И, похоже, это обстоятельство снова становится в России отягчающим. А может быть, причина состоит в том, что Гатов — писатель-загадка, которую не так-то просто разгадать…

— В 2022 году в московском издательстве «Время» (кстати, опубликовавшем все произведения Светланы Алексиевич и других выдающихся авторов) вышел ваш роман «В поисках Авеля». Роман охватывает весь ХХ век, его действие разворачивается на пространствах от Одессы и белорусской Сморгони до Нью-Йорка и воюющей Европы. Его герои обладают захватывающим обаянием. У него динамичнейший сюжет. Он полон больших мыслей. В конце концов, у него огромный объем. Все это как-то не воспринимается в качестве литературного дебюта. Этот роман буквально на голову читателям свалился. Откуда?

— Меня всегда интересовала политическая история СССР. Вот как людей привлекает история христианства, или античная история, или военная — так и я одержим историей нашей советской болезни. Профессионально я с этим никак не связан, в семье тоже — жертвы истории были, а историков не было. Причем меня привлекает не светлая, а темная сторона. Не то, что в учебниках написано, а то, о чем они умалчивают. Такая своеобразная наркозависимость, которая заставляет читать разную историческую литературу.

Я с опозданием прочитал «Московскую сагу». Во-первых, не очень люблю Аксенова, особенно позднего, а во-вторых, видел несколько отзывов, из которых самым мягким было то, что Василий Палыч, казалось бы, блестящий стилист и выдумщик, ухитрился изваять огромный гипсовый куб с четкой штриховкой светотени: все правильно и честно, но при этом невыносимо скучно. Я это вполне мог пропустить, но покойный Роман Арбитман уговорил прочитать, потому что в саге среди прототипов есть наш общий родственник. И вот обсуждаем мы с Ромой эту сагу, и я ему говорю: как обидно, что так получилось, потому что многоэтажный поколенческий роман — это, конечно, идеальная форма для того, чтобы разобраться с нашим генезисом. Короче, мастер убил перспективу! На что Рома мне возразил, что убить перспективу невозможно и что если я знаю, как написать лучше, то нужно просто взять и написать. Я к тому времени уже тридцать лет ничего не писал, даже позывов не было — о чем ему и доложил. А он сказал, что это пустяки, потому что теперь появился хороший повод. И я как-то стал об этом потихоньку думать. Крутить-вертеть разные варианты того, как это можно сделать.

Потом писатель Дима Стахов, мой товарищ по литературному семинару Леонида Жуховицкого, дал почитать рукопись своего романа «Крысиный король», над которым он десять лет работал. Там все вырастает из истории его деда, члена эсеровской боевой организации, участника ограбления Московского казначейства — этот эпизод, кстати, использован Акуниным в «Статском советнике». А я человек завистливый, и меня замкнуло, потому что и в моей семейной истории были всякие интересные персонажи, были и жертвы, и палачи, и революционеры-идеалисты, и меня всегда занимало, как такие люди выживали, врастали в сталинизм или в капитализм и что из этого получалось. Я и с чекистами, в том числе крупными, тоже связан разнообразными, хотя и косвенными узами. С Судоплатовым даже жил на одной лестничной площадке. Можно сказать, что чекизм как историческое явление и как состояние души всегда был предметом моего болезненного интереса.

И еще одна важная вещь. Давно обратил внимание на своеобразный демографический «выброс» в конце ХIХ — начале ХХ века. Целое созвездие пассионарных личностей из тех, что меня интересуют — героев, злодеев, гангстеров, авантюристов, — появилось на свет в этот период. Одна популяция, один тип личности. И, скажем, какой-нибудь Меир Лански или Голландец Шульц в СССР вполне могли стать комиссарами госбезопасности, а видный чекист, вроде Миронова или Френкеля, оказаться в Америке бутлегерским магнатом.

— Сюжет романа «В поисках Авеля» уже вырисовывается…

— Да, отсюда уже близко к центральной оси замысла: как один и тот же человек (а близнецы изначально — один человек) поведет себя в различных обстоятельствах времени и места. И на эту ось все дальнейшее нанизалось. То есть сложилось понимание того, что я хочу писать про жизнь и судьбу, преступление и наказание, войну и мир — в обстоятельствах ХХ века. Но должен быть крепкий, динамичный сюжет, потому что иначе такую прозу читать никто не будет. Сюжет всегда был моим слабым местом, но тут можно было расслабиться, потому что фабула задана реальной биографией двуединых Каина и Авеля. Нужно только придумать их так, чтобы факты биографии укладывались в обстоятельства века, как ножик в ножны. В общем, постепенно идея романа вызревала, хотя я все еще не чувствовал, что готов, сказывались тридцать лет неписания.

И тут у меня обнаружили опухоль в легком, которая уже начала расползаться. Стало вообще ни до чего. Но повезло вылечиться — слава врачам и Господу Богу! Как в былые времена говорили в совке при вручении орденов — я эту награду расцениваю как аванс на будущее. После этого только и оставалось, что взяться за дело и написать роман. Потому что иначе зачем меня вернули с того света?

А дальше уже подхватило течением и понесло. История века, в которую надо вписать биографии выдуманных героев. Мне сверху что-то диктовало, я только записывал, потом шлифовал. Кусочки отдельные в Фейсбуке показывал, что-то обсуждал со знающими людьми, исправлял ошибки. Но печатать, в общем, не собирался. Не хотелось догонять и влезать в вагон, который тридцать лет назад без меня отошел от перрона. Думал: допишу, повешу на каком-нибудь интернет-ресурсе — кто зайдет, тот и прочитает. Но тут вмешался писатель Александр Хургин. Он как-то один отрывочек прочитал, другой прочитал и обрушил на меня такой водопад комплиментов, так искренне сожалел, что я в свое время не сделался писателем и не опубликовал десять штук романов, что я совершенно растаял и подумал: а в самом деле, почему бы и нет? Ну и когда дописал, отправил Хургину и Стахову. Они прочитали, к чему-то попридирались, но дали, как говорится, высокую оценку в пределах разумного. Дима Стахов договорился о публикации в издательстве «Время», взялся это редактировать и комментировать. Вот так мой пудовый роман вам на голову и свалился.

— То есть ваша литературная деятельность началась уже Канаде, где вы сейчас живете и где, к слову, только что переиздан ваш роман «В поисках Авеля»? 

— Нет, началась она в Москве в начале 70-х. Я рос книжным мальчиком и, сколько себя помню, всегда хотел быть писателем. Тем более в то время это был еще и социальный лифт. Жили мы бедновато, среди родительских знакомых было несколько настоящих писателей, их успехи обсуждались в семье, так что я был очень мотивирован и к своим опусам относился серьезно. В то время на писательские гонорары люди покупали квартиры, машины и дачи, содержали многочисленных жен, детей и любовниц и в любую минуту могли зайти в ресторан Дома литераторов, чтобы отведать каких-нибудь судачков-жуанвиль и попить водочки. Причем все это было доступно не только авторам бестселлеров и каким-то литературным магнатам, а вполне себе рядовой писательской массе. Стать профессиональным писателем — такая была у меня карьерная цель. Разумеется, ничего общего с творческими устремлениями не имеющая.

И в студенческие годы я писал, как читал, регулярно. Это был ужасный, инфантильный, противоестественный микст из чайльд-гарольдовщины с хемингуэевщиной. Когда очередной опус удавалось кому-нибудь показать, дежурной реакцией было: «Писать вы, юноша, можете, но пока не знаете, о чем писать». Меня это обижало, но не расхолаживало. Я был абсолютно убежден, что мой внутренний мир должен быть крайне интересен миру внешнему, надо только как-то ухитриться свести их друг с другом. Немного терпения, и я в дамках — так мне тогда казалось. 

Потом повезло: я выгодно женился, и теща оказалась единственным человеком, которому были небезразличны мои литературные штудии. Она когда-то работала директором Дома детской книги, обладала дружелюбным характером и знала в том мире, куда я стремился, всех — от Михалкова с Алексиным до Коржавина с Даниэлем. Поэтому мной скоро начали заниматься — не просто читать опусы начинающего, а учить и натаскивать, как натаскивают на бекаса охотничьего щенка. Добрейший Стасик Рассадин регулярно принимал у себя, разбирал сделанное, давал задание на дом, учил различать добро и зло. Нина Матвеева, редактор всякого приключенческого в «Молодой гвардии», подсказывала, как зацепить читателя, чем увлечь, как, не теряя себя, находить проходную тему. Для юного дарования, сосредоточенного на собственном внутреннем мире, это было важно. Но потихонечку становилось понятно, что играть в совписателя по своим правилам и делать, что захочется, не получится — время стояло тухлое, начало восьмидесятых. Я стал ходить в семинар Жуховицкого, там уже была какая-никакая, а профессиональная среда. Пару рассказиков удалось напечатать в коллективном сборнике. В журнале взяли повесть о полярном исследователе Русанове, даже выплатили аванс, но печатать так и не собрались: один из внутренних рецензентов наябедничал, что Русанов был не только полярник, но и видный эсер, чуть ли не член ЦК. Потом по большому блату протырился на Парнас — стал участником Всесоюзного совещания молодых писателей. Это в советские годы считалось очень престижной штукой, прямой дорогой в писательский союз. Но там я нагляделся и наслушался такого, что как-то уже не очень и хотелось. Казалось нелепым расходовать жизнь на то, чтобы печатать повести о трудовых буднях строителей БАМа. Я человек основательный, легкостью пера не обладаю, десять раз переписываю каждый абзац. Кроме того, надо же зарабатывать, а работать на бегу не получается. А я к тому времени уже защитил диссертацию, был любимчиком директора института, понимал, что на две жизни не проживешь — надо определяться. А тут еще подоспела Перестройка, стали доступны Набоков с Платоновым — и куда начинающему деваться? Конкурировать с Набоковым или Платоновым? При всем самомнении и амбициях, понимания масштаба собственного дарования мне хватало, чтобы в Высшей лиге себя не рассматривать. А без Высшей лиги было неинтересно.

— Во втором вашем романе «Краткий курс» (в точности по названию написанного Сталиным учебника истории партии) действие разворачивается на не меньшем временном промежутке и на столь же широких просторах: Нью-Йорк и вся Америка, Северная и Южная, франкистская Испания, и уничтожаемая Голодомором Кубань, и сталинская Москва, и Москва брежневская, андроповская, горбачевская, и Голливуд, и южноамериканская сельва… Как вы решаете, где и когда будет происходить столь масштабное действие?

— Я начал писать «Краткий курс» через месяц после того, как закончил «Авеля» — просто потому, что оставалось много неиспользованного материала. Вторая книга часто бывает продолжением первой, вот так и у меня. Хотелось написать краткий курс криминальной истории партии. А то нам о межпартийных разборках, похищениях и политических убийствах худо-бедно рассказывали, а о чистом криминале нет. Мафиозное устройство советской власти было для меня всегда очевидно, отсюда, кстати, параллели с Коза Нострой, Ротштейном, Лучано и компанией. Но на старте имелось вдвое больше эпизодов, чем вошло в книгу. В том числе история Ивара Крюгера, например, совершенно детективного свойства. Или миссия в Шанхае, где агенты ГРУ руководили китайскими триадами. Опиум, аферы с векселями, подделка валюты со сбытом через мафию, ну и много такого же вкусного. Арманд Хаммер, «Большой друг СССР», с которого все началось и которым закончилось. Некоторые эпизоды в процессе работы разрослись — Голодомор, Испания; некоторые, наоборот, съежились или совсем исчезли, потому что выбивались за рамки повествования. Ну и нужна была какая-то осевая фигура, которая бы все это связывала. У меня были три кандидатуры для прототипа: Орлов, Эйтингон, Григулевич. Но первые два — слишком крупные, самостоятельные, трагические фигуры. А благополучный советский ученый Григулевич требованиям к персонажу — сталинскому киллеру — вполне соответствовал. 

— Количество информации в каждом из ваших романов способно было бы с головой накрыть любого читателя, если бы информация эта не была подана так виртуозно, что она усваивается незаметно — через напряженное действие и яркие характеры. Вы собираете ее для книги целенаправленно или в большей мере извлекаете из собственного жизненного опыта?

— Нет, собственный опыт вообще ни при чем — я человек кабинетный. Но всегда был большой фантазер и много лет профессионально работал с информацией. Умею искать, фильтровать, анализировать, отбирать нужное. Вот пример. Наткнулся у Юрия Фельштинского на тему принудительной изоляции Ленина в Горках, планомерного его умерщвления препаратами на основе мышьяка. Автор и ленинское письмо Дзержинскому приводит — трагический вопль о помощи. Я очень обрадовался, потому что мой родственник, старший майор госбезопасности Моисей Гатов, был фальсификатором огромного дела о заговоре с целью убийства вождя, в процессе которого сам же и сгорел. В общем, написал я целую главу на эту тему, а потом случайно обратил внимание на даты. Оказалось, что Ленин у Фельштинского писал письмо из узилища в тот же день, когда лично проводил заседание Совнаркома. Ну и сдулся у меня этот эпизод вместе с авторитетом источника. Пришлось в результате и о Троцком главу переделывать, там от Фельштинского тоже много было. В общем, так строительный материал и собирается.

— Но что-то ведь и в вашем личном опыте оказалось продуктивным источником вдохновения?

— Не знаю, книги, наверное. Я человек книжный. И люблю политическую конспирологию. Не в готовом виде потреблять, а препарировать, анализировать и снимать сливки. Ну и важнейшим источником, неисчерпаемым, стали социальные сети. Я очень много у блогеров почерпнул и многому научился.

— В книге «Краткий курс» многие события происходят в кинематографической среде и главный герой пишет сценарии для Голливуда. А как, по-вашему, помогает ли писателю сценаристский опыт? Или законы драматургии слишком отличаются от законов, по которым пишется художественная проза?

— Думаю, помогает — в том случае, если писателем становится бывший сценарист, а не наоборот. Потому что у сценаристов принято считать, что писательский опыт скорее мешает. Но кинематографичность должна помогать — если писатель ставит перед собой задачу не столько рассказывать, сколько показывать, не объяснять или чему-то учить, а воздействовать через эмоции, используя ряд образов, выстроенных в определенном порядке. Тут, конечно, нельзя не вспомнить о технике монтажа, появившейся вслед за кинематографом в начале ХХ века и доведенной до совершенства Хемингуэем. Когда внешне простыми приемами, повторами, перечислениями, контрапунктом, мелодией и ритмом авторской речи удается создавать нужную картину мира и делать читателя со-участником, со-переживателем. Для меня это высшая цель — искусство! 

— Каждый автор понемногу «раздает себя» своим героям. Подарили ли вы кому-нибудь из них черты своего характера, детали своей биографии? 

— Конечно. Авель в романе «В поисках Авеля» — это я, Тумаркин в «Кратком курсе» — это я. Я даже сказал бы, что и мадам Бовари — это я, если бы написал «Мадам Бовари». Но вы правильно обозначили главное — «раздает себя понемногу». Не клонирование или копирование, а опыление крупинками собственной памяти. Отдельные детали взаимоотношений с людьми. Бытовые подробности. Какое-то юношеское впечатление, какие-то фантазии, какие-то мечты о себе — не о том, который есть, а о том, которым хотелось бы быть. Я привык моделировать ситуации, собирать пазлы из отдельных кирпичиков, проигрывать в уме различные сценарии. Для этой работы у меня нет другого строительного материала, кроме прочитанного. А личный опыт эти кирпичики скрепляет.

— Нападение России на Украину, полномасштабная война в Европе, убийственная готовность российского населения ее поддержать и бесконечное его к ней равнодушие — все это многих русских писателей заставило замолчать от отчаяния. Вы тем временем написали огромный исторический роман «Краткий курс», и он вышел в Израиле в разгар войны, которую эта страна ведет с хамасовскими террористами. Можно ли сказать, что этот новый роман стал вашим ответом злу, или это будет слишком пафосно?

— Нет, нельзя сказать. В моей системе ценностей это было бы неуместно. На мой взгляд, что уместно в публицистике, неуместно в художественной литературе. Кроме того, девяносто процентов написанного разными писателями, и мной в том числе, является реакцией на зло или ответом злу. 

— Как ни банален вопрос «что напишете дальше?», но два вышедших друг за другом масштабных и, главное, абсолютно художественно состоятельных романа не позволяют его избежать. Что дальше?

— У меня сейчас в работе «Путешествие за край света». Это фантасмагория на тему о том, почему люди смертны и для чего умирают. Возрастная такая штука. Примерно половина написана, десять листов. Там в центре сюжета история про то, как Андропов решил написать детективчик и что из этого вышло. Но я перемудрил с композицией, поэтому трудно идет. Впрочем, писать вообще дело нелегкое.