Харбинское клеймо

Он родился 29 сентября 1928 года в Северном Китае, в Харбине, где Александр и Евгения Некипеловы, советские подданные, работали в администрации принадлежавшей Советскому Союзу Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Оба они были медиками и занимались профилактикой острых инфекционных заболеваний. На то, чтобы одновременно заниматься воспитанием своих детей, сына Виктора и его младшей сестры Лили, у супругов Некипеловых времени не хватало. Виктор жил у бабки, цыганки, пользовавшейся на весь русский Харбин репутацией знахарки, ведьмы и гадалки, безошибочно предсказывавшей по картам судьбу. Глядя на собственных внуков, она никогда ничего не говорила и лишь вздыхала, качая головой.

Проблемы в семье Некипеловых начались в середине 1930-х гг. У отца Виктора появилась любовница. Узнав об этом, мать перенесла сильнейший эмоциональный стресс и, по утверждению отца, повредилась в рассудке. Оставив жену с двумя детьми в Харбине, Александр Некипелов уехал в Советский Союз и стал открыто жить с любовницей, выдавая ее за свою супругу. Оказавшись в чрезвычайно сложной материальной ситуации, Евгения Некипелова (урожденная Бугаева) приняла решение также перебраться в СССР. Решение это стало для нее роковым.

На дворе был 1937 год. В стране «реального социализма» полным ходом раскручивался маховик Большого террора. Под его прессом оказались сотни тысяч советских граждан, с рождения никуда дальше соседней деревни и носа не высовывавшие. Тем не менее, это не помешало им оказаться в числе арестованных по обвинению в шпионаже в пользу Англии, Франции, Германии, Японии или других стран — выбор ограничивался только фантазией следователя НКВД. Что уж говорить о тех, кто действительно много лет жил и работал за границей. По распоряжению Сталина была развернута так называемая «Харбинская операция», целью которой являлось физическое уничтожение всех оказавшихся к тому времени в СССР граждан, которые имели отношение к деятельности администрации КВЖД и служили в ее системе. «Это все японские шпионы» — такова была лаконичная формулировка большевистского диктатора.

В то время как в кровавом мареве одно за другим растворялись лица их знакомых и сослуживцев, супруги Некипеловы вели бракоразводный процесс. Разведя их, суд одновременно определил и дальнейшую судьбу несовершеннолетних детей: сын был передан на воспитание отцу, дочь оставлена матери. Так восьмилетний Виктор попал в новую семью отца, обосновавшегося к тому времени в подмосковном Ногинске.

Мачеха Зинаида невзлюбила его, что называется, с первого взгляда. «Твоя мать — антисоветская сучка! И ты такой же, змееныш!» — орала она на него при каждом случавшемся конфликте. Отец молчал, не пытаясь защитить сына.

Единственной радостью Виктора были редкие приезды матери. Но вскоре и они прекратились. Не понимая, что произошло, Виктор стал требовать от отца разъяснений и услышал: «Я же тебе говорил, что твоя мама больна. Она плохо себя чувствует, и ее увезли в больницу. Когда выздоровеет, ты ее увидишь».

Больше свою мать Виктор не увидел никогда. Через много лет он узнал, что отец тогда соврал ему ровно наполовину: Евгению Некипелову действительно увезли, но не в больницу, а в тюрьму. Сдал ее туда его отец, написавший на свою бывшую жену донос в НКВД — что она занимается «антисоветской агитацией». А когда ее арестовали, оставшуюся без матери дочь он отправил в детский дом и тут же забыл о ее существовании. С этим упырем Виктору предстояло жить в одном доме до своего совершеннолетия.

Судьба Евгении Некипеловой после ее ареста в 1939 году неизвестна до сих пор.

 

Согласно анкете

В начале Германо-советской войны 1941—1945 гг. семья Александра Некипелова была эвакуирована в Сибирь, в Омск. Там Виктор окончил среднюю школу. В 1947 году он под давлением отца и мачехи поступил в Омское военно-медицинское училище (ОВМУ), готовившее фельдшеров для Советской армии. Становиться курсантом ему очень не хотелось — к военной службе он не испытывал ни малейшей склонности.

Виктора с детства влекло искусство, особенно литература, однако ко времени достижения совершеннолетия он уже хорошо понимал, что с его анкетными данными никаких шансов на реализацию в этой области у него в Советском Союзе нет. Проклятое слово «Харбин», возникающее в качестве места его появления на свет всякий раз, когда требовалось заполнять ту или иную анкету, мгновенно вызывало одну и ту же реакцию у любого советского чиновника. В такие мгновения Виктор Некипелов чувствовал себя прокаженным среди здоровых людей. О том, что больны именно они, он в ту пору еще не задумывался.

В 1950 году, окончив училище и получив лейтенантские погоны, Виктор попробовал устроиться на службу не по полученной специальности, а по призванию — журналистом в редакцию армейской газеты Западно-Сибирского военного округа. Для этого он одновременно подал заявление о приеме в члены КПСС, надеясь, что это ему поможет. Не помогло. В КПСС его кандидатом приняли, а в редакции газеты отказали. На недоуменный вопрос: «Почему?» — последовал исчерпывающий ответ: «По анкете». Пришлось лейтенанту Некипелову отправиться для прохождения службы сначала в Новосибирск, затем в Томск, потом в Архангельск. Обида, нанесенная отказом в трудоустройстве, оказалась столь сильной, что, когда подошло время переводиться из кандидатов в члены партии, Некипелов махнул на это рукой и подтверждать свое горячее желание стать коммунистом не стал. Он уже все понимал: и то, кто он такой для тех, от кого зависит его служба, и то, что становиться таким же конформистом и холуем, как его отец, он совершенно не готов.

В 1955 году старший лейтенант Некипелов поступил на военно-фармацевтический факультет Харьковского медицинского института. После того как по инициативе Хрущева в конце 1950-х гг. началось кардинальное сокращение численности Советской армии, этот факультет был закрыт. Некипелов с чувством огромного облегчения подал рапорт о демобилизации и, сняв погоны, перешел на соседний — просто фармацевтический, который и закончил с отличием в 1960 году, получив распределение в Ужгород, административный центр Закарпатской области УССР, на должность сотрудника местного аптечного управления.

Виктору Некипелову был уже 31 год, но ему казалось, что начинается новая жизнь, которая будет намного более счастливой, чем та, что была у него прежде.

 

«Я хочу в голубой Майерлинг»

Стихи Виктор Некипелов сочинял со школьных лет. Продолжал это занятие и в юности, и когда учился в военном училище в Омске. Первая его публикация появилась в 1950 году: в местном издании «Омский альманах» было помещено несколько стихотворений Некипелова, выдержанных в типичном для советской литературы агитпроповском ключе. Публикации этой он впоследствии стыдился и старался о ней не вспоминать.

В дальнейшем Некипелов писал стихи в основном лирического и описательного характера: о любви, о красоте природы и увиденных им городов и сел. Именно из таких стихов — абсолютно безвредных с точки зрения советской цензуры — состояла его поэтическая книга, выпущенная в 1966 году ужгородским издательством «Карпаты». Этот небольшой сборник, получивший название «Между Марсом и Венерой», оказался не только первой его книгой, изданной в СССР, но и единственной. Те стихи, которые он стал писать с конца 1960-х гг., по существовавшим в этом государстве понятиям достойны были не публикации, а приобщения к уголовному делу, в качестве вещественных доказательств мыслепреступления их автора.

В 1965 году в жизни Виктора Некипелова произошло событие, кардинально ее изменившее. В июне того года его второй женой стала Нина Комарова, бывшая студентка того же Харьковского мединститута, в котором некогда учился и он сам. Нина была младше Виктора на девять лет, происходила из Москвы и с юности отличалась критическим отношением к окружающей действительности и полным неприятием тотальной лжи и демагогии, пронизывающих советскую жизнь. Их знакомство со временем перешло в любовь — такую, когда один не может существовать без другого. Виктор развелся со своей первой женой и, покинув Ужгород, переехал в Умань, где тогда жила Нина, и устроился инженером на Уманский завод витаминных продуктов.

Одновременно Некипелов решил получить и так привлекавшее его гуманитарное образование и, будучи не только начинающим поэтом, но и автором изданной книги стихов, поступил на заочное отделение московского Литературного института и успешно окончил его в 1969 году. Впрочем, поэтом он был и без всякого диплома.

Майерлинг

От навязших словес, от истлевших идей,

От обманных безмускульных книг

И жестокого царства усталых людей

Я хочу в голубой Майерлинг.

 

Ты готова к побегу? Идем, я готов!

Чтобы прямо из зала кино

Пробежать, взявшись за руки, между рядов

И нырнуть головой в полотно.

 

Услыхать за спиною испуганный крик

Под свистки и соленую брань,

Но уйти от погони насквозь, напрямик

В зазеркально-хрустальную грань.

 

Там не знают жестоких и мстительных слов,

Не штурмуют высот под «ура!».

Там не верят в кумиры, но верят в любовь

И в негромкое «брат» и «сестра».

 

И в каком-нибудь горном селенье, где снег

Оборвал до весны провода,

Зазеркальные люди дадут нам ночлег,

Не проверив у нас паспорта.

 

И поверив, что жизнь дорога и чиста,

Мы навечно останемся там,

А весною не станем чинить провода,

Чтоб никто нам не слал телеграмм.

 

Понемногу залечим рубцы от оков

И разгладим морщины у глаз.

Будем верить, отринувши голых богов,

Лишь молитве, которая в нас.

 

Будем хворост вязать и по долам бродить,

Поклоняться горе и воде,

Будем сеять свой хлеб, будем в церковь ходить

И учить сыновей доброте.

 

Но реальность жестока, ты разве не знал,

Что свобода — великий обман?

И обратно в хохочущий зрительный зал

Нас с размаху швыряет экран.

 

Но от царства неправды живых мертвецов

В непролазную тину и ложь.

И какие-то хари одних подлецов

Ухмыляются нагло и зло…

 

Но когда мы покинем неправый наш свет,

Пусть же скажет, кто знал наш тайник:

«Нет, они не исчезли, не умерли, нет —

Наконец-то ушли в Майерлинг!»¹

 

Это стихотворение, написанное в 1971 году и посвященное жене Нине, считается у Виктора Некипелова программным. Это не значит, что именно с него начался диссидентский период его творчества, приведший его в тюрьмы и лагеря. За это стихотворение его автора привлечь по тогдашним советским законам было невозможно, но на него нельзя было не обратить внимания. Что в соответствующей организации и сделали. Произошло это не позднее конца 1960-х, когда Виктор Некипелов и его жена начали интенсивное общение с известными диссидентами.

 

«Трудно быть просто поэтом, если ты честный человек»

Поэт Виктор Некипелов стал на путь борьбы с тоталитарным режимом в тридцать девять.

Знаменитый советский диссидент Леонид Плющ, познакомившийся с Некипеловым еще в пору, когда тот жил и работал в Умани, писал: «Виктор казался аполитичным; он — поэт. Но трудно быть в нашей стране просто поэтом, <…> если ты честный человек. Политика [была] не по душе Некипелову, но невозможность дышать этой атмосферой лжи и террора, невозможность молчать — неизбежно вела к самиздату, протесту, в тюрьму»².

Для Виктора Некипелова главным побудительным мотивом к проявлению гражданской активности стали трагические события августа 1968 года — вторжение советских войск в Чехословакию и насильственное подавление ими Пражской весны. Это был неимоверный, безграничный, ничем не смываемый позор. Трагические события того времени Некипелов воспринял как свою персональную боль и необходимость нести за них личную ответственность. Осознав, что советский режим является не просто недемократическим, но абсолютно преступным, поэт Некипелов решил бороться с ним тем способом, который находился в его распоряжении — то есть пером.

В январе 1969 года из Праги на весь мир прозвучало сообщение о трагической гибели Яна Палаха, который публично покончил жизнь самоубийством в знак протеста против оккупации своей страны. Узнав об этом, Виктор Некипелов написал стихотворение «Памяти Яна Палаха»:

 

Был этот день не судорогой отступной,

А Днем Суда.

Он преподал нам, жалким и преступным, —

Урок стыда.

 

Как от проказы, шелушатся веки,

Неся позор.

Ведь это мы подкладывали ветки

В его костер.

 

Его страну топтали наши танки

Под наше «За!» —

Чтоб стали как обугленные рамки

Его глаза.

 

Но, может быть, он послан кем-то свыше —

Нужна свеча,

Чтобы наши бельма наконец-то выжечь

Иглой луча.³

 

Это уже вполне тянуло на статью. Статья к тому времени была — уж два года как ввели в Уголовный кодекс. Называлась она 190-1 и карала граждан первого в мире социалистического государства за «клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй». Право решать, какие именно измышления являются клеветническими, советский режим присвоил себе.

В соответствии с данной формулой поэт Виктор Некипелов был обречен на то, чтобы рано или поздно оказаться в тюрьме.

 

«Они искали Слово»

К нему пришли 11 июля 1973 года. Дело было уже не в Умани, откуда Виктор и Нина уехали еще в 1970 году, и не в Подмосковье, где они жили и работали в последующие два года, а в городке Камешково Владимирской области. Туда Некипеловы попали после ряда малоприятных пертурбаций, связанных с лишением их в 1971 году прописки и последовавшим за этим принудительным выселением из служебной квартиры — как «неблагонадежных элементов». В семье к тому времени уже был четырехлетний сын Евгений, Нина была беременна во второй раз — дочерью, родившейся в мае 1972 года и получившей редкое имя Михайлина. Такие обстоятельства не имели для советской власти никакого значения: если она считала кого-то из своих подданных нелояльным, те должны были быть счастливы, что их не убивают, а всего лишь выгоняют из дома.

Некипеловым удалось найти работу в соседней области и получить новую квартиру. Казалось бы, неприятности миновали. Но вскоре выяснилось, что они по-настоящему еще и не начались.

Предчувствуя трагические события, Виктор Некипелов вопрошал в стихотворении, посвященном жене Нине:

 

Как прожить эту странную зиму?

Вереницу метельных ночей?

Все слабее ряды побратимов,

Все наглее кольцо стукачей.

 

Ничего, мы сдадим наш экзамен!

Злой и гордой по-прежнему будь.

Не грусти — мы же выбрали сами

Этот трудный, но праведный путь.⁴

 

Аресту предшествовали четыре обыска. Искали «антисоветскую» литературу — политический и правозащитный самиздат, изымали собственные стихи Некипелова, которые можно было попробовать «подшить к делу». После первого, состоявшегося ровно за год до ареста, в июле 1972-го, Некипелов написал «Балладу о первом обыске», начинавшуюся признанием:

 

Я ожидал их так давно,

Что в час, когда пришли,

Мне стало так же все равно,

Как лодке на мели.

 

Я оглядел их сверху вниз —

Процессию теней:

На козьих ножках — тельца крыс

И хоботки свиней.

 

Они рванулись, как на мед,

На давний мой дневник...

Они оставили помет

На переплетах книг...

 

Какой-то выхватив альбом,

Захрюкали в углу...

А я стоял, прижавшись лбом

К прохладному стеклу.

 

А я глядел на дальний бор,

На три моих сосны.

Я знал, что все иное — вздор,

Непрошеные сны.⁵

 

А после третьего, случившегося за неделю до ареста, когда гэбисты в буквальном смысле разгромили его квартиру, ответил еще одной балладой — «О третьем обыске».

 

Такого шмона, право,

Еще не видел мир.

Нагрянула орава

Изысканных громил.

 

Не прежних белоручек —

Отменных мастеров.

Промяли каждый рубчик,

Вспороли каждый шов.

 

Какой-то хитрый лазер

Таращил мутный глаз.

А самый главный слазил

Руками в унитаз…

 

А я, как будто дачник,

Смотрел на тот погром.

Что ищут — передатчик?

Иль провод в Белый дом?

 

Но было все не ново.

Я знал: и в этот раз

Они искали Слово,

Которое — вне нас.⁶

 

Вот за это Слово — которое с прописной — в мае 1974 года поэт Виктор Некипелов получил от советской власти два года уголовных лагерей общего режима. Перед этим была предпринята попытка объявить его психбольным: по сложившейся к тому времени в СССР практике политических репрессий диссидентов не из числа самых известных на Западе гэбисты старались упрятывать в не в политлагеря и обычные тюрьмы, а в психотюрьмы, называвшиеся «психиатрическими больницами специального типа». Однако в казавшейся отлаженной машине вдруг случился непонятный сбой. После того как Некипелова продержали два месяца в печально известном Институте имени Сербского, он был по непонятной для него самого причине признан полностью вменяемым — случай, ставший едва ли не абсолютно уникальным в практике использования в СССР психиатрии в карательно-политических целях. И Лубянке не осталось ничего иного, как судить его по грубо сфабрикованному обвинению — принимая во внимание неизбежную огласку этого позорного судилища.

 

«Способ противостоять насилию»

Выйдя на свободу после отбытия срока, Виктор Некипелов посчитал своим долгом рассказать о полученном опыте политзаключенного. В первую очередь — о том, что с ним происходило во время пребывания в Институте имени Сербского. В те годы (середина 1970-х) количество самиздатовских материалов о психиатрических репрессиях увеличивалось буквально не по дням, а по часам. Некипелов совместно с начинающим диссидентом Александром Подрабинеком составил сборник воспоминаний заключенных психбольниц, который был озаглавлен «Из желтого безмолвия…». Однако судьба у этого сборника оказалась трагической: как вспоминал Подрабинек, он никогда не был опубликован на Западе, а его самиздатовские копии многократно забирались гэбистами на обысках, и в результате у редакторов-составителей не осталось ни одного экземпляра⁷.

Параллельно Некипелов работал над книгой о собственном пребывании в стенах Института имени Сербского. Рукопись, получившая горько-ироническое название «Институт Дураков», была завершена в 1976 году. Вслед за тем она была переправлена на Запад, и в конце 1977 года в очень сильно сокращенном виде опубликована в двух номерах выходившего в Израиле эмигрантского журнала «Время и мы»⁸, а в 1980 году в переводе на английский в нью-йоркском издательстве Farrar, Strauss & Giroux⁹. На языке оригинала эта книга впервые вышла уже после смерти ее автора — в 1999 году в Париже¹⁰. В 2005 году она была впервые издана в России.

В 1976 году Виктор Некипелов составил из своих неизданных стихов сборник, назвал его «Анестезия» и запустил в Самиздат. Оттуда его стихи вскоре попали за пределы СССР, где были опубликованы на страницах эмигрантских журналов «Континент» (с предисловием Александра Галича) и «Грани» (с предисловием Василия Бетаки)¹¹. Представляя Некипелова читателям «Континента», Галич писал: «Поэзия для Некипелова — не забава, не времяпрепровождение, а дело всей его жизни, способ противостоять насилию, лжи, бедам и в самых жесточайших условиях — психушки, тюрьмы, лагеря — оставаться человеком»¹².

В том же «Континенте» в последующие годы были помещены три публицистических эссе Виктора Некипелова¹³.

Если бы после этого кто-нибудь сказал Некипелову, что в самом недалеком будущем его стихи и эссе станут основными пунктами нового обвинения против него, он вряд ли бы сильно удивился.

 

«Я знаю, какой мне будет вынесен приговор»

Дальше было много чего. Была попытка эмиграции из СССР в 1977 году. Был демонстративный отказ от советского гражданства — с соответствующим заявлением в мировые СМИ и отсылкой паспорта в Кремль, на имя Леонида Брежнева. Было вступление в Московскую Хельсинкскую группу и активное участие в ее работе. Было написание — как лично, так и в соавторстве с некоторыми другими диссидентами — серии блестящих публицистических эссе, освещавших различные аспекты жизни в Советском Союзе, скрытые от глаз людей из свободного мира.

Был второй арест — 7 декабря 1979 года, на сей раз уже по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде». Было еще одно позорное судилище — в городке Камешково, 11—13 июня 1980 года. Некипелов отказался от адвоката и защищал себя сам. В последнем слове он заявил: «Я считаю себя невиновным и считаю, что должен быть оправдан. Но я знаю, какой мне будет вынесен приговор — он заранее определен. Я не прошу у суда снисхождения, потому что это было бы противоречием тому, что я здесь говорил. Мне пятьдесят два года, и приговор — семь лет заключения и пять лет ссылки — означает для меня пожизненное заключение».

Именно такой срок он и получил, после чего был этапирован в один из трех находившихся в Чусовском районе Пермской области политлагерей — ВС 389/36.

Некипелов с самого начала отказался играть по правилам, установленным лагерной администрацией. Он принимал деятельное участие в борьбе политзаключенных за свои права (голодовки, забастовки), постоянно подвергался репрессиям (помещение в ШИЗО, ПКТ, лишение свиданий с женой). Наконец терпение начальства лопнуло. И 25 октября 1982 года Чусовский районный суд в составе председательствующего — Л. Симоновой и народных заседателей А. Шешиной и Малыгиной с участием прокурора В. Мурашовой, приехав в 36-й политлагерь, вынес судебное определение о переводе заключенного Некипелова на тюремный режим. В постановлении суда говорилось, что, пребывая в лагере, Некипелов «зарекомендовал себя с крайне отрицательной стороны», что к работе он относится халатно, самовольно покидая рабочее место, при этом «делает попытки дезорганизовать работу учреждения», допускает «грубость с работниками». Принимая во внимание тот факт, что «Некипелов упорно не желает встать на путь исправления» и «отрицательно влияет на других осужденных», суд посчитал необходимым отправить его в тюрьму сроком на три года.

И осужденный Некипелов в начале ноября 1982-го оказался в Чистопольской тюрьме, страшнее которой в Советском Союзе не было.

 

«Моя печальная мечта — мое Таити»

В лагере Виктор Некипелов тяжело заболел: у него обнаружился рак лимфатической системы. Некипелов требовал полноценной медицинской помощи, настаивал на обследовании в гражданском госпитале — ему отвечали, что у него психическая болезнь, «онкофобия». Он взывал к их совести — ему цинично отвечали: «Это не по нашему ведомству».

Виктор Некипелов отбыл срок полностью — до 7 декабря 1986 года. Потом его отправили в ссылку в Красноярский край. Оттуда его, как и многих других политзаключенных и политссыльных, освободила горбачевская Перестройка, одним из первых проявлений которой стала массовая амнистия для узников тоталитарного режима.

Оказавшись на свободе, смертельно больной поэт немедленно подал заявление с просьбой позволить ему и его семье покинуть Советский Союз. 27 сентября 1987 года Виктор Некипелов, Нина Комарова и их дети Евгений и Михайлина вылетели из Москвы в Вену, а оттуда — в Париж.

Последние полтора года жизни Виктора Некипелова прошли в парижском пригороде Кретей. Там он и скончался 1 июля 1989 года в возрасте шестидесяти лет, девять из которых ему пришлось провести в советских тюрьмах и концлагерях. За стихи. И за стремление жить по совести.

В феврале 1973 года Виктор Некипелов написал стихотворение, в котором, предчувствуя ожидающую его трагическую судьбу, декларировал свое творческое кредо:

 

Какая красная стена

Передо мною.

Какая странная страна

За той стеною.

 

Я обыскал весь шар земной,

А это — рядом:

Между пельменной и пивной

И летним садом.

 

О чистота, о правота —

На чем стоите?

Моя печальная мечта —

Мое Таити.

 

Четыре вышки по углам,

Циклоп у входа…

Но только там — о, только там! —

Моя свобода.¹⁴

 

Стихотворение называется «Таити». Кто знает, быть может, ныне Виктор Некипелов живет именно на этом сказочном острове посреди безбрежного Тихого океана. Без вышек с пулеметами вокруг дома и без вертухаев у входа. Он это заслужил.