Мы знаем множество примеров уникальных биографий, в которых музыкант «гений свой воспитывал» и раскрывал в самых незаурядных жизненных обстоятельствах. Весьма нетривиальным был и путь к музыке двух композиторов — Чайковского и Дворжака.

«Соответствующее воспитание»

Музыкальная история помнит времена, когда музыка служила не только украшением жизни и приятным ее дополнением или была занятием только лишь избранных. Куда чаще, чем в нынешнее время, можно было встретить семью, в которой каждый из ее членов умел играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. И вовсе не только в профессиональной музыкальной среде или в привилегированном и образованном сословии, а в самых обычных семьях: ремесленников, крестьян, мельников, трактирщиков. Так, отец Гайдна был каретным мастером, но при этом умел играть на арфе, а мать — кухаркой, обладавшей прекрасным голосом и любившей петь. Верди родился в семье трактирщика и пряхи. Паганини был сыном торговца, у которого в доме имелись скрипка, мандолина и гитара. А чешский композитор Бедржих Сметана — сыном пивовара, игравшего на скрипке.

Вот и в семье Антонина Дворжака прадед был трактирщиком, а отец мясником, но при этом умел играть на цитре (а одно время, продав трактир, даже зарабатывал музыкальными уроками), брат отца — на скрипке, а другой его брат — сразу на нескольких инструментах. Позднее, когда Дворжак станет уже прославленным музыкантом, он напишет своему отцу из Лондона во время своих триумфальных гастролей: «В некоторых газетах было также упоминание и о Вас, а именно, что я происхожу от бедных родителей и мой отец был мясником и содержателем постоялого двора в Нелагозевесе и что он напряг силы, чтобы дать своему сыну соответствующее воспитание. Слава Вам за это!»

Музыкальная европейская культура прошлых столетий имела тесную связь с религией, по крайней мере, с ее обрядовой частью. Еженедельное воскресное посещение службы в костеле и слушание сопровождавшего ее органа было, с одной стороны, обязательным, а с другой — естественным делом для прихожан. Напомним, что посещавшие церковь св. Фомы в Лейпциге, начиная с 1723 года, когда кантором там стал И. С. Бах, могли каждый выходной и по праздникам услышать новую кантату или мессу композитора. То есть не реже раза в неделю прихожане имели возможность пойти на концерт, в котором исполнялась великая музыка.

Кстати, сама должность кантора имела широкие полномочия. Помимо руководства церковным хором, сочинения церковной музыки, органного исполнительства канторы занимались и просветительской работой, преподавали в деревенских школах музыку. Чешские канторы были еще и хранителями национальных музыкальных традиций, записывали в специальные тетради «шпалички» (špalicky) народные песни и обряды. Первым учителем музыки Антонина Дворжака и стал кантор Йозеф Шпиц, музыкально очень одаренный, помимо органа умевший играть на множестве других инструментов и сочинявший музыку.

Отец подарил Антонину скрипку (впрочем, не допуская и мысли о возможности какой-то другой карьеры, кроме карьеры мясника, он не забыл подарить сыну еще и оселок с передником), и тот стал выступать в костеле и как певец, и как скрипач. «Но это была лицевая сторона медали — самые светлые мгновения моей юности». Большую же часть времени приходилось проводить в мясной лавке и на бойне. Во время «профессиональной» практики в Злоницах, живя у дяди, Дворжак продолжил и музыкальные занятия, теперь уже с кантором Антонином Лиманом, прекрасным музыкантом, игравшим на скрипке, валторне, кларнете и, разумеется, органе.

Только в 1857 году, когда Дворжаку было уже 16 лет, отец, наконец поддавшись уговорам кантора Лимана, позволил сыну поступить в Праге в профессиональное музыкальное заведение — Органную школу, или Институт церковной музыки. Через два года на выпускном экзамене Дворжак сыграл органное произведение Баха, а также прелюдию и фугу своего сочинения, за что получил очень высокие оценки и занял второе место среди выпускников.

«Ты будешь гордиться родством со мной»

Примерно в 16 лет начинает серьезно заниматься музыкой и Петр Ильич Чайковский. В его семье, хотя и принадлежавшей более образованному сословию, чем семья Дворжака (отец был горным инженером), профессиональных музыкантов не было, но музыку очень любили. Мать Чайковского, Александра Андреевна, играла на фортепиано, арфе и прекрасно пела. В доме была оркестрина — механический орган, на котором можно было послушать «Дон Жуана» Моцарта, произведения Россини, Доницетти, Беллини. С трех-четырех лет Чайковский под руководством матери начал учиться играть на фортепиано. Но его страсть к музыке была настолько сильна, что и помимо занятий он сам очень любил подходить к инструменту, импровизировать и сочинять.

Однако, как и в семейной истории Дворжака, отцом не рассматривалась перспектива сделать сына музыкантом; будущая карьера предполагалась либо военной, либо связанной с юриспруденцией. А потому двенадцатилетнего Чайковского отдали в Петербургское училище правоведения, учеба в котором практически совершенно лишала его свободного времени.

К счастью, частные уроки с Рудольфом Кюндингером (а чуть позднее и с итальянским педагогом Луиджи Пиччоли) успели многое дать будущему композитору. «Каждое воскресенье я проводил с ним час и делал быстрый прогресс в игре на фортепиано. Он был первым, кто стал брать меня с собой на концерты».

В 1861 году Чайковский поступил в бесплатные музыкальные классы Русского музыкального общества (РМО). Через год они стали называться Петербургской консерваторией, и Чайковский числился в ней студентом по классу композиции, продолжая службу чиновника в Департаменте юстиции в чине титулярного советника. В том же 1861 году Чайковский пишет своей сестре о своих сомнениях: «<...> если во мне есть талант, то уже наверно его развивать невозможно. Из меня сделали чиновника, и то плохого: я стараюсь по возможности исправиться, заняться службою посерьезнее — и вдруг в то же время изучать генерал-бас?» Все же по настоянию своего педагога, Антона Григорьевича Рубинштейна, Чайковский оставляет службу в Департаменте, чтобы заняться исключительно музыкой.

Его брат, Модест Ильич, вспоминал: «В конце 1862 года, несколько месяцев после поступления в консерваторию, однажды он ехал на извозчике с братом Николаем Ильичом. Последний принадлежал к числу тех близких, которые осуждали задуманное решение бросить службу и поступить в консерваторию; поэтому, воспользовавшись случаем, он начал отговаривать брата и, между прочим, высказал, что надежды на талант Глинки в нем нет и что, стало быть, он осужден на самое жалкое существование музыканта средней руки. Петр Ильич сначала ничего не ответил, и оба брата доехали молча до того места, где им нужно было разойтись, но когда через несколько минут он вышел из саней, то как-то особенно взглянул на Николая и проговорил: „С Глинкой мне, может быть, не сравняться, но увидишь, что ты будешь гордиться родством со мной“»

И в 25 лет Чайковский заканчивает консерваторию с большой серебряной медалью (золотая медаль впервые появится только через десять лет, в 1875 году; ее вручат С. И. Танееву).

Вот такими удивительными и в чем-то даже схожими оказались пути двух композиторов к музыкальной карьере и славе. Долгие годы по велению своих отцов отдавшие обучению совсем иной профессии, уже в зрелом молодом возрасте они пришли к главному делу своей жизни — к музыке.

«Единение славянских племен»

В разговоре Петра Ильича с братом Николаем музыка Глинки утверждалась мерилом музыкального таланта. Еще в десятилетнем возрасте после переезда в Петербург Чайковский в Александринском театре впервые услышал оперу «Жизнь за царя», был совершенно ею потрясен и позднее говорил, что «далее не может идти художническое творчество», «перед подобной красотой опускаются руки и чувствуется совершенное бессилие выразить ее словами».

Случилось так, что первой русской оперой, которую в 1866 году решили поставить на чешской сцене, оказалась как раз «Жизнь за царя» М. И. Глинки. На следующий год была осуществлена и оперная постановка «Руслана и Людмилы».

«По счастью, кто-то указал пражской дирекции на лучшего нашего дирижера, М. А. Балакирева, и она поспешила пригласить его в Прагу, на несколько недель, для постановки обеих опер Глинки. Выбор не мог быть удачнее. <...> Такой именно человек нужен был, чтоб впервые познакомить европейскую публику со всею великостью и оригинальностью глинкинской музыки», — писал музыкальный критик В. В. Стасов. И отмечал «известную музыкальность чехов», а также добросовестность постановок, совершенных в «очень короткое время».

Еще одним важным моментом, связанным с постановками двух русских опер на пражской сцене, была уверенность чешских музыкальных деятелей в общности славянских народов и необходимости тесных контактов двух культур. Недаром в рецензии газеты Narodni listy на постановку «Жизни за царя» Глинка был назван не русским, а именно «славянским» композитором, и превозносился его «славянский гений». Очевидно, что подобные музыкальные события не только укрепляли культурные связи, но были необходимым для чехов выражением своего славянского статуса и утверждением национальной независимости.

«Представление русских опер на чешской сцене казалось многим патриотам чешским даже чем-то вроде политического события, началом тесного единения славянских племен...», — писал в статье «Чехи и русская опера» В. В. Стасов.

В том же 1867 году, когда на пражской сцене была поставлена опера «Руслан и Людмила», в Петербурге и Москве прошел II Славянский съезд, мероприятие, по крайней мере, в своей церемониальной части, скорее, не политическое, а культурное. Из примерно 80 гостей съезда (а были приглашены сербы, хорваты, украинцы, словаки, болгары) самой многочисленной была делегация чехов — 27 человек.

1860—70-е годы были временем, когда идея сближения славянских культур стала находить свое воплощение в деятельности представителей самых разных видов искусств. На волне национального подъема в 1863 году в Праге появилось общество Umělecká beseda, объединившее литераторов, музыкантов и художников и имевшее целью не только популяризировать национальное искусство, но и знакомить чешскую публику с произведениями мирового искусства, в особенности с искусством славянских народов. За музыкальное направление в нем отвечал Бедржих Сметана. Первой русской музыкой, исполненной благодаря его стараниям, была «Камаринская» М. И. Глинки. Известно, что почетными членами общества Umělecká beseda стали И. С. Тургенев и Н. А. Некрасов (1876), позднее — Л. Н. Толстой; композиторы П. И. Чайковский (1888), С. И. Танеев, а в XX веке — С. С. Прокофьев и Н. Я. Мясковский; художник В. В. Верещагин (1882).

Достойный наследник Бедржиха Сметаны

В эти годы Антонин Дворжак не раз обращается к славянской теме в своей музыке. «Моравские дуэты» появляются благодаря знакомству композитора с семьей Яна Неффа (Jan Neff). С 1873 года Дворжак не только дает частные уроки детям Неффа, но и становится завсегдатаем литературно-музыкально-художественных собраний в его доме. Хозяин был известным славянофилом, к тому же открыто высказывавшим свои взгляды. Он владел торговой фирмой, на здании которой надписи были выполнены в том числе на русском и польском языках — в то время довольно смелый поступок. Часто приходившие в дом ученые гости (бывал там и протоиерей русского православного храма в Праге Николай Апраксин) говорили не только о национальном чешском искусстве, но и о польском, украинском и русском. Устраивались публичные чтения русской литературы: знакомились с творчеством Пушкина, Жуковского, Гоголя, Тургенева и Некрасова.

Вечера неизменно сопровождала музыкальная программа. Популярностью пользовался песенный русский и украинский фольклор. Так, на двадцатилетие коммерческого предприятия Неффа был устроен музыкальный вечер, во время которого были исполнены две украинские и четырнадцать русских песен (в том числе «Во поле береза стояла» и «Вниз по матушке по Волге») в обработке самого Дворжака. Позднее, в 1881 году, мелодический рисунок именно песни про кудрявую березу будет творчески переработан в финале Шестой симфонии.

Дворжак был постоянным аккомпаниатором на музыкальных собраниях в доме Неффа; со временем через него прошел огромный репертуар, который не мог не обогатить его собственное музыкальное творчество. Одновременно более глубоким становился его интерес к национальной истории и музыке. Дворжак сочиняет «Славянские рапсодии» и «Славянские танцы». Наряду с исконно чешскими танцами, такими как фуриант (furiant), соуседска (sousedská), скочна (skočná), в два сборника (в каждом по восемь песен) были включены украинский гопак и думка, польский полонез, краковяк и мазурка, словацкий одземек, сербский танец коло.

Триумф пришел к Дворжаку в ноябре 1878 года. В концерте, устроенном во дворце Жофин (Palác Žofín), прозвучали две «Славянские рапсодии» и Серенада для духовых инструментов. За дирижерским пультом находился сам композитор (в этом амплуа Дворжак выступал впервые). Как писал рецензент журнала Dalibor: «Более всего нас удивил Дворжак-дирижер; он начал спокойно, даже осторожно, но с чувством уверенности в себе и доказал, что и в этой сфере он является ныне самым достойным наследником Сметаны».

Музыкальная публика единодушно признала огромный талант Дворжака, в самом деле увидев в нем лучшего преемника своего любимого национального композитора — Б. Сметаны, который к тому времени практически лишился слуха и уже перестал выступать. Поэтому вполне закономерным было не только принятие Дворжака в почетные члены «Умелецкой беседы» в том же, 1878 году, но и назначение его в октябре 1879 года на пост, который раньше занимал Б. Сметана. Популярность его стремительно росла, он участвовал во многих музыкальных мероприятиях и конкурсах, его сочинения мгновенно раскупали издатели.

Тем более удивительным и почти невозможным кажется то, что лишь за год до этого, в 1877 году, в возрасте 36 (!) лет Дворжак наконец позволил себе на венскую стипендию приобрести пианино, да и то напрокат.

В 1882 году Антонин Дворжак пишет оперу на сюжет из русской истории о самозванце, выдававшем себя за сына Ивана Грозного. Автор либретто оперы «Димитрий» — Мария Червинкова-Рифова — прекрасно знала русскую литературу и музыку, любила петь русские народные песни и составляла из них сборники. Ее любовь к русской культуре отразилась и на трактовке главного героя, которого она сделала не авантюристом, но фигурой трагической и благородной: Димитрий стремится к власти не ради корысти, а для блага всей Руси.

«Это был поистине тяжкий труд. Но еще никогда ни над одной оперой я не работал с такой любовью и воодушевлением», — писал Дворжак Марии Червинковой. Он очень хотел, чтобы его опера была поставлена и в других странах. К этому времени композитора уже хорошо знали за пределами Австро-Венгрии: в Германии (известна его дружба с Брамсом), а с конца 70-х годов и в Англии. Увы, этому желанию не дано было осуществиться. Ни в Мюнхене, ни в Гамбурге, ни в Вене, ни тем более в Москве и Петербурге никто не взялся за постановку оперы. К слову сказать, именно оперу «Димитрий» очень хотел послушать в Праге П. И. Чайковский, до этого времени почти не знавший музыки Дворжака. Но и на этот раз опере не довелось прозвучать.

«Я очень полюбил этих добрых чехов»

В конце декабря 1887 года начинает свои гастроли по Европе П. И. Чайковский. До этого он не раз выезжал за рубеж и побывал в Германии, Бельгии, Англии, Франции, Италии, Швейцарии. Но концертное турне Чайковский устраивал впервые. И впервые выступал в Праге. Чехи уже хорошо знали музыку Чайковского (в июне 1882 года в Праге поставили оперу «Орлеанская дева» — это была ее зарубежная премьера) и приготовили композитору самый теплый прием.

«Начиная с границы уже почувствовались будущие торжества. Обер-кондуктор спросил, я ли Чайковский, и все время ухаживал. В Кралупе (Kralupy. — О. Р.) нас ожидала целая толпа и депутация, проводившая до Праги. На вокзале масса людей, депутаций, дети с букетами, две речи: одна на русском, другая, длинная, по-чешски; я отвечал. Шел к коляске среди двух стен публики и криков „слава!“»

По приглашению «Умелецкой беседы» Чайковский должен был выступить как дирижер в двух концертах, составленных из его собственных сочинений. Эти музыкальные события состоялись 7/19 и 9/21 февраля 1888 года. А за неделю до первого концерта в Национальном театре русскому композитору был представлен Антонин Дворжак. В течение десяти дней, вплоть до отъезда Чайковского 22 февраля, они встречались ежедневно. В дневнике 14 февраля Чайковский запишет: «Обед у Дворжака. Жена его простая, симпатичная женщина и отличная хозяйка. <...> В Умелецкой беседе. Слава Богу, без речей обошлось. Играли <...> квинтет Дворжака. Последний со мной очень мил, и квинтет его мне очень нравится». Чайковский и Дворжак обмениваются фотографиями с дарственными надписями. Чешский композитор вручает своему русскому другу также партитуру своей Второй симфонии: «Петру Чайковскому. Воспоминание о Праге. Антон Дворжак. 18 февраля 1888 г.»

В концерте 19 февраля Чайковский дирижировал увертюрой-фантазией «Ромео и Джульетта», Первым концертом для фортепиано с оркестром (солировал русский пианист А. Зилоти), концертом для скрипки с оркестром (солист — чешский скрипач К. Галирж) и увертюрой «1812 год». А на следующий день была исполнена Струнная серенада, звучали фортепианные пьесы и показан второй акт балета «Лебединое озеро».

В дневнике Чайковский запишет: «Огромный успех. Лебединое озеро. Минута абсолютного счастья. Но только минута...»

После концерта 19 февраля был устроен торжественный банкет, на котором Чайковский произнес речь на чешском языке (разумеется, Чайковский не знал чешского, но, желая сделать приятное своим почитателям, старательно прочитал речь, записанную русскими буквами): «...оказанные мне почести превосходят меру моих заслуг настолько, что они потрясли бы и уничтожили меня, если бы я не умел отделить ту часть симпатии, которая касается меня лично, от той, которая в моей особе воздается чему-то гораздо высшему и важнейшему, чем я! <...> Мой слабый, бедный голос слишком незначителен в сравнении с этими далеко раздающимися рукоплесканиями и этим хором похвал, который я слышу уже целых восемь дней».

В ответ на эту речь Дворжак пожелал русскому композитору, чтобы Бог хранил его долгие годы, и заявил, что его творчество является гордостью всего славянского мира. Чайковский же, в свою очередь, предложил почтить память Сметаны, которого всегда любил и уважал. И поднял также тост за своего друга, композитора и дирижера, чеха по национальности Эдуарда Направника (в XIX веке в России жили и работали многие чешские музыканты, самым, пожалуй, известным из которых был Эдуард Направник (1839—1916), с 1869 года и до конца своей жизни — главный дирижер Мариинского театра).

Чайковский был необыкновенно тронут радушием пражан, но из скромности приписывал интерес и любовь к своей музыке не собственному композиторскому таланту, а добрым чувствам чехов к России.

«После оперы ужин в гостинице. Вчера утром посещение Дворжака, который сидел у меня два часа; поездка по городу и осмотр некоторых достопримечательностей <...>. Очевидно, мое пребывание здесь имеет не тот смысл, что я хороший композитор вообще, а что я „русский“ композитор». И очень похожая мысль в дневнике: «Я очень полюбил этих добрых чехов. Да и есть за что!!! Господи! Сколько было восторгу, и все это не мне, а голубушке России».

«О такой Татьяне, как пражская, я никогда и мечтать не мог»

Чайковский приезжает в Прагу во второй раз 16/28 ноября 1888 года. Но между двумя поездками переписка русского и чешского композиторов не прекращается. В конце марта из Вены Чайковский пишет: «Мой милый, хороший, высокочтимый друг! <...> я никогда не забуду, как хорошо и по-дружески Вы приняли меня в Праге. <...> Милый друг, передайте сердечный привет Вашей милой жене и позвольте мне еще раз сказать, что я рад и счастлив, что приобрел Вашу драгоценную дружбу. Надеюсь, увижу Вас опять в ноябре!..»

На этот раз, в ноябре, пражская публика должна была услышать оперу «Евгений Онегин» под управлением самого композитора. Любопытно, что переводчицей текста оперы была известная уже нам Мария Червинкова-Ригерова (автор либретто «Димитрия»). Постановка оказалась очень удачной и весьма порадовала автора оперы, а об исполнительнице партии Татьяны Берте Ферстер-Лаутерер (жене чешского композитора Йозефа Богуслава Ферстера) он отозвался особенно лестно: «Третьего дня дали „Онегина“. Исполнение было мало того что хорошее, но в некоторых отношениях просто превосходное. О такой Татьяне, как пражская, я никогда и мечтать не мог. Овациям не было конца». И в другом письме — великому князю Константину Константиновичу: «Что касается пения и игры, то безусловно лучше всех была Татьяна. Я даже могу смело и решительно сказать, что подобной исполнительницы этой партии никогда не было ни в Петербурге, ни в Москве. Она точно создана для Татьяны...».

Впрочем, денежные свои дела Чайковский устраивать не умел, половина сбора с концерта, который организовала для него дирекция Пражского театра, составила всего триста гульденов. Чайковский счел для себя «обидным» получить так мало и пожертвовал эти деньги в пенсионный фонд артистов (уточним, что два концерта, которыми дирижировал Чайковский в первую поездку, были безвозмездными, так как устраивались «с патриотической целью»). К тому же «восторженные овации» и «обильные лавры» сполна возместили все прочие недоразумения.

Дворжак присутствовал на первом спектакле 24 ноября/6 декабря 1888 года и не мог не выразить своего восторга: «Не задумываюсь сказать, что ни одно из Ваших сочинений мне так не понравилось, как Ваш „Онегин“. Это чудное сочинение, полное теплого чувства и поэзии, разработанное до деталей, коротко сказать: это музыка, манящая нас к себе и проникающая так глубоко в душу, что ее нельзя забыть». Чайковский же, в свою очередь, отвечал: «Мнение Ваше о моей опере мне особенно ценно не только потому, что Вы великий художник, но потому что Вы правдивый и искренний человек!» Друзья Дворжака вспоминали, как он под впечатлением от «Евгения Онегина» всюду, где только ни появлялся, насвистывал или напевал мотивы из русской оперы.

«Москва сумеет высказать Вам свою благодарность»

А в России тем временем шли переговоры с Русским музыкальным обществом о концертах Дворжака в Москве и Петербурге, и Чайковский очень много этому способствовал. «...Спасибо Вам, милый друг! Вы оказываете нашему Московскому музыкальному обществу огромную услугу, и я надеюсь, что Москва сумеет высказать Вам свою благодарность. <...> Теперь несколько слов о гонораре. Такому знаменитому и превосходному художнику, как Вы, следовало бы платить за труды его целые груды золота. Но, к сожалению, средства нашего общества очень невелики, и мы настоящего вознаграждения, соответственно достоинству Вашему, предложить Вам не можем. Мы имеем возможность на путевые издержки Ваши ассигновать лишь 800 р. сер[ебром] (около 1000 гульденов). <...> Кланяйтесь милой супруге Вашей.

Искренне любящий Вас П. Чайковский».

Немало в переговорах помогал как переводчик друг и коллега Чайковского, профессор Московской консерватории Ян Гржимали, чех по происхождению. Именно Гржимали должен был солировать в скрипичном концерте Дворжака во время его гастролей, но, увы, этому помешала болезнь музыканта.

Отношение к финансовой стороне дела содержит ответ Дворжака на другое письмо — от директора Петербургского отделения РМО А. Г. Рубинштейна. И вот тут нас не может не поразить скромность и удивительное благородство Дворжака, очевидно ставившего служение искусству превыше всего: «Глубокоуважаемый господин! Ваше любезное приглашение я принимаю с большой благодарностью и чувствую себя весьма польщенным <...>. Вы хотите знать мои условия — они весьма просты... Если Вы любезно согласитесь возместить мне путевые расходы, я буду Вам благодарен».

Между тем в феврале 1890 года Дворжак приезжает в Москву. Он останавливается в доме Ф. И. Ежишека на Спиридоновке (дом не сохранился). К сожалению, все пошло совсем не так, как было задумано. Кроме известия о болезни солиста Гржимали выяснилось, что давать концерт 23 февраля/7 марта в зале Благородного собрания невозможно, так как там в это время должно проводиться заседание московского губернского дворянства. Концерт перенесли на 27 февраля/11 марта, публику не оповестили, все билеты продать не удалось. Но грандиозный успех заставил Дворжака забыть о переживаниях по поводу не самой удачной организации его выступления. Это была «огромная моральная победа», как писал об этом сам Дворжак. В концерте прозвучали: Пятая симфония, Adagio из Серенады для духовых инструментов, Скерцо-каприччиозо, 1-я Славянская рапсодия и Симфонические вариации. После концерта земляки композитора, жившие в Москве, чествовали его в «Славянском базаре». А от немецких музыкантов, участвовавших в исполнении кантаты Stabat mater в лютеранском храме Петра и Павла в Москве, Дворжак получил лавровый венок и серебряный кофейный сервиз.

Поездка Дворжака в Петербург была также очень успешной, но ни в Москве, ни в Петербурге двум композиторам встретиться не довелось — Чайковский в это время работал во Флоренции над «Пиковой дамой». Музыкальная общественность Петербурга отметила «талантливость и оригинальность» чешского композитора, хотя известный музыкальный критик Г. Ларош признавался, что многое «озадачило нас своей новизной и не было нами понято». Тем не менее на торжественном банкете он же поднял тост за здоровье Дворжака и сказал, что «чехи, хотя они и немногочисленный народ, достигли в науке и в искусстве больших высот...». Россию Дворжак покидал с титулом «самого выдающегося из славянских композиторов Запада».

Литература и источники:

Чайковский М. И. Жизнь Петра Ильича Чайковского (По документам, хранившимся в архиве в Клину). В 3 т. М., Алгоритм, 1997.

Кремлев Ю. А. Русская мысль о музыке: Очерки истории русской музыкальной критики и эстетики в XIX веке. Л., 1954

Стасов В. В. Русская опера за рубежом. М., Музгиз, 1953

Дворжак в письмах и воспоминаниях. М., «Музыка», 1964

Гулинская 3. К. Антонин Дворжак. М., «Музыка», 1973

Егорова В. Н. Антонин Дворжак. М., 1997

Чайковский и зарубежные музыканты: избранные письма иностранных корреспондентов. М., «Музыка», 1970

Антонин Дворжак. Сборник статей. М., «Музыка», 1967

Чайковский П. И. Полное собрание сочинений. Т.14. Письма. М., 1974

Подписи к фотографиям:

«Незабываемому другу Петру Ильичу Чайковскому Антонин Дворжак. Прага, 21 декабря 1888 года 

«Моему дорогому и глубокоуважаемому другу Антону Дворжаку от искреннего почитателя П. Чайковского. 20 февраля 88 года.