В ее профессиональной биографии эфиры на «Радио Россия», работа шеф-редактором информационной программы «Вести» и информационной службы телеканала REN-ТВ. В 2004 году перешла на телеканал РБК, где была ведущей программы «Новости компаний», а затем и собственной — «Строева. Дело», гостями которой были топ-менеджеры и собственники крупнейших российских и международных компаний, представленных в то время в России. Участвовала во многих аналитических проектах, автор двух книг.

Когда обстановка в России стала серьезным препятствием для свободной журналистики, а также по семейным обстоятельствам, в 2014 году уехала в Украину. Сейчас живет в Чехии и работает на украинском государственном русскоязычном телеканале «Дом».

— Мария Строева — имя известное. Для зрителей оно стало синонимом честной журналистики, гарантией интересной подачи материала, острых вопросов, откровенных разговоров с собеседниками. Долгое время вы были лицом респектабельного и популярного канала РБК. Какой путь пришлось пройти, чтобы выйти на такой уровень?

— Я действительно шла к этому долго. К тому моменту, когда меня стали называть «лицом канала», я уже пятнадцать лет постоянно работала. Начала в 1988 году, студенткой второго курса факультета журналистики. Училась я в так называемой «газетной группе», и моя специальность по диплому — «литературный сотрудник газеты», но в печатных СМИ я не работала ни дня, сразу на радио. И свой творческий диплом готовила на кафедре радио и телевидения у легендарного (к сожалению, ныне покойного) профессора И. В. Кузнецова уже по собственным радиопрограммам. То есть защитилась я как действующий журналист, и на отлично, между прочим.

На радио тогда работали профессионалы высочайшего уровня, настоящий золотой фонд радиовещания Советского Союза. Недаром нынешняя пропаганда так эффективна. Все имеет свои истоки. А школа журналистского мастерства, будь то дикторство или редактура, была потрясающая. Великое счастье, что меня, восемнадцатилетнюю, учили легендарные ведущие и режиссеры…

— Разумеется, вы помните их имена…

— Конечно! Сначала я попала (только не удивляйтесь!) в редакцию пропаганды Гостелерадио СССР. Это очень смешная история. На вступительных экзаменах, точнее, на этапе творческого конкурса, обязательного при поступлении на журфак, меня отобрали в знаменитый в то время еженедельник «Собеседник». Редактором тогда был Михаил Соколов, который сейчас работает на «Радио Свобода». Конец 80-х, гласность, перестройка… Мы с однокурсницей, которую я привела с собой, начали с освещения комсомольского рейда в гостинице «Космос»: там ловили фарцовщиков и проституток. В результате появился разворот с рассказом о событии, потрясшем юные девичьи умы. После чего начальник решил, что нам надо идти дальше, и отправил в редакцию общественно-политических программ, к Якову Михайловичу Смирнову. Тогда все «перестраивались» и, видимо, должны были привлекать молодые кадры, а тут и мы подвернулись с нашими разоблачениями фарцовщиков и валютных девиц легкого поведения. Правда, терпел нас Смирнов недолго, пару выпусков, а потом буквально за руку отвел со своего четвертого этажа в Останкино на третий, в радиостанцию «Юность», к своему сыну. Михаил Яковлевич Смирнов — мой «папа» на радио. Я его так и зову до сих пор.

Тогда там работали настоящие звезды, это был сгусток, концентрат профессионализма. Олег Гробовников, в голос которого, без преувеличения, была влюблена вся страна; Ольга Третьякова, моя первая начальница на «Радио Россия»; Наталья Павловна Бехтина; Леонид Азарх; начинающая, но уже набирающая обороты Татьяна Визбор. А какого фантастического уровня там были режиссеры! Шведов, Бабич, Малышева… Они на меня орали, фигурально говоря, били по рукам, но ставили голос, учили грамотно говорить. Каждое имя — легенда, эпоха и мастерство. Я, тогда самая молодая на радиостанции, ходила, открыв рот, и внимала, ловила каждое слово. Помню и люблю их всех, хотя некоторых, к сожалению, уже нет с нами… И вообще, радио очень много дает. С радио можно спокойно идти на телевидение, а вот наоборот — не всегда. Радио куда как более тонкий жанр.

Когда из «Юности» выделилась новая редакция — «Радио России», я пришла туда в первый же день. Собственно, с этого и началась моя карьера. Потом были «Вести», REN-ТВ и, наконец, РБК.

— Недавно на своей странице в Facebook вы вспоминали, что семь лет назад состоялся ваш последний эфир на этом телеканале. Как случилось, что популярная ведущая была вынуждена уйти с телевидения, а через пару дней и уехать из страны? Как вам работалось на канале и что стало последней каплей, вынудившей его покинуть?

— Да, 4 апреля 2014 года я провела свой последний эфир. Парадоксально, но в этот же день исполнялось ровно десять лет, как я пришла на РБК. Работалось мне там замечательно! Когда получаешь свою собственную, именную ежедневную программу в прямом эфире в прайм-тайм — это, конечно же, верхушка, топ тележурналисткой карьеры.

Работалось отлично, однако то, что происходило в России после 2008 года, после вторжения в Грузию, для меня становилось невыносимым, и я понимала, что возврата к хорошим временам не будет. Но даже я, пессимист по натуре, не ожидала, что все будет происходить так быстро. Были еще и личные обстоятельства, из-за которых я примерно в то же время начала жить на две страны. Мой муж, гражданин Украины, работал в крупной международной компании — в Европе, в России, потом в Украине. Как раз тогда он был в Киеве, а я туда регулярно летала, что в то время было совершенно нормальным явлением и никого не удивляло. Многие так делали, благо самолеты Москва — Киев отправлялись каждый час, как автобусы.

И если бы я не бывала в Украине каждую неделю, быть может, и не заметила, что все чаще и чаще в российских новостных лентах появляются сообщения об угнетении там русскоязычных, о притеснении русского языка. Но я же только что там была и своими глазами видела, что в киосках печати большинство изданий на русском! А потом приезжаю в Москву и читаю эти байки. Понимала, что это неспроста, что тихо, по шажочку идет подготовка к чему-то. Вопрос — к чему? Мне это бросалось в глаза, потому что я все время летала туда-сюда, а люди, которые не бывали регулярно в Киеве или во Львове, этого процесса просто не замечали. Тем более, речь шла о неких мифических русскоязычных, придуманных еще в советские времена, откуда пришло и клише «все должны знать русский язык».

— Получается, что вы, постоянно бывая в Украине, не могли не быть свидетелем быстро развивающихся там событий…

— Да, конечно. Сначала была история с пророссийским Виктором Януковичем, поддерживаемым Москвой, потом события на Майдане конца 2013 — начала 2014 года. Я как раз была там, все видела своими газами и, вернувшись, рассказывала о происходящем в эфире. Тогда это еще можно было делать, и мне лично многое сходило с рук. Да и сам наш канал был enfant terrible российского телевидения. К нему не предъявляли таких жестких требований, как к Первому или Второму, хотя РБК, стоя несколько особняком, тоже был федеральным.

А тут и крымские события начались: поступала информация о машинах с российскими номерными знаками, появились «зеленые человечки», прошел рефеRENдум, результат которого был очевиден… После Грузии можно было бы и не удивляться тому, что там творится, но все же я до последнего не могла поверить: как же так, это же оккупация полуострова! И тогда стала задавать прямые вопросы гостям в эфире. РБК — это бизнес-канал, поэтому, не затрагивая напрямую правовой аспект, предлагала им поговорить, например, о банках. Они же украинские, что вы будете с ними делать? Национализируете или просто украдете? Как эти эксперты изворачивались, как врали! А я все билась, все пыталась рассказать зрителям, что происходящее — это насилие и грабеж...

— Но, наверное, было что-то, после чего вы сказали себе: все, хватит, больше так продолжаться не может?

— Это произошло в середине марта. Как я уже говорила, рейсы Киев — Москва еще не отменили, и мой муж утром в субботу в очередной раз летел ко мне. Нам даже в голову не пришло, что лучше бы этого не делать. В самолете было много солидных господ среднего возраста, также летевших к семьям или по делам. После посадки в Шереметьево женщин пропустили, а всех тридцать с чем-то мужчин с украинскими паспортами еще до пограничного контроля отвели в сторону, отобрали у них документы и посадочные талоны.

Я уже выехала встречать мужа, когда раздался его звонок: «Нас задержали». Надо ли говорить, что я немедленно стала поднимать на ноги всех, до кого смогла дозвониться. Звонила в том числе на работу, просила срочно дать эту новость в эфир. Ведь, по сути, произошло ЧП: тридцать с лишним граждан иностранного государства были задержаны на границе без объяснения причин! Но руководство канала не разрешило. И никто эту информацию в новостях не дал, что для меня тоже стало знаком. Разумеется, я звонила в пресс-службу Шереметьево и Аэрофлота, коллеги — в погранслужбу и ФСБ, но на официальном уровне ответ был один: нет такой ситуации, не подтверждаем. Не подтверждают мне, у которой муж на связи! А вот неофициально признавали, но говорили: мы тут ни при чем, это не наши люди, был приказ сверху, сделать ничего не можем.

…Наверное, мало кто обращал внимание на серые стены-панели в Шереметьево. А за ними скрываются бездны! Когда эти панели отодвинули в сторону, там оказались помещения, напичканные всяческой аппаратурой, и люди в костюмах. Думаю, всем понятно, из какого ведомства. Они фотографировали задержанных, велели раздеться до пояса, дактилоскопировали, допрашивали, требовали объяснить, куда и зачем те летят… Когда муж ответил, что к жене, предложил поговорить со мной и протянул телефон, ему ответили: нет, нам не разрешено, может быть, он у вас вообще на прямой связи с Вашингтоном.

— И как долго продолжалась эта чудовищная история?

— Да весь день. Началось все в девять утра. Мои обращения в пресс-службу Шереметьево ни к чему не привели, они никак не могли помочь. Тогда я позвонила в Киев, в РБК-Украина. Они вышли на связь с украинским МИДом, и тот заявил протест. И вот только после официальной ноты, во второй половине дня, появились сообщения в российских новостях. К тому времени люди, включая моего мужа, уже шесть-семь часов находились в аэропорту стоя, без воды и еды, без документов, адвокатов и представителей консульства. Только около пяти часов стало ясно, что их не арестуют, а часов с восьми стали отправлять в Киев, подсаживая на все возможные рейсы Аэрофлота. Хитрость заключалась в том, что этот процесс нельзя было назвать депортацией — не было никаких заявлений и бумаг, ее подтверждающих! При этом изъятые без объяснений и акта передачи паспорта граждан другого государства находились в руках стюардессы. Когда она выложила их стопкой перед недоумевающим, возмущенным украинским пограничником, было уже часов одиннадцать вечера.

Происходило все в субботу, а в понедельник я заявила руководству, что закрываю программу и уезжаю. Жить, как мы жили, на две страны становилось невозможно, муж мой — который в России заплатил столько налогов, что Боинг можно купить — даже если бы его позвали, больше в Москву не полетел бы. Стало уже совершенно очевидно, что в этом государстве не просто не действуют законы, в нем с людьми могут сотворить все, что угодно, они могут просто бесследно исчезнуть. Я собрала чемодан и уехала.

— Вы не первая и, очевидно, не последняя из известных российских журналистов, покинувших Россию. География их нынешней жизни и работы широка: от стран Балтии до Португалии, от США до Чехии и Украины. Рано или поздно многим из них приходится услышать в свой адрес: уехали — значит, оторвались от российских реалий, нечего рассуждать, писать и рассказывать о наших делах, а тем более критиковать. Как вы отвечаете на такие выпады?

— Есть в этой претензии определенное рациональное зерно. Современный мир настолько ускорился, что за три года, а уж тем более за пять и больше лет, даже язык меняется, возникают новые словечки, хохмы, выражения. В общественном пространстве появляются люди, которых ты знаешь только заочно. Отрыв действительно происходит. Но! Если ты являешься гражданином страны и говоришь о государственном устройстве и действиях государственной машины, то, по-моему, имеешь на это полное и абсолютное право. Мы же не московскую моду обсуждаем. Не хочу никого обидеть, женщины там всегда были и остаются красивыми и стильными. Но, например, заявили бы мы отсюда: какие в этом сезоне смешные прически носят московские дамы. И получили бы в ответ: какие нам нравятся, такие и носим, не ваше дело. Резонно? Вполне. Но мы-то говорим о деяниях государства. На это мы, его граждане, уж точно имеем право.

— Украина стала одной из тех стран, куда российские журналисты уезжали и уезжают особенно часто: Матвей Ганапольский, Савик Шустер, Евгений Киселев, Мария Строева… В вашем случае на выбор повлияли личные мотивы, а у других?

— Многие уезжали, получив интересное предложение. В стране появлялись новые радио- и телевизионные каналы, начинались новые проекты, и люди ехали работать. И тогда это выглядело абсолютно нормально. Почему бы нет: Киев — красивый город, где вас ждет увлекательная для профессионала работа, и всего час лету до дома. Кроме того, что важно, в Украине журналисты могли совершенно свободно и продуктивно использовать русский язык — свой главный инструмент. Мои коллеги, подписывая контракты, не предполагали, что уезжают навсегда. Даже я приглядывалась и готова была ехать в Киев, если бы поступило интересное предложение, но не имея в виду фундаментальный отъезд.

— И вот спустя несколько лет такое предложение поступило. Вы работаете на украинском русскоязычном канале «Дом». Расскажите о нем.

— Когда в 2014 году я, как и многие мои коллеги, осознавшие невозможность работать нормально в России, оказалась в Украине, мы все высказывали эту идею: нужен такой канал, необходимо срочно хотя бы что-то, пусть даже минимальное противопоставлять неудержимой официальной российской пропаганде. Но тогда не было возможности донести нашу позицию и, к сожалению, много времени было упущено.

И вот наконец появился украинский государственный русскоязычный телеканал «Дом». Он не занимается пропагандой или контрпропагандой, работающие на нем просто ведут очень важный разговор со своими гражданами, оказавшимися на оккупированных территориях. Это главная аудитория «Дома». В линейке программ «На самом деле», рассказывающих и анализирующих события в мире, в Украине, Крыму, Донбассе, я представляю ту, что рассказывает о российских делах — «На самом деле: Россия». И мы следим за тем, чтобы темы были интересны большинству, чтобы они перетекали из программы в программу.

— Программа «На самом деле: Россия» острая, полемичная, с интересными гостями, чьи имена хорошо известны в России и за ее пределами. Как воспринимают ее зрители? Удается ли вовлечь их в разговор, становится ли он полноценным диалогом? Получаете ли вы отклики, комментарии?

— Люди нам пишут: «Почему же я раньше ничего не знал об этом канале? Рассказывайте о себе больше. Мы должны и хотим вас смотреть. Мы так долго этого ждали…». А кто-то ругается, кто-то уверяет, что нас никто не смотрит.

Но надо понимать, что «Дом» совсем молод, он меньше года в эфире. Только-только стал набирать обороты наш YouTube канал, началось спутниковое вещание на Европу. Разумеется, пока что охват аудитории у нас не такой, как у Russia Today. У России было временное преимущество, она действовала целенаправленно, используя любые методы, а мы только начали. И нам предстоит долгая и кропотливая работа.

— Чтобы грамотно противостоять официальной российской пропаганде, надо разбираться в ее «оружии». Раз этой лживой риторике верят, значит, она эффективна, даже если в массы ее несут весьма одиозные личности, вроде ведущих политических ток-шоу на российском ТВ?

— Российская пропаганда начинается с азов. Первое. Ложь должна звучать из каждого утюга и может позволить себе быть самой нелепой. Повторяемая постоянно, она становится правдой. Второе. Отличный прием, практически идеальный — говорить не всю правду, а только часть. И кто посмеет упрекнуть в том, что ты лжешь, если вот она, правда, просто ты половину не договорил. Кроме того, для пропаганды Россия не жалеет ничего, ни денег (для нее никаких ограничений бюджета нет), ни человеческих ресурсов, ни средств на рекламу. В случае с Украиной плюс ко всему случился еще и тот самый временной люфт. Ведь российская сторона начала готовить плацдарм для информационной атаки еще в нулевых, обеспечив мощнейшее и всестороннее покрытие. И все для того, чтобы пропаганда не ослабевала ни на минуту.

Верят ли ей? Конечно, верят. Потому что самое милое дело — играть на имперских и великорусских балалаечных мотивах. Услада сердца и бальзам на раны. А уж если делать это громко, с криком и истерикой… Представьте: сидят две соседки, смотрят эти политические шоу на российском ТВ, а там орут. О чем орут? Об Америке и Украине. Зрительниц наших уже корежить начинает, им плохо и голова болит. Они выключают телевизор, но проснувшись по утру и вспомнив вчерашнее неприятное, подсознательно вычленят его причину — Соединенные Штаты и Украина. Отрицательная коннотация — тоже пропагандистский прием.

Совершенствовались эти приемы нынешней российской пропаганды постепенно. Олег Добродеев (с 2004 года генеральный директор Всероссийской государственной телевизионной и радиовещательной компании, ВГТРК. — Т. А.), человек, который создал лучшие в стране новости на НТВ, оказался многогранен. Когда понял, что нужно в данный момент, поработал и над пропагандистскими методами тоже. Я-то от той волны постоянно убегала. Пришел он в «Вести» — я убежала на REN-ТВ. Добрались люди с гостелевидения и туда — я ушла на РБК. А те, кто остался работать, вынуждены были соответствовать.

— Насколько эффективны такие формы противодействия пропаганде, как расследовательская журналистика — ФБК, например? Я задаю этот вопрос, потому что даже менее впечатляющие результаты подобных расследований в демократическом обществе привели бы к неминуемым отставкам и судебным процессам. А в России посмотрели, повозмущались — и тишина….

— Я больше скажу: даже и возмущались далеко не все, наоборот! Если вспоминать тот же пресловутый дворец в Геленджике, то многие говорили: а что вы хотите, чтобы Путин в сарае жил? То есть это не стыд, это повод для гордости.

Вы спрашивали, как российские власти добились действенности пропаганды. Образно говоря, они долго тыкали в нас, в общество, палочкой, проверяя, живы ли мы. И выяснилось, что в нас можно тыкать чем угодно — реакции почти никакой, померли мы. Я очень хорошо помню, как в 2014 году накануне аннексии Крыма прямо у меня на глазах редакция начала разваливаться пополам. Немедленно нашлись люди, вчера еще вполне вменяемые, а сегодня заявившие: все правильно, мы одобряем и поддерживаем.

Помню, как говорили: ну ладно, это же не война. Вот если, не дай Бог, пойдут в Россию гробы, вот тогда уж, конечно, никто не стерпит. С Донбасса пошли гробы, и?.. До этого они шли из Афганистана, из Чечни, идут из Сирии… И ничего. Или другой пример: вот как начнется реновация, как погонят коренных москвичей из центра, тут-то уж они выйдут! И? Собрали москвичи котомочки и уехали за МКАД, в Новую Москву.

Все громкие расследования — это тоже своего рода попытка потыкать в общество палочкой, но не для того, чтобы проверить, живо ли, а чтобы расшевелить. Пока не очень получается. Это никоим образом не обесценивает работу журналистов или сотрудников ФБК, не означает, что ее не надо делать. Но, увы, пока тот «глубинный народ», который так назвали в Кремле, не откликается, безмолвствует народ…

— И все же власть явно боится любой журналистской вольности, будь то программа на ТВ, чей-то персональный блог, канал на YouTube. Недаром депутаты Госдумы так активно выступают за закрытие тех или иных площадок, призывают «разобраться» с их ведущими и ввести цензуру в интернете. Пойдет ли Россия по китайскому пути, ограничив интернет-контент? И согласятся ли с этим журналисты и зрители?

— Когда я заговариваю на эту тему с профессионалами, с теми, кто серьезно работает в интернете, имеет свои площадки, они отвечают, что такое абсолютно невозможно. Просто технически некому «закрутить гайки». Закрывали Telegram — обрушили сами себя, замедляли Twitter — обрушили сайты госструктур. Так что профессиональные игроки этого пространства пока не слишком напуганы. Другое дело — пользователи. Вот до них будут добираться и громить поштучно, применяя все эти новоиспеченные законы. Просто чтобы не расслаблялись.

— Чтобы сохранить программу и доступ к аудитории, некоторые журналисты и ведущие идут на компромисс, включают самоцензуру: освещают менее острые темы, приглашают нейтральных гостей и даже персон из «враждебного» лагеря, предоставляя им тем самым трибуну. Что бы ответили вы, если бы оказались перед выбором: закрыть программу или сохранить, но срезать углы?

— Лично я никогда не хотела срезать острые углы. И уж, как минимум, я бы в такой ситуации поборолась и постаралась программу сохранить. Все зависит от того, какие именно углы надо срезать, о компромиссе какого уровня идет речь. Есть такие, на которые я не пойду ни в какой ситуации, потому что для меня это будет уже не компромисс, а нечто принципиально иное. Но договариваться можно и нужно, если это не означает сдачу позиций. Хорошо, если у тебя свой собственный YouTube канал и никаких начальников, никаких обязательств: только ты и зрители. Тогда зачем идти на компромисс? Другое дело, если ты часть целого. Есть интересы редакции, радиостанции, телеканала и, естественно, кто платит, тот и заказывает музыку. Журналисты с этим живут всю жизнь. Даже «Голос Америки», «Радио Свобода», которых мы привыкли называть «голосами» и считать проявлением западной свободы — это государственные компании, в них действуют свои правила и законы. И у их сотрудников, как части целого, есть обязательства.

— Некоторые из медийных персон возмущены, что им запрещен въезд в Украину, в Грузию. В «черные списки» они попали за согласие с российской агрессией против этих стран, но формально напирают на то, что нарушены их права, прежде всего — на свободу слова. Их недовольство оправдано?

— Все поступавшие в мое время на журфак прекрасно знали старую советскую формулу: можешь — не подписываешься, подписался — не обижаешься. Если начинается вой «как же так, я всего лишь съездил отдохнуть в Крым, а теперь меня не пускают в Украину», то ответ один: ты, дорогой, нарушил закон страны, вот тебя и не пускают. Или возьмем недавнюю историю с Владимиром Познером и его закончившейся скандалом поездкой в Тбилиси. Моя подруга, уроженка этого города, с отвращением, но очень точно ее охарактеризовала: для великорусских шовинистов Грузия — это вкусный дешевый ресторан. Они туда ужинать полетели и обиделись, что их выставили вон. Человек нарушил закон страны, одобрял российскую агрессию и отторжение части грузинской территории и удивляется, что ему не рады. Поразительно! Свобода слова здесь совершенно ни при чем. Однако самое омерзительное, что подобное лицемерие замешано на великодержавном шовинизме, на вечном «Россия старшая в семье равных народов». Кто ее назначил старшей? Сама же себя и назначила. А теперь многие россияне искренне недоумевают, почему же «братья меньшие» к ним без почтения, когда благодарны должны быть. Конечно, если представление о свободе слова у таких товарищей примерно такое, как в фильме «День выборов»: «Свобода есть только у одного слова, слово это — мое!», то почему бы не обидеться.

— Чтобы не заканчивать разговор на печальной ноте, давайте помечтаем. Если бы в России появилось по-настоящему общественное телевидение (нечто вроде ВВС), существующее только на деньги зрителей и управляемое независимым общественным советом, хотели бы вы на таком работать?

— Если позволите, я начну чуть издалека. Некоторое время тому назад на Форуме свободной России, проходившем в Вильнюсе, из зала, где сидели люди из регионов, добравшиеся туда с большими сложностями, мне задали вопрос: «Как вы думаете, Мария, нынешний режим когда-нибудь падет? И как скоро после этого в России появится настоящая журналистика?». «Боюсь, что очень нескоро, — ответила я. — Потому что журналистов не засылают из космоса, они должны выйти из общества. А российское общество в целом заметно деградировало, разучилось критически мыслить».

Со мной не согласился сидевший рядом Евгений Киселев: «Вот когда была перестройка, гласность и свобода, мы появились очень быстро! Какой мощной порослью были мои коллеги и друзья, и журналистское образование в данном случае необязательно иметь…». А я себе позволила с мэтром не согласиться: «Да, и вы, и мы появились быстро. И во что мы в массе своей превратились теперь? Как только стало возможно, мы как быстро появились, так мгновенно и перекрасились. Значит, мы и не были настоящими. Должны появиться те, кто в воздухе по свистку не переобуются».

На той же позиции я остаюсь и сейчас. Нескоро в России появится журналистика — четвертая власть. Та самая, что провела бы расследование, опубликовала его результаты и вынудила бы правительство уйти в отставку. Такая журналистика не может вырасти в несвободном, отвыкшем от критического мышления, отвергающем причинно-следственные связи обществе. Должно пройти время, надо сорок лет, как Моисей, «поводить народ», и тогда, может быть, мы до такой журналистики дорастем. И общественное телевидение возникнет тогда, когда появится гражданское общество, остро необходимое России. Думаю, никто бы не отказался поработать на таком ТВ, это было бы и удовольствием, и великой честью. Не отказалась бы и я, если бы мой скромный вклад оказался востребован и интересен.