Выставка подготовлена Музеем чешской литературы в сотрудничестве с библиотекой им. Вацлава Гавела и фондом Дмитрия Пригова. Курируют ее известный чешский славист Томаш Гланц, основатель видеоархива Московского архива нового искусства (МАНИ) Сабина Хэнсген и сотрудник Музея чешской литературы Петр Котык. Выставка проходит под патронажем министра культуры Чехии Даниэла Германа, вдовы Вацлава Гавела Дагмар Гавловой и фонда Vize 97, созданного Гавелом и его женой.

В выставке замечательно все: и место ее проведения, и необычная концепция, и проработанная сопроводительная информация, и интересный этикетаж, и даже буклет, оформленный в виде газеты.

Гостеприимная и загадочная Звезда

Отправляясь на встречу с чешским экспериментальным искусством, рассчитывайте, что это мероприятие может занять добрую половину дня. Выйдя из трамвая, через пару минут вы окажетесь совсем в другой реальности — под сводами деревьев многовекового английского парка, в отдельных частях больше напоминающего настоящий лес. Заповедник Звезда — это своеобразный оазис умиротворения и спокойствия в 10 минутах от центра города. Сложно поверить, что неподалеку от этих мест, на Белой Горе, четыре столетия назад решалась судьба не только чешского протестантизма, но и чешской государственности.

Главная аллея парка ведет к дворцу. Его название говорит само за себя — на горизонте открывается прекрасная ренессансная постройка в форме шестиконечной звезды. Так называемое «философское строение» Фердинанда Тирольского было закончено в 1556 году. Фердинанд был истинным человеком эпохи Возрождения, увлекался неоплатонизмом, алхимией, числовой символикой, изучал принципы гармонии и симметрии, и дворец полностью отражает идеи и веяния той эпохи.

Выбранная форма гексаграммы, получающаяся в результате пересечения двух равносторонних треугольников, отражает идею слияния двух противоположных сил во взаимной гармонии; в христианском сознании звезда также связана с рождением Спасителя. Четыре уровня здания символизируют четыре основополагающих элемента (стихии): подвал — землю, богато декорированный первый этаж — воду, второй этаж — воздух и, наконец, последний этаж — огонь. Заслуживает внимания сохранившаяся на первом этаже роскошная лепнина в технике стукко; в основе сюжетов — античная мифология и мотивы итальянского Высокого Возрождения. Исторические и легендарные древнеримские персонажи, алхимические элементы и небесные светила гармонично соседствуют под сводами дворца Звезда, дополняя друг друга и воплощая единый концепт.

Можно сказать, что здание для выставки выбрано идеально: концептуальное строение XVI века и концептуальное экспериментальное искусство века XX сливаются в единое целое. Однако по словам архитектора выставки Збынека Баладрана, работать с пространством дворца было нелегко: Звезда настолько самодостаточна и красноречива, что вписать туда экспозицию так, чтобы она не противоречила архитектурному облику и экстерьеру здания, — трудная задача. Стоит отметить, что конечный результат зрителя не разочаровывает. Выставка прекрасно вписывается в сложную геометрию дворца, а завешенные окна помогают сосредоточиться на текстах и визуальных экспериментах представленных авторов.

Авторы: нежданное соседство

Невольно возникает вопрос: почему Гавел и Пригов? Откуда вдруг такое неожиданное и, на первый взгляд, абсолютно немотивированное соседство? Они, конечно, были современниками, но никакой прямой связи между ними не было. Однако организаторы выставки проводят безусловно оправданную параллель между экспериментальными приемами, использованными Дмитрием Приговым в «Стихограммах» и Вацлавом Гавелом в «Антикодах».

Не менее интересно сопоставление творчества русского концептуалиста Пригова с традицией чешской визуальной поэзии 1960—70-х годов, представленной произведениями Йиржи Коларжа (Jiří Kolář; кстати, именно ему Гавел посвятил свой сборник «Антикоды»), Белы Коларжовой (Běla Kolářová), Йозефа Гиршала (Josef Hiršal) и Богумилы Грёгеровой (Bohumila Grögerová). На выставке также можно увидеть работы других авторов, публиковавшихся в Чехословакии в самиздате: Зденека Барборки (Zdeněk Barborka), Владимира Бурды (Vladimír Burda), Далибора Хатрны (Dalibor Chatrný), Эмиля Юлиша (Emil Juliš), Милоша Коречека (Miloš Koreček), Карла Милоты (Karel Milota) и Ладислава Небески (Ladislav Nebeský).

Каждый из названных авторов, безусловно, заслуживает внимания и, возможно, отдельной детальной выставки, однако в данной экспозиции основной акцент делается на творчество Дмитрия Пригова, с которым организаторы решили познакомить чешскую публику: в соседней Германии прошел уже десяток его выставок, а в Чехии творчество русского поэта и перформера экспонируется впервые.

«Валовый поэтический продукт»

Фамилия Пригов — русифицированная версия немецкой Priehoff: в 1941 году родители Дмитрия предпочли отмежеваться от своих немецких корней. Возможно, эта двойственность в восприятии собственной идентичности послужила ему основой для создания своего будущего образа. На протяжении всей жизни Пригов работал над собственным мифом-концептом. Все, что делает художник — часть большого проекта под названием ДАП (Дмитрий Александрович Пригов). С одной стороны, он великий поэт всея Руси, с другой — простой советский гражданин, типичный маленький человек.

Пригов окончил скульптурное отделение Московского высшего художественно-промышленного училища им. Строганова. В 1960 — 70-х годах сблизился с представителями московского андеграунда, но все же был принят в Союз художников СССР. Однако до конца 1980-х годов в СССР не прошло ни одной выставки Дмитрия Пригова, точно так же молчанием обходилось и его поэтическое творчество: первый сборник стихов «Слезы геральдической души» вышел на родине только в 1990 году, хотя уже с середины 1970-х годов Пригов активно печатался на Западе.

Охватить все творчество Пригова — не самая простая задача: он и поэт, и прозаик, и художник, и скульптор, и перформер, участвовал в нескольких музыкальных и кинопроектах. Поэтому на выставке представлена пестрая подборка из приговского наследия: стихограммы, фантомные инсталляции, закрашенные полосы газет со словесными объектами, призывы к гражданам и поэтический перформанс.

Пригову свойственен размах. Ориентация на «валовый поэтический продукт» — осознанный выбор поэта: «Для меня стихотворение — то же самое, как каждая тонна угля есть малый вклад в валовое производство при плановой экономике»¹. В начале 1990-х им была поставлена фантастическая задача — написать к 2000 году 24 000 стихотворений. Свою четко спланированную плодовитость Пригов иронически объяснял русским культурным менталитетом. «Это постоянное ощущение катастрофы, стояния на краю пропасти, отчего возникает желание эту пропасть срочно чем-то заполнить, закидать, не важно, чем — домашним скарбом, чугунными болванками (с производства), — нужно беспрерывно и монотонно что-то кидать в эту пропасть. И вот оказывается, что реактивной силой этого кидания ты только и удерживаешься от падения вниз. Поэтому здесь главное не качество сделанного, не точность удара, а беспрерывное движение»². Промышленные объемы стихотворного продукта — один из концептов Пригова. И в целом концептуализм как направление придает приоритетное значение не качеству исполнения, а смысловой оснащенности и новизне произведения. Идея, концепт искусства и само искусство сливаются воедино.

Концептуализм и экспериментальное искусство

Движение «московский концептуализм» (или же «московский романтический концептуализм») возникло в 1970-х годах. В некотором смысле концептуализм — это попытка отойти от представления о художественном произведении как материальном объекте, предназначенном только к созерцанию и эстетической оценке. Для концептуализма характерно смешение нескольких языковых пластов в рамках одного текста (официального государственного языка, высокого языка культуры, религиозно-философского, научного, бытового, жаргонного), каждый из которых представляет определенный менталитет и идеологию. Сведение этих пластов на одной поэтической плоскости позволяет продемонстрировать абсурдность претензий каждого из них на захват мира, исключительное право описания действительности в своих терминах.

Аналогичные принципы лежат в основе чешского экспериментального искусства и визуальной поэзии. Йозеф Гиршал пытается вернуть девальвированному слову его былую ценность через сюрреалистический авангард. К технике перестановок (вплоть до полного уничтожения повествовательной логики) или текстов-нарезок прибегают Владимир Бурда и Карел Милота. Эмиль Юлиш уделяет особое внимание типографической форме стиха, Ладислав Небески наряду с буквами использует и цифры. Йиржи Коларж создает собственные поэтические техники (типограммы, ассамбляжи и т.п.), используя различные языковые пласты, типы письма и изобразительные приемы. Бела Коларжова и Милош Коречек экспериментируют в фотолабораториях, иногда совмещая изображение с поэтическим текстом. Далибор Хатрны также стремится разрушить границы между различными видами искусства, поэтические опыты Богумилы Грёгеровой и Зденека Баборки находятся на стыке вербального, музыкального и изобразительного творчества.

«Большое значение приобретают жест, авторская поза, определяющий данный текст по ведомству — скажем литературы или изобразительного искусства, или помещающий традиционный текст в нетрадиционный контекст, ограничивающий авторскую волю, авторское участие именно этим жестом, обретающим в культурном пространстве (т.е. в атмосфере привычного ожидания акта высокого искусства) самостоятельное, хотя и внетекстовое значение», — утверждал Дмитрий Пригов³.

Стихограммы и телеграммы, газеты и призывы

К какому же ведомству отнести «Стихограммы»? Пригов рассматривал свои машинописные публикации как эстетический объект. Идеологические формулы и языковые клише — та самая игра с языковыми пластами, не только визуальная, но и смысловая. Как, например, в стихограмме «И восходит солнце» Пригов играет с такими сакральными именами, как Маркс, Сталин, Хрущев, иронически ставя свое имя в ряд с «великими» на фоне монотонно повторяющегося машинописного текста.

То же переплетение разных контекстов и пластов визуальной и текстовой информации представлено в приговских работах на газетах: на полосах «Правды» посредством черных пятен появляется новое пространство, несущее некий смысл, претендующий на абсолютную значимость. Пригов пытается деконструировать и десакрализировать язык соцреализма, используя характерные для него механизмы, языковые средства и клише. Советская «мифология» становится объектом анализа и критики, источником иронии, а также стилистической, литературной и концептуальной игры. В серии «Призывы» Пригов побуждает сограждан к действиям. Советский дидактизм, стиль приказов и директив приобретают новое, лирическое звучание: «Граждане! Улыбнитесь — и любой поймет добрые намерения ваши! Дмитрий Алексаныч». Свои «Призывы» Пригов расклеивал по городу (на досках объявлений, фонарных столбах, остановках), после чего был в 1986 году задержан и отправлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу.

В последнем зале экспозиции можно познакомиться с аудиовизуальными перформансами — именно так выглядит чтение Приговым собственных стихов. Ему присуща своеобразная манера исполнения с расставлением новых смысловых акцентов, экзальтация порой сменяется чтением нараспев наподобие мантр.

Один из центральных образов, часто использовавшихся как в текстах, так и в перформансах — «Милицанер», определенный исторический концепт, неразрывно связанный с социалистическими реалиями.

Когда здесь на посту стоит Милицанер

Ему до Внуково простор весь открывается

На Запад и Восток глядит Милицанер

И пустота за ними открывается

И центр, где стоит Милицанер —

Взляд на него отвсюду открывается

Отвсюду виден Милиционер

С Востока виден Милиционер

И с Юга виден Милиционер

И с моря виден Милиционер

И с неба виден Милиционер

И с-под земли...

да он и не скрывается

Антикоды в контексте экспериментальной поэзии

Уже с 1960-х годов Вацлав Гавел был хорошо известен как драматург, но не менее интересны и его поэтические произведения, в том числе составляющие сборник типограмм «Антикоды», в которых прослеживаются схожие с приговскими приемы. В основном цикл создавался в 1960-е годы, в 1970-х годах Гавел пишет типограммы реже, после 1989-го года и вовсе было написано всего две. Самое полное собрание гавеловских «Антикодов» вышло в 2013 году под редакцией Ленки Юнгмановой.

Типограммы — напечатанные на машинке текстовые фигуры. Так же, как в приговских стихограммах, здесь уделяется большое внимание языковым клише, автоматизированным бюрократическим языковым приемам, из которых рождалась государственная риторика, соответствующая коммунистической идеологии. Типограммы — своего рода протест, открытое высмеивание абсурдности социалистического строя. Емкая сжатая форма позволяет еще больше усилить впечатление от текста и визуальных приемов.

Антикоды непосредственно связаны с актуальным в то время международным направлением экспериментальной поэзии, в котором работали и друзья Гавела, в том числе Йиржи Коларж, Йозеф Гиршал и другие. Гавел не только играл с поэтикой, искал нетипичные способы выражения, позволявшие раздвигать границы обычного понимания языка и литературы. От своих современников, работавших в разных жанрах экспериментальной поэзии, Гавел отличался присущей «Антикодам» позой протеста против общественного строя. «У меня все постоянно скатывалось во что-то полусатирическое, — признавался сам автор. — Ничего целенаправленного в этом не было, скорее здесь сказывался мой характер».

Antikódy II, Prohlašujeme.

Prohlašujeme

že jsme se svým lidem

a že naše místo je z d e

(nanejvýš ve Švýcarsku

kdyby se mělo přeci jen

nedej bůh

ještě něco semlít)

Антикоды II, Мы заявляем.

Мы заявляем

Что мы со своим народом

И наше место з д е с ь

(в крайнем случае в Швейцарии

если бы вдруг еще что-то

не дай бог

стряслось)

В экспозиции можно также увидеть видеозапись современной театральной постановки по «Антикодам» Вацлава Гавела. Идея перенести экспериментальную поэзию на сцену кажется почти невыполнимой, но именно благодаря смелости решения этот театральный проект удачно вписывается в общую концепцию выставки. Это то же желание ломать стереотипы и рушить привычное представление о границах художественных жанров, которое было присуще и Вацлаву Гавелу, и Дмитрию Пригову, и всем представителям концептуализма и экспериментальной поэтической школы.