Софья Артемьевна Зайцева, урожденная Аванова (1899―1945) ― камерная певица, писательница, автор мемуарной трилогии о детских и отроческих годах.
Родилась в Санкт-Петербурге, в состоятельной армянской семье. В 1916 году окончила гимназию ведомства Императрицы Марии Федоровны1. В 1920-м вместе с армией Деникина эмигрировала в Константинополь, затем переехала в Прагу, где пела в русском хоре. С 1922 года в Берлине, с 1925-го ― в Париже, преподавала музыку. В 1930 году вышла замуж за Кирилла Иосифовича Зайцева и в 1934-м переехала с ним в Китай. Выступала с сольными концертами, участвовала в передачах Харбинского радио, выезжала на гастроли в Японию.
Умерла в госпитале Православной миссии в Китае в Бэй-Гуане (Пекин) от туберкулеза легких.
В этом номере журнала мы помещаем отдельные главы первой из трех книг С. Зайцевой ― «Детскими глазами на мир» (1937)2.
В предисловии ко второй части трилогии («У порога в мир») Софья Зайцева говорит о том, что ее книги написаны не только для детей. «И читатели, и критика отмечали, что, несмотря на простую и легкую для чтения форму письма, доступную и детям, несмотря на описание совсем незамысловатых событий из детской жизни, детскими же глазами увиденных и воспринятых, она, по своей лирически благодарной в отношении к прошлому настроенности, особенно доходчива до сердца взрослых». И далее: «Те, кто ждал в первой книге занимательных рассказов о развлечениях и проказах детства, должны были оставить ее с некоторым недоумением ― вероятно, такие читатели были. Другие же с первых страниц поняли, что здесь речь шла не о „фактах“, а о бесхитростном восприятии мира широко раскрытыми детскими глазами и о поэтически настороженном прислушивании к нему…»
Безыскусная проза, непринужденное повествование, искренний и простодушный детский взгляд на вещи позволит читателю отвлечься от суровой обстановки теперешнего времени и погрузиться в чистый и непорочный мир детства.
Повесть из жизни петербургской девочки
У нас на Кирочной3
— Вы в какой булочной булки покупаете?
— У Кривоносова, на Пантелеймоновской4.
— У вас господа хорошие?
— Ничего, хорошие. Только Петя злой. Он щиплется и ногами по полу бьет.
Тут Тамарка по-бабьему поправляет платок и с серьезным видом подбирает маленькие губки. Потом она наклоняется ко мне и шепчет:
— Ну, а теперь ты меня как будто спрашиваешь — кто такой Петя?
Я молчу.
— Ну, спрашивай же.
Я спрашиваю:
— А кто Петя?
— Это сын у моих господ.
— А сколько у вас комнат?
— У нас столовая, потом кухня, потом спальная, потом еще две, нет, не две, а еще... целых пять комнат... Потом детская.
— Ой, как много! А какого они цвета?
— Голубые. Нет, только несколько голубых, а потом все розовые.
— Значит, вы богатые?
— Да, мы очень богатые, — твердо говорит прислуга, уже не отличая себя от господ.
— А что вы едите?
— Каждый день мороженое, потом шоколад и еще саговый пудинг5. У нас ничего другого даже не готовят.
— Ну, а теперь как будто ты меня спрашиваешь, — не выдерживаю я великолепия Тамаркиных рассказов.
Но Тамарка уже не хочет остановиться.
— У Пети пятьдесят шелковых рубашечек с поясками, и шапочки со страусовыми перьями, и локоны...
Я отмахиваюсь от нее руками, кричу, что теперь моя очередь говорить. Не помогает.
— У Петички лошадка совсем настоящая, живая, и стоит она всегда у него в детской.
Я сбрасываю с себя одеяло, в которое была укутана с головой, зажимаю уши и кричу:
— А у меня есть большущее корыто, больше, чем у Насти, и я целый день сама стираю и пою вот так — «шумел, горел пожар Московский»6…
Я вижу вблизи рассерженное лицо Тамарки и, несмотря на заткнутые пальцами уши, слышу:
— А у меня мама целый день в декольте ходит с перламутровой обшивкой! Вот!
— Чья мама? Ведь мы прислуги, у господ служим...
Тамарка вдруг замолкает.
Я, обрадовавшись, стараюсь прокричать как можно скорее:
— А я не пью рыбьего жира, никогда не говорю по-немецки, ем с папой острые закуски, никогда не ложусь спать и потом, потом...
Тамарка плачет.
— Was ist los?7
Фрелейн Альтмюль (а по-нашему, детскому, Неша) неслышно выплывает в дверях, подходит к кроватям и оправляет сбившиеся одеяла.
Мы с Тамаркой утыкаемся в подушки.
— Неша, пить, — бурчит Тамарка.
Фрелейн идет за водой в столовую. Мы, как по команде, подымаем головы.
— Это из-за тебя! Визжишь на весь дом.
Тамарка опять роняет голову в подушку.
— Ты сама первая визжишь, — присаживаясь на кровати, оправдываюсь я, но вдруг слышу в столовой шаги и до самого подбородка ухожу под одеяло.
Неша подходит к Тамарке, дает ей выпить несколько глотков и ставит стакан с водой на комод.
— Спи, спи, мой котенок! — шепчет она мне, выходит на цыпочках из детской и притворяет за собой дверь.
Я смотрю на маленький ночник на комоде с голубым колпачком и со светлым полукруглым пятном от него по ореховому гладкому дереву, и мне кажется, что крохотный кораблик с голубым фонарем плывет ко мне из темноты по зеркальному озеру. И уже совсем волшебным кажется рядом с ним граненый стакан с водой с целым пожаром искр и звезд на самом дне.
— Тамарка, ты спишь?
— Сплю, а что?
— На что твой стакан похож, посмотри!
Тамарка отвечает не сразу:
— У нашего Weihnachtsmann’a8 такая борода была — белая, со звездочками.
— Или как будто ледяная гора, а под ней костры, — прибавляю я, засыпая.
В Таврическом саду
— Девочка, а девочка, хотите с нами поездом с горки кататься?
Это спрашивают меня. Я молча отбегаю к скамейке, где сидит моя Неша, и, на всякий случай, утыкаюсь ей в плечо лицом.
― Нехорошо быть такой дикаркой, — уговаривает меня Неша, — отвечай же ей. Конечно, хочет. А как вас зовут, милая?
Белокурая девочка в голубой шубке подбирает с дорожки мою лопатку и подходит к нам.
— Оля Бейнрот.
— Ах, какая она чудная, красивая, как принцесса, — думаю я.
У Оли Бейнрот есть своя Неша, только гораздо хуже моей: у фрелейн Johanna большое сине-красное пятно во всю щеку, и на нее смотреть чуть-чуть страшно, хотя и интересно.
Я уже хочу потихоньку спросить Нешу: «Откуда такое пятно?», но Неша смотрит на меня строгими глазами... Я наклоняю голову, поскорее подворачиваю одну ногу (когда чего-нибудь стыдишься — никогда не выходит хороший реверанс!) и протягиваю Олечке руку в однопалой варежке.
Мы зовем Тамарку и идем набирать еще детей для поезда. Оля хочет выбирать детей «по-своему». Она старше и храбрее нас, и мы стараемся ей не мешать.
— Теперь нас довольно, — вдруг решает она.
Мы связываем все санки в поезд и бежим к горке.
Первые санки Олины: синие, плюшевые с роскошной бахромой до самых полозьев. За ними мои — красненькие, с высоким сиденьицем позади.
Я люблю возить в них моего замученного заботами и играми, зацелованного Мишку. За прошлую зиму он совсем потерял свою золотистую мягкую шерстку! И ухо само оторвалось. Сшили мы с Нешей ему красный кафтан с позументами: прикрыли Мишкину плешивую спинку, а ухо — уж Бог с ним! — так и оставили ему одно-единственное.
И сейчас сидит Мишка в моих санках в красном кафтане, а я бегу рядом и придерживаю его на крутых поворотах.
Сторож в Таврическом саду колдун — это я давно знала! Только он добрый колдун.
Стоит он на самой вершине горки. Полыхает на солнце его рыжая борода, а под ней горит у него слева на груди его колдуново солнце с какими-то знаками и отметинками.
Мы бежим в гору.
— Тише, тише подымайтесь! — кричат нам снизу.
Но мы видим, как колдун на горе бросает вниз по прозрачному зеленоватому водопаду одну диковинную рыбу за другой. Через секунду рыбы доплывают до нас и оказываются веселыми мальчуганами, распластавшимися на деревянных санях. Мальчуганы хохочут, кричат и вдруг исчезают за высокими сугробами снега.
Мы спешим, спотыкаемся о сугробы, падаем. Холодный воздух обжигает горло, глаза болят от белизны снега.
Мы на горке.
Колдун отогнал назойливых мальчишек, выправил наш поезд и пустил вниз...
Острый ветер ударил в лицо. Я впилась руками в железный ободок моего сиденьица, вытянула ноги.
Впереди, подо мною, мелькает голубая шубка: вот высунулись из-под нее тонкие ножки в белых гамашах, вздрогнули по лягушачьи, часто-часто забили по льду — значит, мы докатились до «волны» на самой середине горки.
Санки вдруг с силой толкает в сторону, подбрасывает вверх, а с ними вместе подбрасывает в груди мое сердце... Я закрываю глаза, откидываю голову назад, пока мои санки и сердце не падают вместе в какую-то пропасть...
Сцепились и залязгали позади меня полозья чьих-то санок, взвизгнули дети.
Но дальше дорога уже не опасна: голубая шубка — наш вожатый — опять прячет под себя тонкие ножки и откидывается назад. Внизу поворот, но голубая шубка не хочет направить по нему наш поезд, и мы стрелой летим на рыхлую снеговую стену... Весь поезд опрокидывается. Барахтаемся, хохочем. Кто-то капризно хнычет и вытряхивает из рукавов, из-под воротника большие комья снега.
— Это я нарочно не повернула, — хвастается Оля. — Так интереснее.
И мы опять бежим на гору, но уже в разбродку, разгоряченные, веселые, и волочим санки за собой.
Темнеет. Пора идти домой. Оля, Тамарка и другие девочки стараются выклянчить у старших еще полчасика на катанье. Но уже уходит в свою будку рыжебородый колдун: сейчас ударит в колокол, и все заспешат к воротам.
И мне чуть-чуть жалко расставаться с горкой, хотя я знаю про себя, что вот теперь-то и наступит самое чудесное! Зажгут на улицах фонари. Я буду тихо идти рядом с Нешей и смотреть на огромную снежную сетку, которая вдруг спустится с неба. Мне всегда кажется, что она не двигается, но растут по краям тротуаров голубые сугробы, и все глубже увязают в снегу мои ноги в высоких теплых галошках ...
Холодно! Тамарка приплясывает на ходу, волоча за собой санки. Я прячу руки в кругленькую заячью муфту, подвешенную у меня на шнурке, и прижимаю к груди захолодевшего Мишку. Вот прокатили мимо нас нарядные сани, а в них старуха и пес с огромной слюнявой мордой. Везут старуху вороные лошадки. Пар стоит над их головами, а из-под копыт разлетается белыми искрами снег. Сани скользят без шума, только у лошадок внутри что-то похлюпывает... Я долго гляжу им вслед...
***
На Воскресенской9 мы заходим в магазин, где всегда уютно, тепло и интересно для нас с Тамаркой. Тут и пахнет совсем по-особенному: керосиновыми лампами, новым коленкором10. И еще чем-то жареным тянет из дверей комнаты в глубине магазина.
Продавец здесь тоже совсем особенный: старенький, говорит всегда шепотом и быстро моргает узенькими глазками. На шее у него пестрый шарф, а на ногах валенки. Мы знаем про него, что он очень любит чижей. Держит их у себя, кажется, целую дюжину! Я ему всегда немного завидую, и мне так хочется заглянуть в его коморку, где горит лампадка и хрипят старые стенные часы.
Очень люблю, когда Неша покупает у него ленточки или катушки цветных ниток. Тогда я вскарабкиваюсь коленками на деревянный стул, заглядываю в разложенные на прилавке коробки и перечисляю Тамарке по-немецки различные цвета.
Когда мы уходим, старичок кутается в шарф, сторонится дверей и долго, суетливо нам кланяется.
Наши секреты
Наступили совсем особенные дни.
Тамарку и меня выкупали раньше положенного дня. Потом старшие сестры, мама, Неша — все выкупались в один день и стали наливать воду «на запас» в ванну, в кувшины, в тазы и кастрюли. Настя все время бегала за покупками, как перед праздниками. Сестры не пошли в гимназию...
И нас с Тамаринькой перестали водить в Таврический сад: после завтрака мы играли во дворе Спасской церкви11. Обедали без папы, а вечерами Тамаринька читала мне вслух немецкие сказки, или же мы сидели впотьмах, обнявшись, на моем плетеном диванчике и играли «в секреты».
Секретов теперь было очень, очень много...
— Знаешь, Шишилка, — говорила Тамарка, — теперь все будет по-особенному, потому что везде... «риволюция». Я сама слышала...
От этого непонятного слова мне становится в потемках немного страшно. Я стараюсь смотреть только прямо перед собой в дверную щель, в которую виден свет из столовой.
В столовой шелестит скатерть, позвякивают о блюдца ложечки. Потом слышны тяжелые, быстрые шаги Насти, которая несет по коридору самовар.
Тамара вскакивает с диванчика.
— Угадай, какие сегодня булочки к чаю?
— Не знаю, — тихо отвечаю я и прислушиваюсь к знакомому покашливанию и к скрипу половиц в кабинете.
— Ну, а все-таки угадай!
В столовой раздаются тихие шаги; зашуршала газета...
— Папа пришел, ― говорю я.
Я вижу в щель, как он садится у края стола. Настя ставит перед ним обеденный прибор. Папа сидит, опустив голову, и постукивает ножом по хрустальной подставке.
Мне почему-то делается ужасно его жалко.
— Знаешь, Тамаринька, когда папа будет старенький — я буду его через улицу за руку водить...
— Я тоже, — говорит Тамарка, — и ситный буду ему в мелочной покупать.
— А что же детей не видно? — слышим мы вдруг голос из столовой. — Эй, княжна, иди сюда, иди скорей, топ-топ ножками...
— Иду, — кричу я. Обгоняю Тамарку и с разбега вскакиваю папе на колени.
Болезнь
Как уютно бывало лежать больной в постельке! Неприятно только, когда Неша или мама решат, что нужно меня уложить и примутся за приготовления. Я сижу на стуле у печки и стучу зубами от холода, который забрался мне под ложечку и оттуда разливается по всему телу. Оставшись в пикейном лифчике и штанишках, я начинаю зевать, отряхиваться и дрожать еще больше, а когда и рубашонка взлетает над моей головой вместе с косичкой и бантом — я жалобно хнычу и впиваюсь руками в стул. На меня надевают чистую, согретую у печки ночную рубашку и относят в кровать.
Мне еще очень холодно, хотя я лежу, укутанная до подбородка в пуховое одеяльце и упираюсь пятками в горячие бутылки. Неша аккуратно складывает на стуле мое белье и чулки, уносит в шкаф мое платье и сапожки.
Закрываю глаза: в голове начинает стучать какой-то молоточек; я больше не дрожу и не зеваю... Какая-то теплая волна подкатывает к горлу...
— Неша!
Мы с Мишей обнимаемся и вместе падаем в темную, теплую реку, по которой прыгают красные огоньки.
А вот и карлики! Всегда те же самые, маленькие, смешливые. Подбегут друг к другу, схватят что-то, потом разбегутся в разные стороны и растянут передо мной длинную дрожащую струну12.
Мне щекотно от нее в груди и в голове, но я боюсь пошевелиться. А струна все тянется и вдруг, как лопнет! Карлики упадут на пол и хохочут, хохочут...
И я смеюсь и радуюсь, потому что струны больше нет, и карлики сейчас исчезнут: один — юркнет под комод, а другой — выпрыгнет в закрытую форточку и белым комочком упадет за окном.
Я вскакиваю на кровати и стараюсь пошире раскрыть тяжелые веки. В комнате почти темно, хотя шторы на окнах еще не спущены, и я вижу, как мелкий снег крутится и пляшет вслед улетевшему карлику. В глубине комнаты вижу в темноте маленький чудесный городок с сине-пепельными холмиками и огненным дворцом. Вот задрожала одна его стена, покачнулась и рассыпалась грудой искр и красных угольков. Над нею змейкой пробежало пламя и серый дымок. Красноватые пятна упали на медную доску на полу и проскользнули до самого комода, где спрятался один из карликов...
— Неша, — кричу я, — Неша, пусть они больше не приходят, эти карлики!!
Тамаркину кроватку унесли в спальню. Мы спим ночью вдвоем с Нешей. То есть сплю я, а когда просыпаюсь от каких-то капелек, которые стекают по моему лицу к ушам — вижу склонившуюся надо мной Нешу, слышу запах уксуса и чувствую что-то холодное и мокрое у себя на лбу.
Ночью вспоминаю, что, когда зажгли ночник и опрыскали комнату сосновой водичкой, приходил папа и поил меня из блюдечка вкусным малиновым чаем. Чай я весь выпила, но еще что-то другое пить не захотела, плакала, и папа ушел от меня расстроенный. Я знаю, что «другое» пить все равно придется утром, а то не позовут завтра доктора Соколова, и я всю жизнь останусь лежать в постели, без игрушек, без Тамарки и без сладкого.
***
— Кашку, кисельку, молочка, — говорит доктор и после каждого слова ударяет себя красной, широкой ладонью по колену. Лицо у него тоже красное, глаза зеленые, вылупленные, но ничего нет красивее его мундира и костяной палочки, на которую он опирается. Говорит он громко, почти кричит и никогда не стоит спокойно на месте, а все пританцовывает, как на морозе.
— Лежи, курица, смирно. Есть не проси и побольше спи. Наверно, опять своих карликов видишь?
Я боязливо киваю головой.
— Сама виновата. Не хнычь от компрессов и пей касторку, когда дают. Поняла?
— Поняла, — тихо говорю я, отворачиваюсь от доктора и ковыряю пальцем прошивку на уголке подушки.
— ...Armes Kind13, — не выдерживает Неша.
Доктор давно ушел, а я все еще лежу с натянутым на лицо одеялом и не то, что плачу, а так, посапываю носом за каждой скатившейся слезинкой. Да и плакать-то нечего!
Весело потрескивает печка, слетелись на окошко, воркуют, оглядываются на форточку мои синенькие гульки, голубки. Из гостиной глухо доносятся гаммы... Неша достает с полки книжку и садится возле меня читать вслух.
Я в двадцатый раз слушаю «Maerchen und Erzaehlungen»14 и знаю, что, когда Неша дойдет до того места, где отец с сыном приезжают на базар — ее пальцы не смогут перелистнуть сразу эту страничку. Неша покажет мне ее стертый замусоленный уголок и покачает головой в мою сторону...
Я вдруг не досчитываюсь одного знакомого голубка за окном.
— Неша, а где же самый синенький?
— Еще прилетит, подожди!
«Халат, халат» — булькает во дворе15. Здесь, в моей чистенькой детской, в моей теплой постельке — я не боюсь его. Но на улице, во дворе, даже когда иду за руку с Нешей — я не могу спокойно смотреть на его черное каменное лицо, на полосатый страшный мешок за плечами, в который он, конечно, прячет вместе со старыми муфтами, шубами, юбками — маленьких непослушных детей...
Как-то раз во дворе «халат» повернул ко мне свою бритую голову в плоской черной шапочке, оскалил зубы и пристально посмотрел на меня. Я страшно закричала, обхватила обеими руками Нешины колени и уткнулась ей в шубу лицом...
И вот сейчас я лежу в постельке и думаю под Нешино чтение: что на свете страшнее — «риволюция» или «халаты»?
Деревня
После Пасхи мама поехала искать дачу. Когда она вернулась, то сказала нам, что сняла имение под Лугой16. Мы узнали, что будем жить в доме из девяти комнат. Стоит этот дом на маленькой горушке, и от него бежит вниз длинная, длинная аллея, обсаженная кустами сирени.
По краям аллеи поляны, совсем без деревьев, но зато с кустами крыжовника и черной и красной смородины. В конце аллеи громадное озеро. У нас на берегу своя собственная купальня и две лодки. А напротив, через озеро, лес, где летом много грибов и ягод. По другую сторону дома много тени от кленов и берез, крокетная площадка, службы, ледник. Деревня в полверсте.
— Деревня? — переспросила я, затаив дыхание.
— Да.
— Настоящая деревня с избами?
Мама засмеялась.
— Конечно.
Мы с Тамаркой переглянулись.
— И колодец есть, и бараны, и телеги?
— Все есть — и бараны, и коровы, и куры, и лошади...
Мы с Тамаринькой завизжали, затанцевали и бросились друг другу на шею.
Вечером я принесла и разложила у мамы на коленях картинки, которые мы покупали в табачной, напротив. У меня были стада, хорошенькие избушки, сплошь покрытые снегом, и другие — коричневые, с соломенными крышами, с беленькой распустившейся березкой у крыльца; куры у глиняной чашки, наполненной зерном, колодезь, и возле него две румяные бабы с коромыслами на плечах...
— Мама, это такая и есть деревня? — спросила я, приставляя одну картинку к другой, чтобы получился общий вид.
— Не совсем... но почти такая...
— А какая?
— Сама скоро увидишь...
— А когда мы поедем?
— Вот, пятнадцатого мая вы обе получите ваши отметки за полугодие — фрелейн Зидлер вас и отпустит.
Поведение и успехи
Пятнадцатого мая было очень жарко.
Мы сидели в классе с открытым окном и ждали, когда фрелейн Зидлер войдет с папкой под мышкой и начнет раздавать нам наши листки. В этот последний день перед каникулами было очень шумно в классе: все говорили, перебивая друг друга, шалили, прыгали через скамейки, грызли леденцы, рисовали на классной доске морды, даже вскакивали на подоконник, хотя это было нам очень строго запрещено.
— Идет! — прошипел кто-то в дверях, и мы в одну секунду разбежались по местам.
Фрелейн Зидлер вошла, прикрыла окно, в которое надоедливо дребезжали с улицы трамваи, села как-то особенно важно за учительский стол и стала вызывать по алфавиту. Когда очередь дошла до нас, она вызвала сначала Тамарку и очень ее похвалила. Сказала, что Тамарка вторая ученица в классе, что у нее, кроме того, очень хороший характер и поведение хорошее.
— И сестренка молодец, — сказала она, повернувшись к моей парте, и подозвала меня пальцем к себе. Я подошла и сделала низкий реверанс.
— Ты — пятая ученица по успехам на тридцать восемь человек... Не надо забывать, что ты на полтора и даже на два года моложе других учеников... Значит, учишься совсем хорошо...
Она дала мне в руки мой лист. Я опять сделала реверанс и пошла на свое место. Но, не дойдя, остановилась возле доски и стала разглядывать этот красивый лист с отметками, который попал мне в руки первый раз. Наверху стояло мое имя и фамилия, написанные по-немецки очень четким заостренным почерком.
А под ними, как и в дневнике, шли два отпечатанных столбика: в одном было название предметов, в другом отметки.
Я прочла:
Поведение 5
Закон Божий (рус.) 5
Русский язык 5
Французский язык 4
Немецкий язык 5
Арифметика 4
Рукоделие 4
Рисование 4
Чистописание 3
Вдруг я услышала позади себя смех и, повернувшись к классу, увидела, что смеются надо мною. А фрелейн Зидлер даже водит пальцем по бумаге так, как я, и тоже смеется...
— Ну что, не дотерпела донести до своего места? — спросила она меня.
Я сконфузилась, прикрыла лицо листком и побежала к своей парте. Когда она кончила раздавать листки и встала, две девочки, красные, заплаканные, прятались в углу у дверей коридора... Но фрелейн Зидлер делала вид, что не замечает их. Я видела, что Тамарка тоже едва удерживает слезы, глядя на них, и только ждет ухода фрелейн Зидлер, чтобы подбежать к ним... Но фрелейн Зидлер вдруг подозвала Тамарку к себе и положила ей руку на плечо. Тамарка ничего не спросила и не подняла головы.
— Летом вы все должны хоть один час в день отдавать урокам, — сказала фрелейн. — Я сейчас передам через Тамару расписание уроков, которые вы должны сделать за два месяца, а она последит за тем, чтобы вы верно его списали... Хорошо, Тамара?
После этих слов огромная рука фрелейн Зидлер, лежащая на плече Тамарки, вдруг дернулась вниз и сейчас же опять приподнялась: это Тамаринька ответила фрелейн Зидлер реверансом.
— Но сестренке твоей ничего не задаю на лето. Слышишь? Пусть играет, бегает, шалит и пусть попробует немного потолстеть... А то прямо оса какая-то... Слышишь, оса, я о тебе говорю!.. — она повернулась ко мне — кушай больше и не учись... А то не возьму тебя осенью к себе...
Она подошла ко мне и больно потянула меня к себе за щеку.
— Я же кушаю, — попробовала я защищаться, а сама с любопытством разглядывала снизу ее подбородок с жесткими реденькими волосами, растущими во все стороны.
Фрелейн Зидлер не расслышала моих слов, отошла от меня и, как через трубу, пробасила:
— Ну, будьте здоровы и прощайте, дети, до осени.
Ловко и быстро переступая своими громадными плоскими ногами под длинной синей люстриновой юбкой, она вышла из класса.
Подготовка публикации и комментарии О. Репиной
1 Мариинские женские гимназии ― учебные заведения, находившиеся в ведомстве императрицы Марии. Первоначально назывались Мариинскими училищами. Первое было открыто в Петербурге в 1858 г., в 1862 г. училища переименовали в гимназии. Всего подобных учебных заведений было 35. Обучение продолжалось семь лет.
2 Названия второй и третьей книг ― «У порога в мир» (1942) и «Путь через мир» (1946).
3 Кирочная улица находится в Центральном районе Санкт-Петербурга. Этимология названия связана с расположенной на ней лютеранской кирхой Святой Анны (Анненкирхе).
4 Об Иване Ивановиче Кривоносове можно узнать в книге Справок о лицах, получивших на 1915 г. из Петроградской купеческой управы купеческие и промысловые свидетельства. На 1902 г. ему было 57 лет. Булочная располагалась на углу Пантелеймоновской улицы (ныне ул. Пестеля) и Моховой.
5 Для приготовления пудинга используется продукт, полученный из ствола саговой пальмы. В России заменителем пальмового крахмала чаще всего были кукурузный и картофельный.
6 «Шумел, горел пожар московский…» ― песня, считавшаяся народной, хотя ее слова были взяты из стихотворения Николая Соколова «Он» (1850), о событиях 1812 г.
7 Что случилось? (нем.)
8 Дед Мороз (Weihnachts ― рождественский, нем.).
9 Воскресенская улица ныне не существует, она стала частью Шпалерной, проходила от Потемкинской до Таврической улицы.
10 Коленкор ― дешевая бумажная материя полотняного переплетения, белая или одноцветной окраски.
11 Вероятно, имеется в виду Спасо-Преображенский собор, расположенный прямо напротив упомянутой Лютеранской церкви Святой Анны, по другую сторону Кирочной улицы, на которой и жила С. Зайцева.
12 В рассказе Н. Лескова «Заячий ремиз» герой Оноприй Перегуд рассказывая историю своей жизни, упоминает и карликов во сне: «…и что перед глазами моими мигает ― то мне непонятное, ― ибо это какие-то непонятные мне малые существа, со стручок роста, вроде тех карликов, которых, бывало, в детстве во сне видишь, и вот они между собою как бы борются и трясут железными кольями…»
13 Бедное дитя! (нем.)
14 Сказки и рассказы (нем.).
15 Так выкрикивали старьевщики-татары, прозванные поэтому халатниками.
16 Луга ― уездный город, располагавшийся в 130 верстах от Санкт-Петербурга. Окрестности Луги с XIX в. были любимым местом дачников из-за обилия хвойных лесов и сухости климата.
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
Государственный праздник Чехословакии
Государственный праздник Чехословакии
теги: новости, 2024
28 октября Чехия отмечает День образования независимой Чехословацкой республики. День создания независимого чехословацкого государства является национальным праздником Чешской Республики, который отмечается ежегодно 28 октября. О...
Воспоминания Александра Муратова
Воспоминания Александра Муратова
теги: новости, 2024
14 октября с.г. из типографии вышла первая книга "Воспоминания" Александра Александровича Муратова многолетнего автора журнала "Русское слово" Автор выражает слова благодарности Виктории Крымовой (редактор), Анне Леута (графическ...
журнал "Русское слово" №10 уже в типографии
журнал "Русское слово" №10 уже в типографии
теги: новости, 2024
Уважаемые читатели и подписчики журнала "Русское слово"! Спешим сообщить вам о том, что десятый номер журнала "Русское слово" сверстан и отдан в печать в типографию. Тираж ожидается в ближайшее время о чем редакция РС сразу все...
Выставка в Клементинуме к 100-летию Славянской библиотеки
Выставка в Клементинуме к 100-летию Славянской библиотеки
теги: новости, 2024
В рамках празднования столетнего юбилея Славянской библиотеки 5 сентября 2024 года, в здании Клементинума состоялся международный симпозиум «Славяноведческое библиотечное дело и его влияние на современное общественное образован...
Столетний юбилей Славянской библиотеки
Столетний юбилей Славянской библиотеки
теги: новости, 2024
Дорогие друзья! Вчера, 5 сентября, наша организация "Ruska tradice "с гордостью приняла участие в праздновании 100-летия Славянской библиотеки, нашего многолетнего партнёра. В праздновании юбилея Славянской библиотеки приняли у...
Выставка казахской культуры в ДНМ
Выставка казахской культуры в ДНМ
теги: новости, 2024
В большом зале Дома национальных меньшинств 08.10.2024 в 12:00 открылась выставка, посвященная казахской культуре. ...
Летние выставки в Чехии
Летние выставки в Чехии
теги: новости, 2024
Дорогие друзья! Если вы не уехали из Праги куда-нибудь на море, то у вас есть шанс посетить одну из региональных галерей во время летних каникул. Национальная галерея для местных выставок поделилась своими фондами и поддержал...
Выставка Вендулы Бржезиновой в ДНМ
Выставка Вендулы Бржезиновой в ДНМ
теги: новости, 2024
В Доме национальных меньшинств 2 июля открылась выставка Вендулы Бржезиновой "Мужество, добро, примирение"! Смысловое значение названия выставки таково: "Мужество жить, быть добрым к себе и окружающим и мириться с собой ...