с тем Лев Лопуховский и Борис Кавалерчик ранее уделили много внимания обоснованной критике действий Сталина и его соратников (с. 186—187, 597—600), квалификации командных кадров (с. 80—101, 449—455), последствиям Зимней войны (с. 338—339) и другим системным проблемам за исключением влияния «счастливой колхозной жизни» на поведение бойцов и командиров РККА. Поэтому правильнее было бы говорить о том, что катастрофа 1941 года должна объясняться не столько военными, сколько социальными причинами: непомерными демографическими потерями 1918—1938 гг. и негативной общественной селекцией по классовому признаку, «вторым крепостным правом» и частной несвободой, системными пороками сталинской колхозно-лагерной деспотии — или совокупностью долгосрочных результатов Октябрьского переворота 1917 года и диктатуры большевистской партии. Одним из них стало низкое качество армии, а прямым следствием — неспособность высшей номенклатуры ВКП(б) защитить многомиллионное население СССР от германского нападения 22 июня 1941 года.

Резюме

Однако, несмотря на все высказанные замечания, выход монографии «Июнь 1941» рецензент считает значимым научным событием. О ее достоинствах, недостатках и обоснованности выводов еще будут спорить, но невозможно игнорировать богатый фактический и справочный материал, введенный авторами в научный оборот. В дальнейшем его будут использовать и их сторонники, и оппоненты, так как поставленные вопросы остаются актуальными, требуют дальнейших изысканий и аргументированных ответов.

На фоне резкой идеологизации истории Второй мировой войны в современной России, угроз и рисков привлечения к уголовной ответственности каждого диссидента-гуманитария, усомнившегося в безупречности сталинской концепции истоков международного кризиса 1939 года²⁵ и всех последующих событий, вплоть до капитуляции стран Оси, свободный и непредвзятый поиск истины следует лишь приветствовать. В вольном пересказе известного апостольского послания — и надлежит быть разномыслиям, чтобы среди полемистов открылись искусные. Поэтому степень согласия или несогласия безусловно приобретает второстепенное значение по сравнению с качественным содержанием предпринятого исследования.

Вышесказанные слова в полной мере относятся к Льву Лопуховскому и Борису Кавалерчику, которые не в лучший период для самостоятельных научных занятий сохранили независимость от лицемерного триумфализма и внесли своим ценным трудом важный вклад в новейшую отечественную историографию Второй мировой войны.