Попробуем разобраться и понять, почему, будучи одной из многих, Группа 42 все же выделялась из общего ряда, а ее влияние на культурную жизнь Чехии ощущается и поныне.

ИХ БЫЛО ШЕСТНАДЦАТЬ...

Вклад практически каждого члена Группы 42 в чешское, европейское, и даже мировое искусство столь заметен, что они заслуживают как минимум быть названными поименно. Под крыльями двух теоретиков, Йндржиха Халупецкого (Jindřich Chalupecký) и Йиржи Коталика (Jiří Kotalík), собрались пять поэтов — Иван Блатны (Ivan Blatný), Ян Ганч (Jan Hanč), Йозеф Кайнар (Josef Kainar), Йиржина Гаукова (Jiřina Hauková) и Йиржи Коларж (Jiří Kolář); семь художников — Франтишек Гросс (František Gross), Франтишек Гудечек (František Hudeček), Ян Котик (Jan Kotík), Камил Лготак (Kamil Lhoták), Богумир Матал (Bohumír Matal), Ян Сметана (Jan Smetana) и Карел Соучек (Karel Souček), а также скульптор Ладислав Зивр (Ladislav Zívr) и фотограф Мирослав Гак (Miroslav Hák).

Жизнь и творчество каждого из них — это драма, предмет отдельного глубокого исследования или сюжет для романа. Но сейчас нас интересуют не столько отдельные личности, какими бы глобальными талантами они ни обладали, а то, чем стал их союз и какую роль он сыграл. Достаточно вспомнить о сфере их творческих интересов, как становится понятно — это не было объединение только по профессиональному принципу. А вот было ли создание Группы 42 делом случайным, капризом молодых амбициозных личностей, жаждавших поддержки единомышленников в ожидании признания публики, или само время скомандовало им «надо объединиться»? Что свело вместе этих людей, что сделало их союз возможным и позволило ему просуществовать шесть не самых простых военных и послевоенных лет, что привело группу к распаду, как сложилась судьба ее членов?

Они были почти ровесниками. К моменту создания Группы ее участникам было чуть меньше или больше тридцати — взрослые люди, родившиеся на рубеже первого и второго десятилетия ХХ века, вполне сформировавшиеся личности, в основном уже нашедшие свою нишу в искусстве или место работы в смежных сферах, выработавшие или находящиеся на пути к обретению индивидуального почерка, готовые к свершениям и славе...

Они были в основном выходцами из одной среды — дети вполне благополучных родителей, учившиеся в гимназиях, поступившие в университеты... Лишь Йиржи Коларж вначале казался чужаком среди интеллектуалов. Он родился в Кладно, рос и воспитывался в рабочей среде, не получил классического образования и не слишком грамотно писал. Но начитанность, увлеченность, жажда узнавать и творить новое и природная гениальность быстро заставили коллег избавиться от скептического отношения к «плебею». Уже первый опубликованный им в начала сороковых годов сборник стихов «Свидетельство о рождении» (Křestní list) признали шедевром. Он не учился, но имел природное чутье к поэтическому слову, особенно когда дело касалось переводов. Неизменно восхищало ценителей его умение очень точно донести замысел автора, сохранив его же стихотворную форму.

Многие из них были давно знакомы друг с другом. Кто-то по месту рождения — Йиржина Гаукова и Йозеф Кайнар родились в Пршерове, Франтишек Гросс, Мирослав Гак и Ладислав Зивр — городе Нова Пака. Неудивительно, что выходцы из провинции, принадлежащие к одному кругу и имеющие схожие интересы, тянулись друг к другу. К тому же некоторых сблизило место учебы (Карлов университет, университет Брно) или совместного отдыха. Да-да, молодежные лагеря, прогулки у реки, чтение стихов у костра — все это можно найти в воспоминаниях той же Йиржины Гауковой. Да и знакомству с будущими пражскими членами Группы многие обязаны своим провинциальным корням. Гаукова вспоминала, как послала свои первые стихи, среди которых были и на тему наделавшей много шума картины Франтишека Гудечека «Ночной прохожий», в Прагу Франтишеку Галасу, с которым познакомилась во время учебы в Брно. Тот пригласил ее приехать и на выставке представил будущему мужу Халупецкому, Коталику, а там уже и сам Гудечек присоединился к их компании. На память о том дне у нее хранилась фотография, подаренная так хорошо понявшей его замысел совсем молодой девушке пораженным автором.

Их объединяло не только искусство, но и спорт. Ян Сметана и Ян Ганч были чемпионами в спринте, Йиржи Коталик достиг выдающихся результатов в прыжках в длину и в высоту...

На самом деле, эти молодые люди вполне вписывалось в общий тренд, преобладавший и в жизни, и в чешском искусстве 1920—30-х годов. Это было время, когда творческие личности стремились расправить крылья, отвергнув, как отзвук угнетения, влияние традиционного немецкого и австрийского искусства и обратившись к французским вольностям сюрреализма, парадоксальности кубизма и актуальности авангарда. Но, одновременно, происхождение и место жительства, общность эстетических принципов и требующих творческого осмысления проблем не давали им окончательно выйти за рамки центральноевропейского экспрессионизма. Отражая обе эти тенденции и объединив в своем составе представителей сразу нескольких видов искусств, Группа 42 стала своего рода собирательным образом и даже эталоном.

ТЕОРЕТИКИ, ИДЕОЛОГИ, ПРАКТИКИ....

Официально Группа 42 была образована 22 ноября 1942 года, хотя уже в 1938—1939-м годах случались встречи отдельных ее членов, появлялись их совместные проекты. Центром притяжения, основным идеологом и теоретиком группы, безусловно, был Йиндржих Халупецкий. Он родился в 1910 году Праге, в семье университетского профессора медицины, воспитывался отчимом — переводчиком и литературно-музыкальным критиком, окончил гимназию, философский факультет Карлова Университета... Докторской степени он так и не получил, но это не помешало ему, еще не достигшему тридцати лет, стать заметной и уважаемой фигурой в сообществе литературно-художественных критиков предвоенной Чехословакии. В программном эссе «Мир, в котором мы живем», ставшим манифестом Группы 42, он высказал свои представления о том, что есть искусство, кто есть человек искусства и каковы цели и задачи и того, и другого: «Искусство открывает реальность, создает реальность, показывает реальность — тот мир, в котором мы живем, и нас, которые в нем живут. Потому не только тема, но и цель, замысел искусства есть повседневность с ее ужасающей и величественной драмой существования человека в реальности; драмы тайны, противостоящей чуду. Если современное искусство сможет со всем этим справиться, то оно не будет бесполезным».

Принято считать, что основной темой входящих в Группу поэтов и художников были современный город и развитие промышленных технологий, а кубизм и конструктивизм с отдельными элементами сюрреализма и экзистенциализма — их творческим инструментом и почерком. Так ли это? Безусловно, члены этой группы не обходили своим вниманием урбанизацию и технический прогресс, но все же творчество их было направлено не исключительно на мертвую реальность из камня и металла, а на отражение жизни человека в городской среде, его взаимодействие с техническим достижениями, счастливые прорывы, разочарования и неудачи. Впрочем, другой теоретик Группы 42, Йиржи Коталик, полагал, что все это выдумки, расхожее заблуждение, растиражированное уже будущими поколениями критиков: «Мы не занимались ни живописанием города, ни поэтизацией техноцивилизации. Это был наш отклик на текущее время. Мы описывали это время языком актуального искусства, языком кубизма и сюрреализма. Нашей целью была экзистенциальная концепция отчуждения и одиночества, которые мы наблюдали со стороны и переживали сами. А Халупецкий лишь добавил к этому философский аспект». Можно соглашаться, можно спорить, но кому как не признанному идеологу Группы знать, чем руководствовались ее члены...

Нечто вроде творческой коммуны постепенно стало стилем их жизни. Они практически не разлучались, и если и не жили все вместе, то встречались почти каждый день в ателье и студиях или собирались на квартирах, выпивали, спорили об искусстве под мерный стук швейной машинки жены Франтишека Гросса. О чем шла речь на этих дружеских посиделках? Да все о том же — о творчестве своем и своих коллег. Хвалить и превозносить достижения друг друга было не принято. Единство и гармония помыслов и устремлений вовсе не означала отсутствие критики конкретных произведений, критики жесткой и нелицеприятной. После таких разборов Франтишек Гросс переписывал картины по нескольку раз, Камил Лготак закрашивал Пегаса в углу полотна и помещал там аэроплан... Поэты правили стихи и искали новые, необычные формы изложения. Даже внутри семьи суровая критика была обычным делом. Йиржина Гаукова вспоминала, что ее муж весьма охотно обсуждал ее стихи, но считал, что порой она в них слишком лирична и недостаточно абстрактна и сюрреалистична. Как знать, быть может, он просто над ней подшучивал?..

ВОЙНА — ИХ ВРЕМЯ

Возникновение, активная деятельность да и само существование Группы 42 в основном пришлись на военные годы; это было время оккупации, когда, по словам одного из узников Терезина, было «трудно представить себе, что в одном и том же государстве люди испытывали нечеловеческие страдания, а где-то шла нормальная жизнь, проходили концерты и работали театры». Между тем, культурная жизнь в Протекторате была весьма насыщенной. Другое дело, каково было ее качество, наполнение, художественная ценность.

При Управлении имперского проектора было создано специальное отделение, которое и занималось контролем над всеми сферами культуры на подведомственной территории. Его главная задача мало чем отличалась от той, что Йозеф Геббельс ставил в Германии — через забавную форму, веселое, не перегруженное излишней информацией и поводами для размышлений содержание обеспечить приятное времяпрепровождение в часы вечернего досуга, чтобы с утра народ лучше, с полной отдачей работал на благо Третьего Рейха. И неважно, что легковесное содержание большинства выпускавшихся в Протекторате фильмов, спектаклей, книг, проходящих выставок и фестивалей выглядело абсурдом на фоне ситуации 1942 года, когда здесь было введено чрезвычайное положение, шли массовые аресты, практически ежедневно осуществлялись казни.

Группы 42, не смотря на свою приверженность авангардным направлениям, цивилизму и особенно сюрреализму, который в нацистской Германии как упадническое искусство был под запретом, не стала ни объектом жестких нападок, ни жертвой серьезных преследований и репрессий. При том, что в то же самое время стоящая на позициях «сюрромантизма» Группа Ра (Skupina Ra) оказалась на нелегальном положении, а группа художников-экспрессионистов Семеро в октябре (Sedm v říjnu) вообще просуществовала с 1939 по 1941 год, провела три выставки и была вынуждена самораспуститься. Сохранность Группы 42 была тем более удивительна, что вместе с представителями этих опальных групп ее члены принимали участие в двух выставках Konfrontace — Противостояние 1 (1941 г.) и Противостояние 2 (1945 г.).

В период оккупации продолжали выходить поэтические сборники. Помимо уже упоминавшейся первой поэтической публикации Йиржи Коларжа, это были «Истории и небольшие стихи» (Příběhy a menší básně, 1940) Йозефа Кайнара, «Пани Йитрженка» (Paní Jitřenka, 1940), «Меланхолические прогулки» (Melancholické procházky, 1941) и «Этот вечер» (Tento večer, 1945) Ивана Блатнего, «Перигелии» (Přísluní, 1943) Йиржины Гауковой. В 1939 году в Беафортовой галерее (Beaufortova síň) в Праге состоялась первая выставка работ Камила Лготака. В 1943 г. в актовом зале гимназии городка Нова Пака — родного гнезда части членов Группы 42 — была организована их первая совместная выставка, которая в том же году была представлена также в Топичевом салоне (Topičův salon) в Праге. В 1945 году выставка Группы 42 прошла в пражской Пошовой галерее (Pošova galerie), а последняя их совместная экспозиция — в 1946 году в Братиславе.

И все же положение Группы 42 и творческую жизнь ее членов вряд ли можно назвать безоблачной, а отношение к оккупации — равнодушным. Весной 1941 года за постановку «Сказки о танце», в которой присутствовал некий диктатор, был закрыт знаменитый авангардный театр Э. Ф. Буриана D41 (Déčko), с которым с 1937 года активно сотрудничал Мирослав Гак. Возможно, его фотоработы, показанные на новопакской выставке и запечатлевшие покинутые людьми, заброшенные уголки города, а также вторжения в неприкосновенность частной жизни, снятые в жанре акта, стали своеобразным ответом-протестом фотографа на действия немецких оккупационных властей. Именно в начале 40-х годов Йозеф Кайнар пишет тексты песен к свинговым композициям знаменитых американцев Дж. Гершвина, Р. Роджерса, Д. Эллингтона, Г. Кармайкла — тех, кого оккупационные власти иначе как «еврейско-большевистская скверна» не называли и запрещали. Но на молодежных вечеринках они все равно звучали!

Богумир Матал оказался единственным членом Группы 42, который в 1941году был арестован за антифашистскую деятельность и отправлен в лагерь Лобрук под Бреслау. Там он работал в мастерской по производству цепей (какова ирония!), и средств на покупку красок у него не было. Зато каждое письмо семье он заканчивал карандашным скетчем. Двести писем, двести рисунков... Он вернулся из лагеря в 1945-м, больной, измученный, но несломленный. Вновь начал писать, полностью следуя духу и букве манифеста Группы 42. На его полотнах царили заводские корпуса, трубы, мельницы и... велосипедисты.

1948-Й, ПОВОРОТНЫЙ...

Группа 42 пережила войну, но распалась в 1948 году с приходом коммунистов к власти. Принято считать, что это было единоличным решением Й. Халупецкого, который не видел смысла продолжать деятельность объединения, когда практически все, что создавалось его членами, попадало под запрет. Однако в воспоминаниях его жены есть упоминание о серьезном споре, случившемся в кафе «Славия» между ее мужем и уже вступившем к тому времени в коммунистическую партию Ф. Гроссом. Были ли высказаны открытые угрозы в адрес Группы 42? Гаукова считает, что да. Но никаких подтверждений этому не нашлось. Просто группа перестала существовать, хотя ее участники сохранили дружеские отношения и продолжили профессиональные контакты. Проще и естественнее это получалось у тех, кто по той или иной причине оказался на одной идеологической платформе. Да, после войны, довольно большое число чехословацких деятелей культуры вступало в коммунистическую партию. Выходцы из Группы 42 не стали исключением. Кто-то делал это по зову сердца, кто-то из соображений безопасности и продолжения карьеры, а кто-то строил и вовсе детективные планы...

С приходом к власти коммунистов социалистический реализм в живописи и поэтика трудовых будней в литературе стали реальностью чехословацкой культурной жизни. Однако параллельно существовали поэзия и живопись неофициальные, происходило зарождение андеграунда, начиналась эпоха самиздата. Подпольные выставки, рассыпанные наборы, публикации за границей — все это было знакомо чешской творческой интеллигенции, как и советской.

В этот период жизни у бывших членов группы было немало общего: из биографии в биографию кочуют формулировки «не имел возможности выставляться», «сменил различные места работы», «его стихи не издавались», «был вынужден уехать из страны». И все же каждый старался найти свое место в новых обстоятельствах, по возможности сохранив верность положениям манифеста Группы 42. Кто-то, как Б. Матал, отгородился от действительности в своей мастерской и продолжал писать, оставаясь последовательным сторонником конструктивизма и сюрреализма, или, сделав паузу, в течение нескольких лет рисовал «в стол», как К. Лготак. Й. Гаукова занялась переводами и нашла в этом свое призвание. Иные, не имея возможности творить так, как считали нужным, метались, как Йозеф Кайнар, между поэзией для детей, киносценариями, текстами песен и джазом... И. Блатный стал членом коммунистической партии, похоже, только для того, чтобы иметь возможность выехать из страны и остаться в Англии. Увы, судьба обошлась с ним жестоко: обретя свободу писать, он потерял свободу духа и повел остаток жизни в стенах психиатрической лечебницы....

«История современного чешского искусства — история периодически происходящих разломов. 1938, 1948, 1968... Только вздохнем свободно и почувствуем, как становятся шире рамки нашего мира, как снова обрыв», — сказал как-то Й. Коталик. А Й. Халупецкий до конца своих дней старался строить мосты через эти обрывы, поддерживать единомышленников в своей стране, искать и находить таланты советского «второго авангарда», ибо считал, что художник должен быть защищен всегда.

ЙОЗЕФ КАЙНАР

БЫЛА У МЕНЯ РАНЬШЕ ШЛЯПА

Была у меня раньше шляпа,

но шляпы нас покидают.

Ветер-злодей забрал ее,

Смеясь надо мой издали.

Была у меня раньше девушка,

но девушки нас оставляют.

Забрал ее черт морской, говорю я,

И другую себе найду.

Но сегодня, когда стемнеет,

Поплывут вдаль серые тени,

Я подумаю о тебе и вспомню

Ветер, что мою серую шляпу забрал.

Вы нашли мою шляпу?

Верните, прошу.

А девушку оставьте себе.

Перевод: Татьяна Аникина

ЛИСТ

Лист легчайшим прекрасным кинжалом

Скользнул между пальцами в осень.

На кончике

две капли крови.

Так и стих, что хочу написать.

Будет острым и тихо в землю

Войдет,

Как лезвие кинжала с

двумя каплями крови.

Моей или чужой —

неважно.

Перевод: Татьяна Аникина

КОЧЕГАРЫ МОЩНЫХ ЛОКОМОТИВОВ

Кочегары мощных локомотивов.

В каплях пота — алмазах

Они пришли к нам

Пожаловаться,

Что к жару в груди

И к холодной спине

Им никогда не привыкнуть.

Я сказал им в ответ:

Оглянитесь на этих людишек,

С их мечтами о сыре для двоих и двадцати.

Вы кочегары мощных локомотивов,

Поэтому — вам никогда не привыкнуть.

Перевод: Т. Аникина

ДОБРОЙ НОЧИ!

Пан спросил у пана:

— Пане!

Как добраться в Засыпани?

— Просто! — пану пан сказал. -

Направляйтесь вдоль Дремал

Прямиком до поворота

С указателем «Зевота».

От Зевоты без заботы

Отправляйтесь до Дремоты,

Где, свернувшись у сосны,

Попадете прямо в Сны,

А оттуда в Засыпани

Полминуты ходу, пане!

Все ли ясно?

— Даже очень!

— До свиданья!

— Доброй ночи!

Перевод: А. Эппель

ИВАН БЛАТНЫЙ

***

Мечтайте, идите страною ребячье,

над Свраткой в лесу золотятся, маячат,

верхушки акаций и мидии сосен.

Смотрите на домики, красные скалы,

на Видэньку-речку, что льется устало,

на дым погребальный, что к югу уносит.

1941

ANABERK (1979)

В некоторых деревнях над соломенными дворами

кукарекает пес

Студент изучает Меланхолические прогулки

После работы играет с отцом в шахматы

делает рокировку отец размышляет

мама работает дети прячутся в мастерской

огу который видит все это счастье

ничего не нужно менять в вечности.

Перевод: А. Чулков

ТАНЕЦ СПИРАЛЕЙ

Пауки тихо ткут свои странные песни

в ветвях развесистых ольх

Мягкие шаги зеленых газонов

проваливаются в омуты, полные бесконечной красоты,

где зеленый водяной играет на своей арфе

Эти прекрасные звуки

льются нежным вечером, словно платочек из крепдешина

и когда они затихают как бархатные плоды, они окаймляют деревья лугов

и жаждущая земля, напоенная влагой, засыпает

ЗА ВИАДУКОМ

Странные предметы она носила из двери в дверь

я не знал ее

Каменщики пели, наступала весна

Жители улицы У синагоги, достойные романа,

высовывают головы из заплесневелых окон

БЕЛАЯ ЭМИГРАЦИЯ

Русская русалка получила паспорт Андерсена

на других болотах, на других трясинах,

распространяется Копенгаген

Сторож старинного замка открывает ворота и выглядывает на улицу

он хорошо знает всю окрестность

и не боится сказочных существ

Русалка, говорит он, — это лишь животное

В настолько глухом лесу полное спокойствие

Несколько бедных разбойников готовит себе обед

ОСЕНЬ

Палые листья сгребать — нет труда безмятежнее,

Ходишь туда-сюда, и на место прежнее

Вернешься, как время, как даль, аллеями парка,

Как ностальгия — конверты в линялых марках.

Письмо я нашел — оборванные листочки,

И полусмыты дождем карандашные строчки

О где это время? В углу неразборчива дата.

Как Рильке, я длинные письма писал когда-то.

Теперь я молчу. Прощай, ноябрь все ближе.

Въезжает в ворота упряжка коней рыжих.

Перевод: А. Шапиро

НОКТЮРН

Ночью, когда загораются груды зерна

В амбарах лунного света,

И лучится каждое зернышко,

Ведьмы седлают метлы.

А тот деревенский чудак,

Который решил, что бессмертен,

Встает и идет к Мортон Морелл.

Я иду вслед за ним, провожаю его.

Нам навстречу — два летних гостя.

Перевод: А. Шапиро

ЙИРЖИНА ГАУКОВА

БРНО

Тот дом возле Зернового рынка

с видом на Шпилберк,

Что мы полюбили с детства,

Война сравняла с землей.

Так зачем нам теперь приезжать, Брно?

Перевод: Т. Аникина

ОТЕЦ НА ПУТИ К СМЕРТИ

Ты идешь ей навстречу.

Смерти. Уже слышен звонок из ниоткуда.

Никак тебя не минует

Смерть. Гонит ее петух, но она тут как тут,

Белая, как утро,

которое он разбудил.

Ты ждешь ее, с губами цвета фиалки.

И смерть придет в наш старый дом,

Слово за слово будет тебя уводить,

Пока, замолчав, не ответишь ей полным согласием.

А потом... потом ни сада, ни дома не будет.

Смерть, Tod, mort, death, smierć,

Это жизни конец и начало убежища из

Которого никогда не выйти на солнце,

Не откликнуться вольного голоса эхом —

Из каморки в земле, что в тени белены.

Перевод: Т. Аникина

РАЗМОЛВКА

Слово клевало слово,

Расклевывало до рваной раны,

Связь предложений сложных

Была растерзана злобой.

Едкость спора искры метала и

новые разжигала пожары.

В этой нерыцарской стычке

Судьбе был зашпилен рот.

Перевод: Т. Аникина

СНЕГ КОСТЯМ БЛИЖЕ

Сдувает... Оголенный край готовится к зиме.

В воспоминаниях о пальмах Рима

и о Неаполя залива синеве.

Все птицы улетели, только

их гнездами увешаны деревья.

Бреду пустынным парком, раз извлекла

Себя на воздух.

Он лезвием царапает лицо,

Дыханье превращается в кристаллы.

Порой мне страшно. Тисками

Сжимает горло,

одиночество вокруг

как будто ты последний лист на дереве.

Костям снег ближе.

Перевод: Т. Аникина