Поэт, всю жизнь писавший стихи о розах, звездах, садах неведомого халифата, грезивший об острове Цитере и признававшийся в том, что не может «соединить в создании одном прекрасного разрозненные части»1? Между тем была в стихах Георгия Иванова и политика. Хотя и в весьма небольшом количестве.
Из примерно 700 (включая варианты) известных в данное время стихотворений Георгия Иванова, опубликованных как при его жизни, так и после смерти, к категории «гражданская лирика» может быть отнесена от силы дюжина, максимум — десятка полтора, то есть не более двух процентов от объема его творческого наследия. О чем это свидетельствует? Прежде всего, о том, что эта тематика была Георгию Иванову совершенно не близка. Также о том, что, являясь изначально поэтом-лириком, таковым он до конца дней и оставался. Обращение же Иванова к темам, не входящим в его приоритеты как стихотворца, являлось, судя по всему, реакцией не столько поэта, сколько гражданина. Поскольку «жить в обществе и быть свободным от общества», как известно, невозможно никому, включая самых утонченных эстетов и пребывающих в умозрительной башне из слоновой кости философов.
«Россия — только страх»
Политические мотивы появились в поэтическом творчестве Георгия Иванова эмигрантского периода только после Второй мировой войны. До этого они в его стихах если и встречались, то крайне редко и лишь как свидетельство мучившей его ностальгии по той России, которую он, несомненно, любил и которую погубили ненавистные ему большевики.
В первую выпущенную им в эмиграции новую поэтическую книгу «Розы» было включено 41 стихотворение. Из них лишь одно можно отнести к разряду гражданской лирики: «Россия, Россия „рабоче-крестьянская“…»2. В следующей книге — «Отплытие на остров Цитеру. Избранные стихи 1916—1936» (в первом ее разделе, куда были включены произведения, ранее публиковавшиеся в периодике Русского Зарубежья) — тоже было только одно из двадцати: «Россия счастие. Россия свет…». Оба эти стихотворения проникнуты неимоверной грустью и тоской по той России, которая, как их автор тогда уже со всей ясностью осознавал, погибла безвозвратно:
…Россия тишина. Россия прах.
А может быть, Россия — только страх.
Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
Веревка, пуля, каторжный рассвет —
Над тем, чему названья в мире нет3.
«…вашей России не помню и помнить ее не хочу»
На протяжении последних пяти лет жизни Георгия Иванова основным и фактически единственным публикатором его стихов был эмигрантский «Новый журнал». Почти все его произведения, опубликованные в этом издании4, принадлежали, пользуясь определением ответственного секретаря «Нового журнала» Романа Гуля, к поэзии «русского экзистенциализма»5. Однако были в их числе и те, что в данную категорию никак не вписывались. Из них самым ярким и наиболее известным стало одно из четырех, помещенных в вышедшем в 1952 году 31-м его номере.
Мне больше не страшно. Мне томно.
Я медленно в пропасть лечу.
И вашей России не помню
И помнить ее не хочу.
И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
Березки, дымки, огоньки...
...Я вижу со сцены — к партеру
Сиянье... Жизель... Облака...
Отплытье на остров Цитеру,
Где нас поджидала Чека6.
Проникнутое неимоверным отчаянием, стихотворение это вошло в число наиболее известных ивановских удач — наряду с такими шедеврами, как «Хорошо, что нет Царя…», «Эмалевый крестик в петлице…» и «Распыленный мильоном мельчайших частиц…». Тем более странным выглядит решение автора, при включении этого стихотворения в макет книги «1943—1958. Стихи» купировавшего последнюю его строфу7, после чего изначально присутствовавший в стихах трагизм улетучился, как упомянутые в них дымки, или потух — как мерцавшие огоньки. Какими соображениями руководствовался Георгий Иванов, превращая изумительное стихотворение в просто хорошее, неизвестно. Впрочем, согласно широко распространенной максиме, гласящей, что поэт всегда прав, — за читателем стихов оставлено право только оценивать их с позиций «нравится — не нравится». Все прочие права сохраняются за автором.
«Какие отвратительные рожи»
Наиболее известным политическими стихами Георгия Иванова являются «Стансы». Стихотворение это состоит из двух частей; первая, по утверждению автора, была написана в начале 1953 года, когда советский диктатор Иосиф Сталин был еще жив, вторая — в середине марта того же года, примерно через две недели после того, как из Москвы пришло известие о его смерти. По-видимому, данное событие настолько впечатлило Георгия Иванова, что он позволил себе то, чем уже много лет не занимался, — сочинить рифмованную публицистику.
СТАНСЫ
Родная моя земля,
За что тебя погубили?
Зинаида Гиппиус
I
Судьба одних была страшна,
Судьба других была блестяща.
И осеняла всех одна
России сказочная чаща.
Но Император сходит с трона,
Прощая все, со всем простясь, —
И меркнет русская корона,
В февральскую скатившись грязь.
Двухсотмильонная Россия —
«Рай пролетарского труда».
Благоухает борода
У патриарха Алексия.
Погоны светятся, как встарь,
На каждом красном командире,
И на кремлевском троне «царь»
В коммунистическом мундире.
Протест, сегодня бесполезный, —
Победы завтрашней залог!
Стучите в занавес железный,
Кричите: «Да воскреснет Бог!»
II
И вот лежит на пышном пьедестале
Меж красных звезд, в сияющем гробу,
«Великий из великих» — Оська Сталин,
Всех цезарей превозойдя судьбу.
И перед ним в почетном карауле
Стоят народа меньшие «отцы» —
Те, что страну в бараний рог согнули.
Еще вожди, но тоже мертвецы.
Какие отвратительные рожи,
Кривые рты, нескладные тела!..
Вот Молотов. Вот Берия, похожий
На вурдалака, ждущего кола...
В безмолвии у сталинского праха
Они дрожат. Они дрожат от страха,
Угрюмо морща некрещеный лоб.
И перед ними высится, как плаха,
Проклятого вождя — проклятый гроб8.
«Благоухает борода у патриарха Алексия»
С этим стихотворением произошла и довольно неприятная для Георгия Иванова история — насколько известно, единственная в его эмигрантской жизни, — связанная с цензурным вмешательством в его текст. Причем, что интересно, не единожды, а дважды.
Первая случилась в 1953 году, когда Иванов только сочинил первую часть «Стансов». Он предложил их редактору журнала «Возрождение» Сергею Мельгунову, с которым в очередной раз возобновил сотрудничество после длительной ссоры. Однако Мельгунову, ярому антимонархисту, не понравились строки про русскую корону, катящуюся в февральскую грязь. Такой грубый выпад против Февральской революции 1917 года он посчитал чуть ли не персональным для себя оскорблением и предложил Иванову заменить прилагательное «февральскую» на «октябрьскую» — чтобы перевести стрелки с кадетов и октябристов на большевиков. Поэт категорически отказался менять в тексте хотя бы запятую. Иванов и Мельгунов в очередной раз поругались, и публикация не состоялась.
Четыре года спустя Иванов решил попробовать опубликовать это стихотворение снова — в том же издании. Мельгунова в «Возрождении» уже давно не было, журнал делали другие люди, настойчиво уговаривавшие Иванова забыть былые распри и обиды и возобновить сотрудничество. Вот он и решил послать туда «Стансы» (состоявшие уже из двух частей) — как пробный шар. Что в марте 1957 года и сделал.
Дальше случилось нечто такое, чего поэт Иванов менее всего мог ожидать.
Ознакомившись с присланными стихами, издатель «Возрождения» Абрам Гукасов (он же Гукасян) приказал секретарю редакции Игорю Мартыновскому-Опишне выкинуть из третьей строфы первой части одну строку — ту, в которой фигурирует борода сталинского патриарха Алексия (Страгородского), — и заменить ее точками, и только тогда позволил засылать стихотворение в набор. Мартыновский-Опшня, выполнив распоряжение, посчитал своим долгом уведомить о нем автора подвергнутого цензуре стихотворения. Он написал Иванову извинительное письмо, в котором разъяснял, что его стихи попали в пасхальный номер журнала и поэтому упоминание такой почтенной религиозной фигуры, как патриарх Алексий, в столь непочтительном контексте может вызвать среди читателей «Возрождения» нежелательные ассоциации. Получив письмо Мартыновского, Иванов ответил, что не может позволить, чтобы с его стихами обращались подобным образом, и попросил вовсе не публиковать «Стансы», предложив к следующему номеру прислать какие-нибудь другие стихи, не вызывающие никаких сомнительных ассоциаций. Но когда в редакции «Возрождения» получили это его письмо, было уже поздно — макет ушел в типографию и тираж печатался.
Узнав о том, что стихотворение все же было опубликовано с цензурной купюрой, Иванов сильно рассердился. А когда получил журнал, открыл его и увидел, что в его публикации по недосмотру редакции еще и неправильно напечатан эпиграф из стихотворения Зинаиды Гиппиус (две стихотворные строки были набраны в одну, что превратило стихи в прозу), то обозлился до чрезвычайности. В сентябре 1957 года он поведал об этом конфликте своему заокеанскому корреспонденту Роману Гулю:
«Где же было <…> тиснуть [эти стишки], как не у Гукасяна — там был восторг <и> усиленная оплата таких социально созвучных чеканно-пушкинских строф. Но поганый армяшка, по подлости и трусости, <ему> присущей, выпустил строчку „Благоухает борода у патриарха Алексия“ <…>. Этот сукин кот засомневался — вдруг на него патриарх обидится? Он искренне считает, что „Возрождение“ в СССР кем-то читается и на кого-то „влияет“»9.
Все люди, хорошо знавшие Георгия Иванова, в один голос утверждали, что главным его врагом является его же собственный до невозможности злой и ядовитый язык. И что именно благодаря своему языку он в течение жизни неоднократно попадал в разные неприятные истории и под конец жизни оказался во французской богадельне для стариков без гражданства, не имеющих собственного жилья и государственной пенсии. Несомненно, понимал это и сам Георгий Иванов. Но поделать с собой ничего не мог, да, скорее всего, и не хотел. Язык был сильнее его.
«Россия рухнула во тьму»
Последние три с половиной года жизни Георгия Иванова прошли в пансионе для престарелых лиц без гражданства, находящемся в городке Йер-ле-Пальме на средиземноморском побережье Франции. Там он вместе с женой, поэтессой Ириной Одоевцевой, имевшей точно такой же статус, оказался в начале февраля 1955-го и там же умер в конце августа 1958 года. В течение всего этого времени, несмотря на постоянно ухудшающееся состояние здоровья, Иванов продолжал писать стихи. Все, что он присылал в редакцию «Нового журнала», немедленно шло в набор. При этом у Иванова, в отличие от «прочей поэтической братии» (как он сам презрительно именовал коллег по перу), в данном издании было совершенно особое положение — его стихи печатались не «в общей массе», а отдельно, в специально для него сделанной рубрике «Дневник»10.
Стихотворения, опубликованные в те годы в «Новом журнале», являются лучшими из всех, когда-либо Ивановым сочиненных. Сам поэт, крайне скептически относясь к своему раннему стихотворчеству, поздним с полным основанием гордился. Однако все они принадлежали к категории той самой — пользуясь определением Романа Гуля — «экзистенциальной лирики», которой так восхищались одни читатели Георгия Иванова и которую так не выносили другие, обвинявшие поэта в том, что он является певцом «безнадежности, обреченности, смерти», а его стихи полны «юмора висельника» и, по сути, являются примером поэзии, «отрицающей самое себя»11.
Ни в одной из публикаций новожурнального «Дневника» Георгия Иванова 1953—1957 гг. ни одного проникнутого социально-политической тематикой стихотворения нет. Однако из этого факта никоим образом не следует, что Иванов в те годы таких стихов вообще не писал, — из этого следует только то, что таких стихов он туда не посылал. По какой причине? Вероятнее всего, по той, что опасался в случае появления их на страницах «Нового журнала» возникновения скандала — и потери единственного места для публикации, которым он в те годы располагал. А то, что скандал был бы неминуем, Георгий Иванов ни на мгновение не сомневался, и для такой уверенности у него были все основания.
Когда на рубеже 1940—1950-х гг. правительство Соединенных Штатов Америки наконец осознало, что Советский Союз вовсю готовится к Третей мировой войне, а развязанная Сталиным в июне 1950 года война в Корее является к ней прологом, в Вашингтоне приняли решение ответить на брошенный свободному миру вызов, однако не силой оружия, а силой интеллекта. И против СССР была развернута психологическая война. Важнейшими ее инструментами стали американские государственные центры — Информационное агентство США, Координационный комитет по борьбе с коммунистической пропагандой и действующие под его эгидой радиостанции «Свободная Европа» и «Свобода». На контрпропагандистскую работу были выделены крупные финансовые средства. По обе стороны Атлантического океана одна за другой стали возникать различные эмигрантские антикоммунистические организации, союзы и комитеты, а уже существовавшие и до того прозябавшие в нищете воспряли духом.
Организаций таких в те годы было великое множество. Уцелевшие от выдачи Советам после Второй мировой войны власовцы создали СБОНР (Союз борьбы за освобождение народов России), остатки принимавших участие в войне на стороне Третьего рейха белоэмигрантов — СБСР (Союз борьбы за свободу России) и САФ (Союз Андреевского флага). В 1945—1946 гг. в беженских лагерях на территории союзной оккупационной зоны Германии бурно разросся НТС (Народно-трудовой союз). В 1949 году в Нью-Йорке возникла ЛБНС (Лига борьбы за народную свободу). Получив щедрое финансирование, все эти группы объединились в КЦАБ (Координационный центр антибольшевистской борьбы), но лишь для того, чтобы почти сразу же смертельно разругаться — все со всеми.
Георгий Иванов, живший в полном отрыве от эмигрантского социума, мог следить за тем, что в нем происходит, только по сообщениям в прессе и по переписке со знакомыми и приятелями. Относился Иванов к тому, что творилось в эмигрантской жизни в начале 1950-х гг., безо всякой симпатии. Политическую активность он презрительно именовал «мышиной возней», а возникавшие антибольшевистские организации воспринимал как компании жуликов-проходимцев, присосавшихся к американскому долларовому шлангу. Особенно его раздражал вынырнувший из небытия Александр Федорович Керенский, возглавивший эфемерную ЛБНС и попытавшийся заявить претензии на право идейного руководства всем антикоммунистическим движением. По-видимому, именно это раздражение стало импульсом для написания Ивановым следующего стихотворения:
Слава, императорские троны…
Все о них грустящие тайком —
Задаетесь вы на макароны,
Говоря вульгарным языком.
Что мечтать-то: отшумели годы,
Все исчезло, сгнили мертвецы…
Но, пожалуй, рыцари свободы —
Те еще отчаянней глупцы.
Мнится им: из пустоты вселенской
Заново — и сладко на душе! —
Выгарцует этакий Керенский
На кобыле из папье-маше.
Чтобы снова головы бараньи
Ожидали бы наверняка
В новом Учредительном Собраньи
Плети нового Железняка12.
Использованное в нем странноватое выражение «задаетесь вы на макароны» принадлежит ивановской юности — тем годам, когда будущий поэт обучался в Санкт-Петербурге во Втором кадетском корпусе. На кадетском жаргоне оно означало «безудержно форсить, хвастаться вымышленными успехами, давать заведомо невыполнимые обещания». Ну а упомянутый в последней строке Железняк — это тот самый матрос-анархист Анатолий Железняков, который, будучи начальником охраны Таврического дворца, под утро 6 января 1918 года разогнал едва начавшее работать Учредительное Собрание. Действовал матрос Железняк, разумеется, не по собственному почину, а по приказу главаря большевистского режима Ульянова-Ленина, однако в российскую историю попал именно в качестве человека, осуществившего ликвидацию демократически избранного государственного совещания.
Таким же настроением проникнуто и еще одно политически окрашенное стихотворение Георгия Иванова, написанное в те же 1950-е годы:
И сорок лет спустя мы спорим,
Кто виноват и почему.
Так в страшный час над Черным морем
Россия рухнула во тьму.
Гостинодворцы, царедворцы
Во всю старались рысь и прыть;
Безмолвствовали чудотворцы,
Не в силах чуда совершить.
И начался героев-нищих
Голгофский путь и торжество,
Непримиримость все простивших,
Не позабывших ничего13.
Нет ничего удивительного в том, что оба эти стихотворения были опубликованы посмертно: первое — в 1959 году, второе — более двух десятилетий спустя.
«Россия тридцать лет живет в тюрьме»
Однако если кто-нибудь, прочитав эти стихи, наполненные саркастической горечью и проникнутые безмерной тоской, решит, что Георгий Иванов мог только издалека грустить и скорбеть об уничтоженной большевиками России, — он будет неправ. Были у первого поэта Русского Зарубежья и стихи откровенно плакатного содержания, светящиеся той кристально чистой яростью, которую публицисты чаще всего именуют «благородной». Они вполне годятся для цитирования по тому или иному поводу, который требует подкрепления каких-то соображений мнением человека, обладающего гораздо более известным именем и пребывающего в статусе вечно живого классика:
Россия тридцать лет живет в тюрьме,
На Соловках или на Колыме.
И лишь на Колыме и Соловках
Россия — та, что будет жить в веках.
Все остальное — планетарный ад.
Проклятый Кремль, злосчастный Сталинград
Заслуживает только одного —
Огня, испепелящего его14.
Это стихотворение, написанное в 1949 году, как и следующее, сочиненное примерно тогда же, насколько известно, никогда не предлагалось Георгием Ивановым для публикации редакциям эмигрантских изданий. Оба они сохранились в рукописях, попавших после его смерти к разным людям из числа его знакомых и приятелей. Тогда, в конце 1940-х гг., бездомный и стремительно скатывавшийся в беспросветную нищету поэт с неимоверной силой декларировал свое политическое кредо:
Я — за войну, за интервенцию.
Я — за царя, хоть мертвеца.
Российскую интеллигенцию
Я презираю до конца.
Мир управляется богами,
Не вшивым пролетариатом.
Сверкнет над русскими снегами
Богами расщепленный атом…15
Это удивительное стихотворение ныне в России обожают цитировать все кому не лень. Делают это и либералы, презирающие узурпировавший власть гэбистско-воровской режим, являющийся последним изводом ненавистного Георгию Иванову большевизма; и националисты, ненавидящие либералов и не видящие никакой разницы между ними и той российской интеллигенцией, которую презирал поэт Иванов. Но и те, и другие при этом вряд ли мечтают о том, чтобы над русскими снегами сверкнул расщепленный кем бы то ни было атом. Лирический экзистенциалист Георгий Иванов, по-видимому, был в этом плане человеком куда более решительным16.
«Вернуться в Россию — стихами»
Большевиков Георгий Иванов ненавидел всю жизнь. Ненавидел люто, страстно, отчаянно. По «Русскому Парижу» многие годы гуляла байка про то, как на кем-то заданный Иванову вопрос, каково его политическое кредо, тот, ни секунды не раздумывая, ответил: «Правее меня — только стенка».
Большевики платили Георгию Иванову той же монетой. Средства для выражения ненависти к «классовому врагу» у них в арсенале были испытанные — навет, клевета, замалчивание. Через несколько лет после бегства Иванова из Советской России его имя было изъято из истории литературы. После 1925 года ни единой его строки в СССР не публиковалось17. Если он и упоминался в большевистской прессе, то исключительно как «реакционер-монархист», «белоэмигрант» и «злобный враг советской власти».
В Советской литературной энциклопедии, издававшейся в 1929—1939 гг., Георгия Иванова нет. В четвертом ее томе, вышедшем в 1930 году, имеются статьи про четырех Ивановых — Всеволода (советского беллетриста), Вячеслава (российского символиста), Ивана («реакционного» литературоведа) и даже какого-то Петра (пролетарского графомана от станка), но Георгия Иванова там нет. Его, с точки зрения ответственного редактора этого издания Анатолия Луначарского и его партийных товарищей, просто не существовало.
В качестве несуществующего литератора Георгию Иванову суждено было пробыть в Советском Союзе более тридцати лет. Запрет на его имя был снят при Хрущеве, но — только на имя, не на книги. Да и оно упоминалось почти исключительно в прежнем ругательном контексте — с той лишь разницей, что ярлыки политические сменились ярлыками эстетическими.
В 1962 году в СССР было начато издание нового справочника по советской и зарубежной литературе. Новая «Краткая литературная энциклопедия» оказалась столь же тенденциозной и лживой, как и та, что ей предшествовала. Издание было переполнено ошибками и неточностями всех видов, в основном по части фактологии отечественной литературы досоветского периода. Короткая заметка о Георгии Иванове из третьего тома этого позорного опуса, написанная С. Симовским, содержала с полдюжины грубейших ошибок на полтора десятка строк. Автор ее неправильно указал не только места рождения и смерти Иванова, но и годы начала им литературной деятельности, отъезда из Советской России за границу и место первого издания книги «Петербургские зимы». В то же время все любопытствующие могли узнать от товарища Симовского, что книга эта является «крайне субъективной», что в творчестве Иванова «заметно влияние М. А. Кузмина» и что «Стихи И<ванова> насыщены настроениями неясной тоски, утомленности, эротич<ескими> мотивами, романтич<ескими> картинами старины; их лирич<еский> герой весь в прошлом, он растерян и ищет утешения в религии»18. В направлении, заданном столь солидным (по советским понятиям) трудом, к Георгию Иванову и стали относиться далее.
Потребовалось еще два десятилетия для того, чтобы в Советском Союзе сначала появилась первая публикация стихов Георгия Иванова в периодике (1987), затем вышла книга (1989), а еще через четыре года — собрание сочинений в трех томах, у которого, правда, имелось неимоверное количество изъянов: и в плане работы редактора-составителя, и особенно по части изобиловавших различными несуразностями примечаний. Но что могли означать все эти «отдельные недостатки» по сравнению со свершившимся фактом. Фактом, который сам Георгий Иванов предсказал в своем знаменитом предсмертном стихотворении:
В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,
Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами19.
1 Иванов Г. Два стихотворения // Новый корабль (Париж). 1928. № 4. С. 4.
2 См.: Иванов Г. Розы. Париж, 1931. С. 33.
3 Иванов Г. Восемь стихотворений // Современные записки (Париж). 1931. № 47. С. 225.
4 В период 1952—1961 гг. у Г. Иванова в «Новом журнале» было 15 публикаций (восемь прижизненных и семь посмертных), в которых совокупно насчитывается 95 стихотворений (69 опубликованных прижизненно и 26 посмертно).
5 См.: Гуль Р. Георгий Иванов // Новый журнал (Нью-Йорк). 1955. № 42. С. 112.
6 Иванов Г. Стихотворения // Новый журнал. 1952. № 31. С. 111.
7 См.: Иванов Г. 1943—1958. Стихи. Нью-Йорк, 1958. С. 89.
8 Иванов Г. Стансы // Возрождение (Париж). 1957. № 64.
9 Письмо Г. Иванова — Р. Гулю от 23 сентября 1957 г. Beinecke Rare Book and Manuscript Library. Yale University Library. New Haven. MSS 90. Box 6. Folder 134.
10 См.: Иванов Г. Дневник // Новый журнал. 1953. № 33. С. 124—128; 1954. № 38. С. 155—162; 1955. № 42. С. 99—103; 1956. № 44. С. 61—66; 1957. № 51. С. 51—54.
11 Струве Г. Русская литература в изгнании. Опыт исторического обзора зарубежной литературы. М., 1996. С. 215, 216.
12 Иванов Г. «Слава, императорские троны…» // Русский альманах. Париж, 1981, С. 84. Публикация К. Померанцева.
13 Иванов Г. «И сорок лет спустя мы спорим...» // Возрождение (Париж). 1959. № 85. Публикация И. Одоевцевой.
14 См.: Померанцев К. Георгий Иванов и его поэзия // Континент (Париж). 1986. № 49. С. 328. Опубликовано без двух последних строк.
15 Иванов Г. Неизвестное стихотворение // Континент. 1987. № 51. С. 359. Публикация К. Померанцева.
16 В сопроводительной заметке публикатор утверждал: «Георгий Иванов всегда говорил мне: „Хорошенькую атомную бомбу на Кремль — и все будет кончено“. Атомная бомба на Кремль — все же меньше десятков миллионов жертв, заплаченных Россией за коммунизм. Так, наверно, считал Г<еоргий> И<ванов>». (Там же.)
17 Последняя прижизненная публикация Г. Иванова в Советской России — 14 стихотворений в сборнике «Русская поэзия ХХ века: Антология русской лирики от символизма до наших дней». М., 1925. С. 147—149.
18 Краткая литературная энциклопедия. М., 1966. Т. 3. С. 39.
19 Иванов Г. Посмертный дневник // Новый журнал. 1959. № 58. C. 106.
ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
Государственный праздник Чехословакии
Государственный праздник Чехословакии
теги: новости, 2024
28 октября Чехия отмечает День образования независимой Чехословацкой республики. День создания независимого чехословацкого государства является национальным праздником Чешской Республики, который отмечается ежегодно 28 октября. О...
Воспоминания Александра Муратова
Воспоминания Александра Муратова
теги: новости, 2024
14 октября с.г. из типографии вышла первая книга "Воспоминания" Александра Александровича Муратова многолетнего автора журнала "Русское слово" Автор выражает слова благодарности Виктории Крымовой (редактор), Анне Леута (графическ...
журнал "Русское слово" №10 уже в типографии
журнал "Русское слово" №10 уже в типографии
теги: новости, 2024
Уважаемые читатели и подписчики журнала "Русское слово"! Спешим сообщить вам о том, что десятый номер журнала "Русское слово" сверстан и отдан в печать в типографию. Тираж ожидается в ближайшее время о чем редакция РС сразу все...
Выставка в Клементинуме к 100-летию Славянской библиотеки
Выставка в Клементинуме к 100-летию Славянской библиотеки
теги: новости, 2024
В рамках празднования столетнего юбилея Славянской библиотеки 5 сентября 2024 года, в здании Клементинума состоялся международный симпозиум «Славяноведческое библиотечное дело и его влияние на современное общественное образован...
Столетний юбилей Славянской библиотеки
Столетний юбилей Славянской библиотеки
теги: новости, 2024
Дорогие друзья! Вчера, 5 сентября, наша организация "Ruska tradice "с гордостью приняла участие в праздновании 100-летия Славянской библиотеки, нашего многолетнего партнёра. В праздновании юбилея Славянской библиотеки приняли у...
Выставка казахской культуры в ДНМ
Выставка казахской культуры в ДНМ
теги: новости, 2024
В большом зале Дома национальных меньшинств 08.10.2024 в 12:00 открылась выставка, посвященная казахской культуре. ...
Летние выставки в Чехии
Летние выставки в Чехии
теги: новости, 2024
Дорогие друзья! Если вы не уехали из Праги куда-нибудь на море, то у вас есть шанс посетить одну из региональных галерей во время летних каникул. Национальная галерея для местных выставок поделилась своими фондами и поддержал...
Выставка Вендулы Бржезиновой в ДНМ
Выставка Вендулы Бржезиновой в ДНМ
теги: новости, 2024
В Доме национальных меньшинств 2 июля открылась выставка Вендулы Бржезиновой "Мужество, добро, примирение"! Смысловое значение названия выставки таково: "Мужество жить, быть добрым к себе и окружающим и мириться с собой ...