Днем три работы не оставляют времени на уныние. И только ночью, в полусне подступает тревога. То снится, что вокруг стреляют и надо куда-то бежать. То приходят мысли: «А если?.. Да, вещи теплые вроде собраны, носки, мыло, зубная паста. Надо еще тапки взять…» Рядом тихо мурлычет кошка, и думаешь: «Что же будет с ней без меня, если, не дай Бог, что...»
Даже не знаю, как и почему интернет вдруг указал мне сейчас на имя Тамары Петкевич. Я слышала о ней много, но времени прочесть ее книги всегда катастрофически не хватало. А сейчас вдруг я поняла, что вечный цейтнот отступил перед потребностью сердца. И с первых страниц книги вдруг повеяло чем-то удивительно близким. Я читала на работе, в перерывах, в транспорте... Прочитав, вспомнила, что в библиотеке «Мемориала» видела и другие книги бывших политзаключенных, узников ГУЛАГа: «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, «Путь» Ольги Адамовой-Слиозберг. Я жадно взялась за них, что-то перечитывая, что-то открывая для себя впервые.
Тогда, в «Мемориале», я впервые услышала нечеловеческие слова: Ухтпечлаг, Севжелдорлаг, Устьвымлаг... И увидела бессчетные горестные экспонаты: ложки с отломанными черенками, шкатулки, сделанные руками з/к, помятые алюминиевые кружки, крупорушки и т. п. Тогда я и представить себе не могла, что далекому и суровому краю Коми на долгие годы суждено будет стать моим домом...
Не пытаясь сопоставить свою судьбу с судьбой Тамары Петкевич, отмечу лишь некоторые точки пересечения. Случайного ли? Видимо, нет. Наверное, вдохновленные такими судьбами, мы сами ищем возможности хоть где-то, хоть отчасти — уже в совершенно другое время — отыскать те маршруты.... Но нечто общее бывает и даровано Судьбой. Тот же Санкт-Петербург, где выросла Тамара Петкевич и где я проучилась семь лет — душа этого города, с фантасмагориями Гоголя и Достоевского, с классически выверенными стихами Мандельштама, словно сквозит в ее книгах воспоминаний. А вот и Север, путь в Коми, и названия населенных пунктов для меня уже не просто немые точки на карте, а города и поселки, оставившие в жизни след: Котлас, Микунь, Ухта, Ижма...
А вот она пишет об электроплитке из кирпичей — когда-то и у меня такая была: сваривают железный каркас на ножках, на него кладут два кирпича, а на них укладывают спираль. Ну вот и плита: хочешь — готовь, хочешь — грейся... Да-да, удивительно, что некоторые реалии показались немного даже знакомыми и близкими в этих книгах….
Но не это подвигло рассказать о них, и даже не дата 30 октября, которая также напомнила о ГУЛАГе. Читая печальную повесть Т. Петкевич, я поймала себя на мысли — сроки... Нам, узнававшим их трагические судьбы, когда-то казался страшным, неоправданно жестоким приговор: пять, семь, десять лет!.. Конечно, речь шла о лагерях, о работе в нечеловечески тяжелых условиях. Да, строительство Ухтинки или шаламовская добыча золота на морозе остались в страшном прошлом. Но сами нынешние сроки...
Активист Евгений Мищенко получил 12 лет, и мы радуемся, что ему не дали, как первоначально хотели, 16... Да, Евгению Мищенко не придется долбить кайлом мерзлую землю, не придется (дай Бог) работать в ледяной воде, махать лопатой в 50-градусный мороз... Но тюрьма грозит человеку — за несогласие, за мнение, за политические взгляды. И вот первая причина, по которой я сейчас решила рассказать об этих книгах — сроки: 12, 17, 20 лет, и главное — формирование в обществе спокойного отношения к этим цифрам.
А вторая причина — о чем с болью говорит и Тамара Владиславовна — это непрекращающиеся попытки переписать историю. Попытки показать, что в биографии страны как бы и не было темных пятен, что наше прошлое светло и прекрасно — и вот только «лихие 90-е» вдруг перечеркнули все хорошее и толкнули Россию к пропасти…
А вот еще одна примета быта з/к — во время обыска отбирают не личные вещи, не одежду и материальные ценности. Забирают нечто более важное — рукописи. И эти слова мне хорошо понятны, уже отчасти пропущены через себя. Однажды, когда меня задержали на Пушке, в ОВД перетряхнули мой рюкзак и забрали тетради с записями. Это были наброски книги о Сергее — я взяла их с собой на случай, если длительное время окажусь не дома… Меня в тот раз отпустили быстро. А тетради не отдали. И, конечно, я за ними обратно уже не пришла… Как пишет Тамара Петкевич, безжалостно и «безвозвратно отбиралось то, что производила на свет творческая природа человека». Что же это и почему? Неужели это боязнь свободного слова?..
Читаю «Путь» Ольги Адамовой-Слиозберг. И тоже многое понятно без долгих объяснений. Вот автор рассказывает, как после возвращения она не могла расстаться с семьей. Ольгу вновь арестовали, а родители несмело оправдывали ее приход: «Она не живет здесь, она навестила больную мать. Я больна, я, наверное, скоро умру...» Отец: «Она навестила... Она... — На его бедных глазах были слезы. — Товарищи, я объясню вам, она приехала навестить мать...»
Эпизод — до слез… Еще больнее — прямо по сердцу, когда я вспоминаю свою последнюю встречу с Сергеем. Уже в пандемию я пришла с передачей. Охранник меня там хорошо знал. И то ли пожалел, то ли действительно отвлекся, но он отвернулся, и я пробежала мимо него наверх, в Сережину палату.
Он поцеловал меня. Но нам не дали сказать друг другу почти ничего — охранник зашел следом. «Я только вещи кое-какие собрать». «Она только вещи сейчас возьмет…» Нас, конечно, никто не слушал. Да и какие вещи? Горшок с завядшим цветком? Наволочки?.. Меня выставили в секунду. Так мы никогда и не попрощались…
Я читала эти книги безотрывно несколько дней — каждый раз находя что-то близкое душе, что-то дающее веру в справедливость. Эта вера живет в каждом из нас. Если справедливость попрана в обществе — она попрана и в сердце, и человек воспротивится этому. И это дает надежду на победу светлого человеческого начала над тьмой.
