Интерес к мероприятию был высок, предварительная электронная запись на него началась за несколько дней до объявленного события. Тем, кому посчастливилось вовремя зарегистрироваться, пришлось прийти за билетами за полчаса до сеанса: желающих попасть в кинозал оказалось значительно больше, чем мест в нем.

Покинувший Россию в 2021 году режиссер Роман Либеров сочетает в своих фильмах документальную съемку с анимацией, кукольным театром, электронной графикой, фотографией, рэпом, рок-музыкой и актерской игрой. Таков и фильм, посвященный Осипу Мандельштаму.

Перед началом его демонстрации режиссер пообщался с публикой, признавшись, что такое знакомство со зрителями представляет для него необычайный интерес. Он коснулся истории создания фильма и упомянул, что на первых порах речь шла о причастности к работе над ним Министерства культуры, но после принятого режиссером решения начать историю жизни Мандельштама с посвящения «Безвинно убиенным своей страной» возможность какого-либо сотрудничества с государственными структурами отпала сама собой.

В общении со зрителями режиссер цитировал стихи поэта, ставшего героем его кинематографического повествования, в том числе прочел стихотворение 1931 года, давшее название всему фильму:

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье, —
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
Как прицелясь на смерть городки зашибают в саду, —
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.

Это страшное по своей семантике создание поэта Роман Либеров предпочел, видимо, из экономии времени, не анализировать, ограничившись признанием, что смысл этих гениальных строк в полном объеме непостижим. Хотя, возможно, анализа и не требовалось — режиссерское прочтение мандельштамовских строк легко считывается из художественной ткани фильма: «круговое терпенье» и «деготь труда» воспринимаются как характернейшие приметы бытования советского гражданина, «татарва» как народ, а «князья» как неограниченные никакими пределами представители власти, «петровская казнь» — как метафора собственной неминуемой смерти.

После непродолжительной беззвучной паузы в затемненном зале начался фильм. Что можно сказать о нем?

Безусловной художественной убедительностью обладает кукла героя этого киноповествования, ее неуверенно колебательные, рефлексированные жесты и перемещения в пространстве кадра, невольно ассоциирующиеся со зрительным обликом Мандельштама, знакомым нам по воспоминаниям его современников и стихам, ему посвященным. Например, по психологически отточенному облику поэта, запечатленному в замечательном стихотворении Арсения Тарковского:

Говорили, что в обличье
У поэта нечто птичье
И египетское есть;
Было нищее величье
И задерганная честь.

<…>

Гнутым словом забавлялся,
Птичьим клювом улыбался,
Встречных с лету брал в зажим…

Кукольная часть фильма несколько напоминает традиционный русский лубок, где кадр сопровождается начальными строчками того или иного стихотворения Мандельштама или, наоборот, прозвучавшие строки иллюстрируются лубочной картинкой.

Начало фильма с повторами движущихся на экране петербургских статуй, как и конец, где в кадрах обычной съемки нарастает осознание трагической судьбы поэта, и все это под рэп-рок музыку Noize MС, вызывают сильный эмоциональный отклик.

Кинокритик Антон Долин, рецензировавший фильм в 2015 году, вскоре после его представления зрителю, справедливо заметил: «Вглядываясь и вслушиваясь в „Сохрани мою речь навсегда“, никак не прогонишь от себя максиму Козьмы Пруткова о невозможности объять необъятное»¹.

И действительно, в фильме отсутствуют или едва заметны столь важные для биографии и творчества Мандельштама моменты, как пребывание в Чердыни, закончившееся помутнением рассудка; поездка в Армению, прервавшая его затянувшуюся поэтическую немоту; беспримерный творческий взлет в воронежской ссылке, ознаменовавшийся несравненными стихотворениями «Воронежских тетрадей».

Нельзя не остановиться и на следующем утверждении того же кинокритика: «Либеров назвал свой фильм „сочинением для кинотеатра со зрителем“, и самая интересная задача для критика — попробовать представить себе адресата картины. Можно не сомневаться, что влюбленные в Мандельштама читатели, тем более — исследователи, найдут здесь массу условностей и неточностей, которые вызовут их раздражение. С другой стороны, допустим, умный старшеклассник или студент попросту не считает двух третей картины. Ведь необходимо, чтобы, услышав пару строк, ты тут же продолжил их в уме, а в голосе Хаматовой узнал стихи Цветаевой, иначе фильм не работает. Однако правильно ли было в разговоре о Мандельштаме опускаться до компромисса, искать путей к доступности? Не факт. Лучшие стихи этого поэта писались в стол — тоже, выходит, для себя и ни для кого. Или для того, кто, по слову Мандельштама, выловит брошенную в океан бутылку. В этом смысле устройство „Сохрани мою речь навсегда“ вполне адекватно материалу»².

Не будем вступать в запоздалую полемику с автором рецензии, но у кого-то невольно может возникнуть ощущение, что фильм Либерова сделан им в первую очередь для себя, потому что только он сам может адекватно воспринять всю содержащуюся в нем эмоциональную и творческую информацию. При всем том «Сохрани мою речь навсегда» Либерова вызывает на спор, делает неизбежной дискуссию, то есть это живое и современное творческое явление.

По окончании фильма режиссер продолжил общение со зрителями, отвечал на вопросы из зала, некоторым вопрошающим советовал взглянуть на фильм не «из себя», а попытаться посмотреть на него глазами более осведомленного в поэзии и судьбе поэта человека.

В целом дискуссия была интересной и содержательной. Роман Либеров вполне заслуженно производит впечатление эрудита, досконально прочувствовавшего биографию и судьбу Мандельштама. В частности, интересно было его соображение о том, что, будучи в Феодосии, поэт находился в равном удалении от Тифлиса и Стамбула, и, по-видимому, мысль о том, в какую сторону плыть, не могла не занимать его. Интересным также показалось и его замечание о мандельштамовских «Стансах», написанных во время воронежской ссылки в 1935 году, в которых поэт, как и в ряде других созданных в это время стихотворений, предпринимает попытку приобщиться к советскому строю:

Но, как в колхоз идет единоличник,
Я в мир вхожу, — и люди хороши.

Либеров обратил внимание на созвучность стансов «Интернационалу», являвшемуся в то время государственным гимном Советского Союза, и с этим нельзя не согласиться.

Интеллектуальное общение режиссера с пражанами продолжилось на следующий день, 10 мая, в лектории Prostor39, где состоялась его лекция «После России» о поэзии первой волны русской эмиграции. «Русское слово» надеется, что в одном из ближайших номеров журнала появится интервью с Романом Либеровым.