История семьи Анны Федоровны (Юфудовны) Коджак сейчас мне известна довольно хорошо. В период вынужденного сиденья дома из-за пандемии я изучил ее архив и обнаружил некоторые вещи, которых не знал, не помнил или не придавал им значения. Я уже готов был выбросить старый сундук, который помнил с детства как ненужный хлам, но вдруг обнаружил на нем бумажную пометку «Из Севастополя в Ялту». И тут меня осенило, что бабушкины предки происходили из Севастополя, а ее дед Осип Коджак был участником обороны «города русской славы» еще в войну 1853—1856 гг. Это была довольно многочисленная караимская семья, члены которой жили в разных частях Крыма. На старом караимском кладбище в Севастополе первое, что открывается взору за стеной — могильный камень с фамилией Коджак.
Бабушка родилась в Ялте в 1905 году — в ее архиве я нашел свидетельство о рождении, подписанное Ялтинским караимским газзаном Соломоном Гумушем. В пожелтевшей метрике написано: «1905 года 11-го июня у севастопольского мещанина Юфуды Иосифовича Коджака от законной его жены Сары Иосифовны родилась дочь, нареченная именем А-Н-Н-А». Через два года родился брат, Азарий Юфудович Коджак, ставший художником-графиком: он учился во ВХУТЕМАСе-ВХУТЕИНе у Владимира Андреевича Фаворского.
Судя по сохранившимся фотографиям, рисункам и портретам, в молодости бабушка была довольно привлекательной женщиной, что среди караимок бывает не так уж часто. Ее мать, Сарра Осиповна Коджак, работала в ванном заведении в Ялте (теперь бы это назвали спа), в том здании, которое сейчас во владении Софии Ротару. А отец, Юфуда Осипович Коджак, был приказчиком в магазине музыкальных инструментов «Пфайфер». Она и сама неплохо музицировала, свободно говорила и читала по-французски. Караимы, хотя по вере своей были иудеями, но евреями в Российской империи не считались, и черта оседлости, а также государственный антисемитизм времен Александра III и Николая II на них не распространялись.
Как известно, дореволюционный Крым был не только местом отдыха российского дворянства, но и абсолютно уникальным оазисом гармонии межнациональных отношений. Кроме русских здесь жили греки, поляки, крымские татары, караимы и крымчаки. Были там и чехи. Когда Красная армия вошла в Крым в 1920 году, население пришло в ужас от развернувшегося красного террора в отношении белых офицеров и дворян. Их расстреливали на ялтинском молу, а тела сбрасывали в воду. Особенно отличились в этой кампании Розалия Самойловна Землячка и Бела Кун. Воцарившийся в Крыму голод навсегда приучил жителей к умению добывать еду подручными средствами. В этом смысле бабушка не была исключением: когда в 1990 году в Москве пропали продукты, она сама пекла хлеб и делала караимские пирожки и чебуреки.
Когда в Крыму установилась советская власть, бабушке было всего 15 лет, но она уже сформировалась как барышня дореволюционной выучки. Визиты царя и придворных в Ливадию были естественной частью ее детства. Вместе с ней в Ялтинской гимназии училась племянница великого русского композитора Игоря Стравинского — Ксения Юрьевна Стравинская. Когда в 1962 году Стравинский приезжал в Москву после долгого перерыва, он приходил к нам домой на 1-ю Черемушкинскую улицу. Я тогда еще не родился, но знаю об этом со слов отца, художника Германа Черемушкина, который присутствовал, по его словам, «на встрече с лысым стариком в очках», и бабушки. В присутствии Ксении, которую я потом встречал много раз, веселой и остроумной женщины, она спросила Стравинского: «Игорь, ты достиг всемирной славы, всюду побывал. Есть ли что-то, что ты хотел бы еще увидеть и испытать?» И Стравинский ответил: «Да. Я бы хотел увидеть, как в герб России вернется эта двухголовая курочка!» Когда спустили над Кремлем красный флаг и подняли российский триколор, бабушка была потрясена: «Никогда не думала, что доживу и увижу этот момент! А Игорь не дожил…».
Бабушка не поощряла просмотр мною «Неуловимых мстителей», потому что считала образ белых офицеров, который там воссоздан, лживым. Фильм «Служили два товарища» и особенно сцена, где герой Владимира Высоцкого стреляет в коня, ей очень нравился, она говорила: «Да, именно так все и было!» А «Бег» Алова и Наумова по пьесе Михаила Булгакова она воспринимала с некоторым скептицизмом: картина ей казалась недостаточно достоверной.
Как я теперь знаю, среди караимов, эвакуировавшихся с армией Врангеля, было довольно много офицеров, прежде всего летчиков, но были и гражданские. О том, что часть семьи Коджаков ушла с белыми за границу, бабушка практически никогда не говорила, а если я что-то и слышал, то только от мамы, когда она говорила про Нансеновские паспорта, эмиграцию в Канаду и прочие вещи, касавшиеся жизни бежавших от советской власти бывших подданных Российской империи. В основном все помалкивали или шептались.
Когда бабушка увидела по советскому телевидению своего родственника, проживающего в Нью-Йорке, профессора Андрея Ильича Коджака, я не мог предположить, какой исторический пласт мне откроется, какое переплетение судеб станет известно. И какое важное место в нем будет занимать Чехословакия. Но обо всем по порядку.
Бабушка прожила с дедом более 60 лет. В детстве я думал, что так у всех бывает. Теперь я знаю, какое это исключение. Дед, Вацлав Леонович Кретович, родился в деревне Аутка у Ялты в польской семье — поляков в Крыму было довольно много. Отец его, Леон Ксаверьевич Кретович, работал управляющим у польского помещика Петра Бялокура и занимался виноделием. Дед был крещен в католичество и даже прислуживал министрантом (помощником) в польском костеле Непорочного зачатия пресвятой Девы Марии в Ялте. Первой работой деда была служба наблюдателем на метеорологической станции на Ай-Петри. В конце 1920-х гг. друзья бабушкиного брата Азария Коджака предупреждали: «Смотри! Этот поляк уведет Аню!» Так и получилось.
Довольно быстро стало понятно, что дед будет естествоиспытателем. Флору Крыма он знал великолепно и досконально. Несмотря на то, что его родители были раскулачены и сосланы в Великий Устюг, он смог поступить в Московский университет, скрыв, что он из семьи лишенцев. В университете он учился биохимии растений у Александра Романовича Кизеля, расстрелянного в 1942 году. Государственный выпускной экзамен сдавал Николаю Ивановичу Вавилову, который пригласил его в генетику. Но дед отказался, сославшись на то, что уже идет работать по специальности «биохимия растений». «Тимирязева начитались!» — усмехнулся Вавилов.
Только стечение обстоятельств уберегло моего деда от сталинских репрессий 1937—1938 гг., когда проводились так называемые национальные операции НКВД, в том числе польская. Когда за ним пришли, дед был в экспедиции в зерновом совхозе в Омской области. После возвращения в Москву он увидел повестку в НКВД и явился по означенному адресу. В прокуренной комнате сидели чекисты в кожанках. Вышел товарищ Кочетков и пригласил его в соседний пустой кабинет. Внимательно посмотрел на повестку, порвал ее и произнес: «Можете быть свободны, товарищ Кретович!» Как впоследствии говорил дед, видимо, к тому моменту план по полякам они уже выполнили. Сотрудники «Мемориала» подтвердили мне, что это была вполне реальная ситуация: если в НКВД уже завершили операцию, то требовалось запрашивать новый «лимит по первой категории», а это было довольно хлопотно.
В 1938 году Кретович поступил на работу в Институт биохимии, который в то время возглавлял академик Алексей Николаевич Бах. Сталин по-особенному относился к Баху и доверял ему. В Институте биохимии посадили только одного человека — Александра Александровича Баева, будущего академика и Героя Социалистического труда. Баев отбыл два срока — до войны и после. К слову сказать, дочь Баева, Татьяна, оказалась среди тех советских диссидентов, которые вышли на Красную площадь в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию.
Всю свою жизнь дед проработал в этом институте, став заместителем Баева на посту академика-секретаря отделения биологических наук АН СССР и заместителем академика Александра Ивановича Опарина, который возглавил институт после Баха. В одном здании с опаринским институтом сидел сталинский любимец Трофим Денисович Лысенко, сживший со свету Николая Ивановича Вавилова. Опарин с ним не ссорился, за что потом был осуждаем учеными, но институт сохранил от репрессий и посадок. Вместе с Бахом во время войны дед находился во Фрунзе (Бишкеке), куда эвакуировали часть Академии наук СССР.
В 1954 году, вскоре после смерти Сталина, деда впервые выпустили за границу — в Чехословакию. По советским временам он очень много ездил за рубеж, бывал и в капиталистических странах: вместе с академиком Опариным ездил в Париж в 1957 году.
Власти часто использовали деда для презентации просвещенного лица советского общества. В 1969 году, на следующий год после ввода советских войск в Чехословакию (а это событие бурно обсуждалось дедом под звуки зарубежных радиостанций), его командировали в Прагу, то ли на конгресс Федерации европейских биохимических обществ (FEBS), то ли для того, чтобы показать, что и в СССР есть свои Вацлавы с вполне человеческим лицом. Но самое удивительное, что вместе с дедом выпустили и бабушку. Советских ученых обычно не пускали за границу вместе с супругами — опасались бегства, и в этом смысле случай был беспрецедентным.
Сейчас, в 2021 году, разбирая архив, я обнаружил много милых вещичек-безделушек, сохранившихся в бабушкином секретере после той поездки в Чехословакию: меню и адреса ресторанов района Прага-6, коробочку из-под детской игрушки, автомобильчика «Татра» ГДР-овского производства, который она мне тогда привезла, и пластмассовые упаковки с покупными слайдами, запечатлевшими Прагу, Карлштейн и Кутну Гору. Особенно интересно рассматривать слайд Вацлавской площади, по которой тогда еще ходили трамваи.
Из бабушкиных впечатлений, которыми она поделилась после посещения Чехословакии в 1969 году, я запомнил только одну фразу: «Как же они нас ненавидят!» И было за что. Варварство, с которым была растоптана Пражская весна, давало серьезные основания для ненависти. Тогда, в 1969 году, рана эта была очень свежей. «И еще они очень не любят наше слово товарищ», — говорила бабушка.
Прошло 20 лет, и бабушка увидела по телевизору своего двоюродного племянника. В отличие от меня, особенного энтузиазма проявление родственника у нее не вызывало. Я сразу сказал: «Напиши ему письмо!» «Не буду я ему ничего писать, — ответила она. — Во-первых, он подумает, что ты хочешь получить от него денег. А во-вторых, он, вероятно, глуповат, как и его мамаша». Но после долгих моих уговоров она написала письмо каллиграфическим почерком. Родители моей тогдашней жены, Светланы Кокоревой, отец которой занимал высокий пост в Секретариате ООН от Советского Союза, передали это письмо Андрею Коджаку. Контакты с эмигрантами перестали быть преступлением и больше не возбранялись. Увидев красивых розовощеких русских женщин, Коджак страшно обрадовался. Он подумал, что это и есть его родственники — пропавшие и забытые, а теперь вновь появившиеся русские люди.
В бабушкином архиве сохранилось ответное письмо от Андрея Ильича Коджака, написанное 8 июня 1992 года, и тоже каллиграфическим почерком, которое ей передали в Москву.
Многоуважаемая тетушка Анна Федоровна!
Очень я был удивлен и обрадован, узнав от Лидии Борисовны (Л. Б. Кокоревой. — Примеч. автора), что в Москве живет моя тетушка, и через некоторое время получив от нее Ваше письмо. У меня и в мыслях не было, что в России живет родственница из семьи моего отца. За границей уже родственников из старшего поколения у меня не осталось, и создалось впечатление, что все связи с прошлым нашей семьи прерваны. Кроме того, получить Ваше письмо из Москвы, города пережившего, да и теперь переживающего столько ломок и испытаний, было для меня воистину большой неожиданностью.
Телевизионная программа (если не ошибаюсь, «Время»), о которой вы упоминаете, действительно состоялась в связи с конференцией по случаю 150-й годовщины смерти Пушкина (1837—1987), в которой участвовали советские и американские «пушкинисты». Я попал в эту программу совершенно случайно и не мог, конечно, предполагать, что эта программа сообщит моей тетушке в Москве о моем существовании в США. Следующей случайностью было то, что любезная Лидия Борисовна разыскала меня в Нью-йоркском университете. Все эти счастливые совпадения типичны для нашей хаотичной эпохи.
Мне бы очень хотелось узнать, как Вы и вся семья моего отца пережили революцию и последующие десятилетия в России. Вы упоминаете о поездках из Севастополя в Ялту и о свадьбе моих родителей — ведь все это было или до, или во время первой мировой войны, а что произошло с тех пор с семьей моего отца, мне совершенно неизвестно.
Мой отец эвакуировался с Белой Армией из Крыма в Галлиполи в Турции, оттуда бежал в Истамбул и потом в Прагу в Чехословакии. Туда он выписал мою мать с дочерью (Валентина). В Праге и я родился в 1926 году и прожил до 1948 года, когда я уехал в Париж и выписал туда мою мать и сестру. Отца уже не было в живых, он умер в 1931 году.
За границей из Ваших родственников оказались, кроме моих родителей, Миша, Ильюша и Лиза Катыки, братья и сестра моей матери, и Адя Каракоз, двоюродный брат. Все они, кроме Илюши, окончили университеты в Чехословакии — мой отец стал «коммерческим инженером», Миша горным инженером, Адя биологом, а Илюша переехал в Берлин и там кончил образование инженера механика, и потом устроился в Париже.
Осенью 1992 года я прилетел в Нью-Йорк в гости к Кокоревым и позвонил по телефону Коджаку. Он сказал: «Петр Германович, приходите на нашу благотворительную кухню на Манхэттене!» И я, естественно, пришел. Коджак раздавал бездомным еду. На сей раз это была лазанья. Он спросил: «Как вам нравится наша благотворительная кухня?» Я ответил, что она мне очень нравится, и простодушно добавил: «Только что-то у вас тут очень много негров». На что Коджак заявил: «Да вы расист, мой милый!» Это совершенно не соответствовало моему представлению о самом себе: я считал себя пролетарским интернационалистом, впитавшим этот дух в СССР. Андрей Ильич похвастался, что на Манхэттене его знает каждый бездомный, потому что он всегда подает им «квотеры» — 25 центов.
Затем он пригласил меня к себе домой, в профессорскую квартиру на Манхэттене. Мне было совершенно очевидно, что я попал к родственнику: кругом висели крымские ковры и стояли самовары. Коджак решил угостить меня чешскими кнедликами. «А почему кнедлики?» — спросил я. «А потому, что я родился в Праге», — сказал Коджак. «И вы никогда не были в России?» — с удивлением спросил я. «Ну, что вы, мой милый? Там же антисемитизм и казаки!» — ответил Коджак. Далее разговор пошел по накатанной.
Андрей Ильич рассказал мне такую историю. «Когда Красная армия вошла в Прагу в 1945 году, я оказался свидетелем такой сцены: майор из контрразведки СМЕРШ вез в своей машине Jeep эсэсмана. Чехи решили устроить над этим эсэсманом самосуд, разорвать его на части или повесить. Майор из контрразведки СМЕРШ стал стрелять в воздух из пистолета и спросил: есть здесь кто-нибудь, кто может объяснить этим чехам, что мы с ним разберемся как надо, как следует? Я вышел из толпы и перевел. Тогда майор из контрразведки СМЕРШ сказал мне: „А ты садись ко мне в машину“. И мы приехали в контрразведку СМЕРШ. За столом сидел седой полковник. И майор ему сказал: „Вот, товарищ полковник, власовца поймал“. На что полковник ответил: „Да ты что! Посмотри на него: какой же он власовец? Он даже слова коллективизация не знает!“ Короче говоря, они меня отпустили. Я быстренько собрал вещи — и в Париж, а оттуда в Канаду».
Переписка моей бабушки с Андреем Ильичом Коджаком началась уже после распада СССР (при советском строе подобное, мягко говоря, не поощрялось) и продолжалась до ее смерти в 1992 году. Письма Андрея Коджака на великолепной бумаге я нашел в ее архиве. В них в подробностях описывались судьбы всех родственников, бежавших от советской власти, которая сначала пришла в Крым, а потом и в Чехословакию. Бабушка никуда не побежала. Она осталась в СССР и, хотя в 1945 году ей пришлось вызволять из ссылки свою мать, высланную из Крыма вместе с крымскими татарами, относилась к жизни в Советском Союзе философски и никогда не жаловалась, что не уехала. Она пережила войну, работала на оборонном предприятии и фасовала патроны, потом машинисткой в газете «Московский большевик» (позже она называлась «Московская правда»), где познакомилась с поэтом Наумом Коржавиным и перепечатывала его стихи (когда Коржавина — Эмку Манделя — арестовали, она их сожгла). Анна Федоровна очень любила ездить в Крым, где еще оставались ее подружки, постепенно превращавшиеся в старушек. Рядом с ней был дед, преуспевающий советский ученый, и благодаря ему она могла снабжать продовольствием и деньгами своих родственников и друзей, прозябавших в Симферополе и Ялте.
Осенью 1992 года она не смогла ответить на еще одно письмо Андрея Ильича Коджака: она плохо себя чувствовала и вскоре умерла. Дед пережил ее на несколько месяцев и умер 17 февраля 1993 года. Когда под конец жизни его спрашивали, не жалеет ли он о том, что не был избран в академики АН СССР, он отвечал просто: «Да что вы? Я же беспартийный и поляк! Слава Богу, что жив остался!» На последнем снимке 1992 года, где бабушка и дед запечатлены вместе, они уже совсем древние. Как сказала бабушка за несколько дней до смерти: «Что-то мы с дедом совсем одряхлели…» Тихо так сказала, словно признавая бренность человеческой жизни.
Больше с Андреем Ильичом Коджаком мы никогда не встречались. Из книги чешского историка Петра Калеты о караимах в Чехословакии1, я узнал, что А. И. Коджак (Andrew Kodjak) умер в американском штате Вирджиния в 2007 году. И хотя я часто приезжал в США и жил там, никаких связей мы больше не поддерживали, не созванивались и не переписывались. В нашем хаотичном мире, как назвал его Андрей Коджак, в этом не было необходимости. Начало 1990-х оказалось тем уникальным историческим моментом, когда сталинизм и насилие в России отступили, когда семьи, разбросанные по белу свету в результате революции, Гражданской и Второй мировой войны, смогли хоть немного узнать друг о друге, о судьбах бывших подданных Российской империи, эмигрировавших в Чехословакию и в Америку. В 2021 году жизнь заставила меня вспомнить об обстоятельствах встречи в США с уроженцем Праги, когда я разбирал бабушкины бумаги и фотографии. Это живой фрагмент истории ХХ века, истории людских судеб в разных политических обстоятельствах, когда на Земле стоял «век-волкодав», по выражению Осипа Мандельштама. «Самое интересное, что же будет дальше?» — любила повторять моя бабушка, когда в перестройку смотрела телевизор.
1 Kaleta P. Tajemné etnikum z Krymu. Osudy příslušníků karaimské emigrace do meziválečného Československa. Praha, 2015.
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
Государственный праздник Чехословакии
Государственный праздник Чехословакии
теги: новости, 2024
28 октября Чехия отмечает День образования независимой Чехословацкой республики. День создания независимого чехословацкого государства является национальным праздником Чешской Республики, который отмечается ежегодно 28 октября. О...
Воспоминания Александра Муратова
Воспоминания Александра Муратова
теги: новости, 2024
14 октября с.г. из типографии вышла первая книга "Воспоминания" Александра Александровича Муратова многолетнего автора журнала "Русское слово" Автор выражает слова благодарности Виктории Крымовой (редактор), Анне Леута (графическ...
журнал "Русское слово" №10 уже в типографии
журнал "Русское слово" №10 уже в типографии
теги: новости, 2024
Уважаемые читатели и подписчики журнала "Русское слово"! Спешим сообщить вам о том, что десятый номер журнала "Русское слово" сверстан и отдан в печать в типографию. Тираж ожидается в ближайшее время о чем редакция РС сразу все...
Выставка в Клементинуме к 100-летию Славянской библиотеки
Выставка в Клементинуме к 100-летию Славянской библиотеки
теги: новости, 2024
В рамках празднования столетнего юбилея Славянской библиотеки 5 сентября 2024 года, в здании Клементинума состоялся международный симпозиум «Славяноведческое библиотечное дело и его влияние на современное общественное образован...
Столетний юбилей Славянской библиотеки
Столетний юбилей Славянской библиотеки
теги: новости, 2024
Дорогие друзья! Вчера, 5 сентября, наша организация "Ruska tradice "с гордостью приняла участие в праздновании 100-летия Славянской библиотеки, нашего многолетнего партнёра. В праздновании юбилея Славянской библиотеки приняли у...
Выставка казахской культуры в ДНМ
Выставка казахской культуры в ДНМ
теги: новости, 2024
В большом зале Дома национальных меньшинств 08.10.2024 в 12:00 открылась выставка, посвященная казахской культуре. ...
Летние выставки в Чехии
Летние выставки в Чехии
теги: новости, 2024
Дорогие друзья! Если вы не уехали из Праги куда-нибудь на море, то у вас есть шанс посетить одну из региональных галерей во время летних каникул. Национальная галерея для местных выставок поделилась своими фондами и поддержал...
Выставка Вендулы Бржезиновой в ДНМ
Выставка Вендулы Бржезиновой в ДНМ
теги: новости, 2024
В Доме национальных меньшинств 2 июля открылась выставка Вендулы Бржезиновой "Мужество, добро, примирение"! Смысловое значение названия выставки таково: "Мужество жить, быть добрым к себе и окружающим и мириться с собой ...