И только ты, подняв на битву

Изнемогавших, претворил

Упрек истории — в молитву

У героических могил.

Иван Савин

«Русскому русского бить-то не страшно?»

В марте 1918 года через промозглые кубанские степи маленькая Добровольческая армия, отягощенная огромным обозом, двигалась на Екатеринодар (ныне Краснодар). Ее вел на юг Георгиевский кавалер, генерал от инфантерии Лавр Корнилов, и гонимые добровольцы верили в своего командующего. Он рассчитывал найти на богатой Кубани поддержку, в которой «кадетам» отказал Дон. После прихода большевиков в Новочеркасск и Ростов казакам предстояло вкусить всех прелестей власти революционных маргиналов с их патологической ненавистью к добропорядочной хозяйственной жизни воинов-земледельцев. С весенним теплом в казачьи станицы должно было прийти отрезвление от гражданского равнодушия, и Корнилов надеялся сохранить до той поры душу русской армии, чтобы вернуть ее воскресшей родине после Пасхи. Георгиевский кавалер, генерал от кавалерии Петр Краснов так описывал полный лишений Ледяной поход на страницах своего самого известного романа «От двуглавого орла к красному знамени»:

Добровольческая армия состояла в дни похода на Кубань почти исключительно из офицеров. В ее солдатских рядах стояли полковники и капитаны, командовавшие на войне полками и — батальонами. В ней за солдат, кроме офицеров, были юноши-юнкера и мальчики-кадеты, и лишь изредка попадались старые солдаты, оставшиеся верными России. Это делало ее сильной духом в боях. Никакая другая часть не смогла так наступать, не могла так блестяще решать самые сложные тактические задачи, так смело делать неудержимыми лобовые атаки и так математически точно, по часам, совершать сложные обходы. Она состояла из профессионалов военного дела, притом больше половины из них прошли трехлетний практический курс на войне. В этом отношении она была подобна полкам старых времен, когда солдатское дело было ремеслом и когда солдат воевал всю жизнь. Добровольцы этой эпохи в боевом отношении уподоблялись героям Фридриха Великого, суворовским чудо-богатырям, наполеоновской старой гвардии. <…> По понятиям народа, армия была кадетская, и в политическом, и в буквальном значении этого слова, буржуйская, господская, помещичья — и ее враги, большевики, при своей агитации против нее все это использовали.

При этом ни помещиков, ни фабрикантов, ни заводчиков среди первопоходников практически не было. Однако «буржуем» и «господином» традиционно называли любого интеллигента, и большевики совершенно сознательно разжигали в России социально-классовую войну, стравливая разные сословия и общественные группы. «Задача организационная сплетается в одно неразрывное целое с задачей беспощадного военного подавления вчерашних рабовладельцев (капиталистов) и своры их лакеев — господ буржуазных интеллигентов», — наставлял Владимир Ленин товарищей по партии зимой 1917/18 годов. И как будто бы в ответ председателю Совнаркома поручик-марковец Александр Лютер с отчаянием записывал в дневнике:

Будь все сделано по-людски, я бы отдал им и землю, и дворянство, и образование, и чины, и ордена <…>. Так нет же: «Бей его, мерзавца, бей офицера (сидевшего в окопах), бей его, помещика, дворянина, бей интеллигента, буржуя, соси его последние соки» — и, конечно, я оскорблен, унижен, истерзан, измучен.

На пути к Екатеринодару в одних населенных пунктах армии давали пищу, кров и небольшое пополнение, а в других встречали беспорядочным сопротивлением. Его главной силой становились красногвардейцы, сражавшиеся с «контрой» под руководством большевистских агитаторов и советских активистов, а также пришлые на Кубань: разудалые матросы-черноморцы и демобилизованные солдаты войск бывшего Кавказского фронта, видевшие в «кадетах» своих смертельных врагов, мечтавших вернуть народную вольницу под офицерскую палку, в ненавистные окопы уже почти выигранной, но опостылевшей войны с австро-германцами и турками.

Масла в огонь добавляли острые распри между казаками и крестьянами вокруг земельного вопроса: взрывные большевистские лозунги с призывами «все взять и поделить» нашли немало сторонников среди иногородних. «Кадеты», защищавшие право собственности, как казалось, делить поровну не дадут. Поэтому по добровольцам нередко стреляли тайно и по-партизански: из перелесков, камышей, кустов, домов, садов и амбаров.

Нервы измученных первопоходников взвинчивались до предела. Отчаяние, усталость и озлобление требовали выхода — и находили его в беспощадной расправе с противником и сочувствующими. «Все большевики, захваченные нами с оружием в руках, расстреливались на месте: в одиночку, десятками, сотнями, — вспоминал в эмиграции Алексей Суворин, младший брат известного журналиста и издателя. — Это была война на „истребление“». Сельских и станичных комиссаров, не успевших вовремя сбежать перед приходом белых, вешали, нередко по приговорам казачьих сходов. Генерал Корнилов сурово велел подчиненным: «В плен не брать. Чем больше террора, тем больше победы».

Бесчинства ленинцев на протяжении первых месяцев после Октябрьского переворота 1917 года порождали ответную жестокость. В романе участника Гражданской войны, репрессированного советского писателя Артема Веселого «Россия, кровью умытая» один из солдат спрашивал лихого большевика, хваставшегося войной с «кадетами»: « — Ну, а как, сынок, русскому русского бить-то не страшно? — Сперва оно действительно вроде неловко, — ответил красногвардеец, — а потом, ежели распалится сердце, нет ништо». Посеявший ветер пожинал бурю, а взявший меч погибал от меча.

Наименьшее зло

Во время гражданской войны — в России, Финляндии, Испании — зачастую приходилось выбирать не между добром и злом, а между бесспорным злом и злом еще большим. Это утверждение тем более справедливо применительно к историческим обстоятельствам, когда народ легко превращался в толпу, а толпа в банду.

100 лет назад в Ледяном походе добровольцы мстили не только за замученных или убитых родственников, но и за поруганную офицерскую честь, сорванные погоны, шестимесячное унижение на фронте после «великой и бескровной», жестокие убийства однополчан и сослуживцев, произвол полковых комитетов и повальное дезертирство, за грабежи, позор сепаратного мира, поругание Церкви, крушение России — и всего, что составляло смысл их жизни. Объективная проблема заключалась и в том, что захваченных пленных некуда было девать: «кадеты» не имели тыла, а по пятам за ними шли красные. Любое промедление в бесконечном пути или мелкое тактическое поражение фактически обрекало армию и беженцев на полное истребление, поэтому приходилось сражаться за выживание. Известный литератор Роман Гуль, участвовавший в Ледяном походе в чине прапорщика Корниловского Ударного полка, оставил такое описание массового расстрела после боя под селом Лежанка Медвеженского уезда Ставропольской губернии:

Из-за хат ведут человек 50—60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.

Пленные.

Их обгоняет подполковник Неженцев, скачет к нам, остановился — под ним танцует мышиного цвета кобыла.

«Желающие на расправу!» — кричит он.

«Что такое? — думаю я. — Расстрел? Неужели?» Да, я понял: расстрел, вот этих 50—60 человек, с опущенными головами и руками.

Я оглянулся на своих офицеров.

«Вдруг никто не пойдет?» — пронеслось у меня.

Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами.

Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами. Прошла минута.

Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны...

Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили.

Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых.

Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то, — это не «война». <…> Вот она, подлинная гражданская война <…>.

Около меня — кадровый капитан, лицо у него как у побитого. «Ну, если так будем, на нас все встанут», — тихо бормочет он.

Расстреливавшие офицеры подошли.

Лица у них — бледны. У многих бродят неестественные улыбки, будто спрашивающие: ну, как после этого вы на нас смотрите?

«А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!» — кричит, отвечая кому-то, расстреливавший офицер.

Свидетельство прапорщика Гуля выглядит реалистично. Однако отметим, что из его роты при средней численности в 150 чинов желающих поучаствовать в расправе набралось всего лишь пятнадцать человек. «Кадетам», как это видно из воспоминаний Гуля, была свойственна рефлексия, отсутствовавшая у их противников — они разрушали Россию, чтобы построить «светлое царство социализма» и «Земшарную Республику Советов».

Но только ли о мести шла речь?..

Поведение первопоходников на поле брани соответствовало жестоким реалиям гражданской войны. При этом добровольцы не могли знать, что вслед за завоеванием России большевиками последует почти полное уничтожение ими самой крупной Православной Церкви в мире, государственный террор органов ОГПУ-НКВД, коллективизация и раскулачивание, голодомор и тридцатилетний скрежет концлагерной машины ГУЛАГа, которые унесут миллионы человеческих жизней, а десятки миллионов соотечественников будут принуждаемы новой властью к жизни во лжи и постоянном лицемерии.

В те же самые весенние недели 1918 года, когда в кубанских степях совершался «милый и страшный» Ледяной поход, в охваченной смутой Финляндии наступил решительный перелом в кровавой борьбе между белыми и красными финнами. В конечном итоге, несмотря на весь трагизм национального противостояния и тысячи жертв, победа небольшой армии генерала от кавалерии Карла Густава Маннергейма — русского офицера и Георгиевского кавалера — в исторической перспективе предопределила цивилизованное развитие Финляндии и качество жизни ее граждан, основанное, в первую очередь, на неприкосновенности частной собственности и свободе хозяйственной инициативы. И в России, и в Финляндии, и позднее в Испании белые защищали фундаментальные социальные институты, служившие опорой для дальнейшего существования общества и государства. Однако русские европейцы, в отличие от финнов и испанцев, потерпели поражение.

Позднее в эмиграции философ Иван Ильин так объяснял необходимость сопротивления злу силою, признавая вместе с тем и неизбежные искушения такого жизненного выбора:

Применение физической силы к другому человеку, даже к злодею, само по себе ни при каких условиях не может быть добром. Но нередко оно есть наименьшее зло. Путь сопротивления злу открытой физической силой не есть путь праведности. Но в определенных жизненных ситуациях отказаться от него нельзя. Если волевая, героическая <…> душа стоит перед заданием спасти от смерти любимого человека (или, соответственно, оградить от насильников-растлителей семью, церковь, родину), — то она не может считать свое задание разрешенным, если праведнически погибнет вместе со спасаемым и притом погибнет потому, что не решится преступить пределов своей моральной праведности.

В начале Ледяного похода Корнилов категорически запретил подчиненным самочинные обыски, реквизиции, грабежи, требуя платить за взятый фураж, продовольствие, постой и другие обременения военного времени. Мародеры наказывались безжалостно. Поэтому для жителей Ставропольской губернии и Кубанской области единственная возможность уменьшить кровопролитие и снизить размах насилия заключалась в том, чтобы пропускать добровольцев на Екатеринодар без сопротивления. Но такому разумному поведению нейтральной стороны противились энергичные активисты большевистских ревкомов, требовавшие непременно «драться с Корниловым» и защищать советскую власть. По их митинговым призывам вчерашние дезертиры и батраки из бедняцкой массы неумело хватались за оружие, сражались с профессионалами в погонах храбро, но бестолково — и человеческая жизнь становилась дешевле винтовочного патрона.

В походе к Екатеринодару

Наиболее памятные бои скитавшаяся армия вела у сел и станиц Лежанка, Березанская, Журавский хутор, Кореновская, Усть-Лабинская и др. 4 (17) марта, когда добровольцы занимали станицу Кореновскую Кавказского отдела Кубанской области, пришло неожиданное известие о том, что Екатеринодар находится под властью не краевой Рады, а большевиков во главе с Александром Автономовым — бывшим хорунжим, ныне командовавшим Юго-Восточной революционной армией. Он поклялся уничтожить Корнилова и очистить Кубань от южнорусской контрреволюции. Теперь заветная цель мучительного похода исчезла, все надежды на заслуженный отдых в кубанской столице рухнули. К тому моменту Добровольческая армия уже потеряла 400 человек убитыми и более 1,5 тыс. ранеными (более половины своего первоначального состава), нуждалась в пополнении и боеприпасах.

Через неделю, после тяжелой переправы через Кубань, Корнилов получил донесения о местонахождении отряда Кубанской Рады, насчитывавшего более двух тысяч человек, преимущественно офицеров. Им командовал молодой и жестокий генерал-майор Виктор Покровский — Георгиевский кавалер и храбрый авиатор, снискавший известность в годы Великой войны. При отряде Покровского находились Войсковой атаман полковник Александр Филимонов и члены краевого правительства, покинувшие Екатеринодар под давлением красных. Устремившись на соединение с кубанцами, добровольцы 15 (28) марта выдержали успешный бой за станицу Новодмитриевскую Екатеринодарского отдела. Ее защищали силы противника общей численностью до трех тысяч бойцов.

Под артиллерийским огнем колонна Офицерского полка, во главе которой спокойно шел Георгиевский кавалер, Генерального штаба генерал-лейтенант Сергей Марков, форсировала реку Черную, представлявшую сплошное месиво из воды и снега, и мгновенно — в штыки — штурмовала смятенную станицу. В скоротечной атаке мокрые шинели первопоходников под резким холодным ветром обледенели и превратились в настоящие панцири. В память об этом событии весь 1-й Кубанский поход получил название Ледяного.

Красные лишились в бою до трети личного состава, бросили восемь орудий и снаряды, доставшиеся добровольцам. Марковцы потеряли двух офицеров убитыми и до пятнадцати ранеными, корниловцы-ударники — 45 чинов. К неудовольствию Корнилова и Маркова, кубанская конница генерала Покровского не поддержала атаку, в противном случае разгром противника был бы полным. Его неуверенные попытки вернуть станицу добровольцы отбили.

17 (30) марта в Новодмитриевской состоялось совещание командиров двух антибольшевистских формирований. Представители Рады во главе с атаманом Филимоновым долго торговались с Корниловым и другими старшими начальниками, требовали автономии для своих частей, но Корнилов заставил кубанцев подчиниться без всяких условий. В итоге численность переформированной Добровольческой армии выросла до шести тысяч чинов, и теперь в ее обозе насчитывалось до семисот раненых. 1-й бригадой командовал генерал Марков, 2-й — Георгиевский кавалер, Генерального штаба генерал-майор Африкан Богаевский, конной бригадой — Георгиевский кавалер, генерал от инфантерии Иван Эрдели. В распоряжении командующего состоял инженерный Чехословацкий батальон капитана Яна Немечика.

С подкрепленной и прибодрившейся армией, имевшей теперь 10 орудий, Корнилов рискнул штурмовать укрепленный Екатеринодар, рассчитывая добиться победы. Особые надежды командующий возлагал на Корниловский Ударный полк Генерального штаба полковника Митрофана Неженцева. «Худощавый, небольшого роста, в пенсне на близоруких глазах, это был человек железной воли и мужества, не знавший страха», — писал о нем позднее генерал Богаевский. За предыдущий месяц ударники потеряли убитыми и ранеными более 350 человек. Теперь, получив в Новодмитриевской пополнение из юнкеров Киевского Константиновского военного училища и кубанцев, полк вырос до тысячи штыков и претендовал на славу лучшей части, носившей шефское имя Корнилова.

Однако в распоряжении Автономова в Екатеринодаре находились 20—28 тыс. штыков и сабель, до 25 орудий и два бронепоезда. Большевики не испытывали нужды в боеприпасах, в то время как добровольцам их по-прежнему не хватало. Поэтому задача выглядела очень сложной. Мешали Автономову соперничество и амбиции красных полевых командиров, с подозрением относившихся к попыткам создать централизованное военное управление и ввести оборону города в организованные рамки.

24 марта (6 апреля) добровольцы в упорном бою захватили станицу Георгие-Афипскую Екатеринодарского отдела. Пятитысячный отряд красных с двумя бронепоездами потерпел полное поражение и оставил белым в качестве трофеев около семисот снарядов. Офицерский полк потерял около 150 человек, Корниловский — около 50 ударников. После захвата Георгие-Афипской армия вышла юго-западнее кубанской столицы на железнодорожную линию Новороссийск — Екатеринодар. Из-за широкого разлива Кубани продвигаться приходилось почти все время по воде, в пути люди проваливались в бесчисленные ямы и канавы.

Вечером 27 марта (9 апреля) добровольцы, несмотря на очевидное превосходство красных, с упорством обреченных осадили Екатеринодар. Главком Автономов, получая тревожные донесения о неудержимом приближении «кадетов», нервничал и старался удержать противника на дальних подступах, чтобы не допустить прямого штурма города. Он попытался нанести встречный удар по наступавшим частям Корнилова. Однако в близлежащей станице Елизаветинской ударники Неженцева и чины Партизанского полка под командованием Георгиевского кавалера, Генерального штаба генерал-майора Бориса Казановича отбили многолюдную, но бестолковую атаку большевиков, отбросив их прямо до городских окраин. Елизаветинцы встретили корниловцев колокольным звоном и дали Неженцеву пополнение в три казачьих сотни во главе с есаулом Киселем. На следующие сутки командующий назначил решительный штурм кубанской столицы.

Гибель болярина Лавра

У Корнилова было два варианта решения поставленной задачи — и оба рискованные. Он мог сосредоточить все силы и бросить их в атаку, действуя решительно и не думая о последствиях. Но в случае упорного сопротивления красных армия лишалась последних резервов, раненые и беженцы предоставлялись сами себе. Поэтому Корнилов выбрал второй вариант: части генерала Маркова охраняли обоз, а для штурма назначались бригады Богаевского и Эрдели.

28 марта (10 апреля) весь день кипели ожесточенные бои, не давшие конечного успеха, хотя несколько раз чаша весов, как казалось, склонялась в сторону добровольцев. Но в конце концов мощный огонь противника обескровил части атакующих. От четырехротного офицерского батальона Корниловского Ударного полка уцелели лишь остатки одной израненной роты. В решающий момент боя Корнилову не хватило сил, чтобы развить успех и ворваться в Екатеринодар, в то время как марковцы бездействовали в тылу армии.

29 марта (11 апреля) из-за больших потерь Корнилову все-таки пришлось вызвать в боевую линию бригаду Маркова, а обоз с небольшим охранением остался в Елизаветинской. Штурм возобновился, бои гремели по всей линии окопов. На правом фланге Офицерскому полку, потерявшему до двухсот человек, удалось захватить артиллерийские казармы и закрепиться в них. До городской черты оставалось шагов четыреста. Партизаны Казановича пробились к самому центру, до Сенной площади, но потеряли связь с марковцами, и им пришлось вернуться. При этом состав полка сократился до трехсот чинов. За двое суток добровольцы израсходовали все снаряды и почти все патроны.

На левом фланге наступления корниловцы буквально истекли кровью и отошли на исходные позиции. Храбрый полковник Неженцев погиб в стрелковой цепи, поднимая в атаку последних ударников. В строю элитного полка, командование которым после убитого Неженцева принял Георгиевский кавалер, Л.-гв. полковник Александр Кутепов, осталось всего 65 человек. В качестве пополнения корниловцы получили 350 казаков станицы Новомышастовской Темрюкского отдела, но наступательный порыв лучшей части очевидно угас.

При штурме Екатеринодара Добровольческая армия понесла огромные потери убитыми и ранеными. К концу вторых суток боев в 1-й бригаде Маркова насчитывалось около 1,2 тыс. штыков, а во 2-й бригаде Богаевского — менее шестисот. Физическое и моральное утомление личного состава достигло крайнего предела. Число раненых в походном лазарете превысило 1,5 тыс. человек, многие из них страдали из-за нехватки квалифицированной помощи.

После полудня 30 марта (12 апреля) усталый и осунувшийся Корнилов собрал военный совет старших начальников. Гибель Неженцева произвела на генерала очень тяжелое впечатление. Общая обстановка выглядела безвыходной, а отступление казалось бесперспективным и немыслимым. Поэтому командующий, несмотря на возражения близких соратников, решил снова атаковать город по всему фронту. Генерал от инфантерии Михаил Алексеев убедил Корнилова дать измученным войскам сутки отдыха, и последний штурм был назначен на 1 (14) апреля.

Фактически армия обрекалась на героическое самоубийство. Даже если бы каким-то чудом город удалось захватить, то удержать его после понесенных потерь в случае контрнаступления Автономова добровольцы не могли. Мрачный генерал Марков вернулся в свой штаб и спокойно сказал сослуживцам: «Наденьте чистое белье, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Если не возьмем, а если и возьмем, то погибнем». Но Бог решил иначе — и судьба Добровольческой армии, а вместе с ней и всего антибольшевистского сопротивления на Юге России, резко изменилась.

Во время осады кубанской столицы армейский штаб размещался в здании молочной фермы Екатеринодарского экономического общества, находившейся примерно в трех километрах от городской черты. Постоянное движение возле одноэтажного деревянного дома привлекло внимание советских наблюдателей, и штаб оказался в зоне обстрела противника. «Дом со своими белыми стенами, да и вся ферма были превосходной мишенью на отличной дистанции», — отмечал генерал Богаевский. Утром 31 марта (13 апреля) артиллерийский снаряд попал в угловую комнату, служившую одновременно кабинетом и квартирой командующего. Корнилов перед этим отпустил Богаевского и в момент обстрела работал, изучая карту. Его решение атаковать Екатеринодар оставалось непреклонным…

Взрывная волна смертельно контузила Корнилова. Богаевский бросился в комнату и увидел печальную картину: «Корнилов лежал на полу с открытыми глазами, весь покрытый белой пылью. Его голову поддерживал его адъютант, корнет Бек-Хаджиев, по левому виску текла струйка крови, правая нога была вся в крови, шаровары были разорваны. Генерал Корнилов тихо стонал».

Генерала вынесли из дома, и через десять-пятнадцать минут он скончался, не приходя в сознание. Потрясенный Богаевский успел вложить крестик из свечного воска в холодевшие руки умершего.

Известие о гибели Корнилова кто-то из штабных офицеров в истерике передал по телефонной связи в боевую линию. Ужасная новость произвела ошеломляющее впечатление на добровольцев — и их боевой дух окончательно надломился. Один из офицеров-корниловцев записал в дневнике: «Никто не хотел этому верить. Но потом, когда пришло подтверждение, все впали в отчаяние. Если нет с нами Корнилова, то это значит конец, конец всем нам, конец всех наших надежд». О новом штурме Екатеринодара не стоило и мечтать. С формального согласия Алексеева как создателя Добровольческой армии в командование вступил генерал-лейтенант Антон Деникин.

Приказ генерала от инфантерии Алексеева

§ 1.

Неприятельским снарядом, попавшим в штаб Армии, в 7 ч. 30 мин. 31 сего марта, убит генерал Корнилов. Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора. Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине. Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею — известны всем нам. Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабеет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.

Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову — нашему незабвенному Вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!

§ 2.

В командование Армией вступить генералу Деникину.

Деникин принял трудное и мужественное решение: он снял мертвую осаду и, несмотря на все лишения, повел обескровленную армию обратно на север, в Область Войска Донского, где начиналось казачье восстание. Для исполнения задуманного Деникину пришлось оставить обоз и по окрестным кубанским станицам — почти всех тяжелораненых, которые не могли перенести тяготы долгого и опасного пути. Чтобы облегчить их участь, новый командующий приказал отпустить пленных, захваченных в последних боях, но большинство раненых добровольцев и сестры милосердия, разделившие их судьбу, погибли от рук преследователей.

Тела Корнилова и Неженцева первопоходники похоронили 2 (15) апреля в немецкой колонии Гначбау, находившейся в 40 км от кубанской столицы. На следующий день большевики приехали в Гначбау, выкопали труп Корнилова и привезли в Екатеринодар. Пьяные победители долго глумились над ним, подвесив голое тело на веревке на Соборной площади, затем рубили его шашками и, наконец, сожгли за городом. Торжествующий Александр Автономов и его ближайший соратник Иван Сорокин громогласно объявили Добровольческую армию уничтоженной.

Но это было их глубокое и роковое заблуждение.

Источники и литература:

Алексеева-Борель В. М. Сорок лет в рядах Русской Императорской Армии. Генерал М. В. Алексеев. СПб., 2000.

Гуль Р. Б. Ледяной поход. М., 1992.

Ильин И. А. О сопротивлении злу силою // Ильин И. А. Собр. соч. Т. V. М., 1996.

Краснов П. Н. От двуглавого орла к красному знамени. В 4 т. Рига, 1992.

Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917—1920 годов. Кн. 1-я. Париж, 1962.

Материалы для истории Корниловского Ударного полка. Париж, 1974.

Федюк В. П. Белые. Антибольшевистское движение на Юге России. 1917—1918 гг. М., 1996.