Прага не была для Аксенова отвлеченным понятием. В 1968 году он и все его поколение, вошедшее в историю русской литературы как шестидесятники, были потрясены вероломным вторжением советских войск в братскую Чехословакию. Возможно, тогда же возник у Аксенова замысел художественного фильма «Диссиденты», посвященного семерке смельчаков, вышедших 25 августа 1968 года в знак протеста против агрессивной акции советской власти на Красную площадь в Москве с лозунгом: «За вашу и нашу свободу!».

Конечно, в Советском Союзе подобный замысел не мог быть осуществлен. Заявку на создание фильма Аксенов составил лишь в эмиграции, в 1981 году. Но в США события тринадцатилетней давности, произошедшие в так называемом лагере социализма, не представлялись особенно актуальными. Идея осталась нереализованной. Тем не менее текст этой заявки сохранился в архиве писателя и включен мною в состав упомянутой выше книги, приуроченной к 85-летию Василия Аксенова.

В столице Чехии Аксенов бывал по меньшей мере дважды: в 1965-м и в 1992 году. Приезд летом 1992 года в Прагу, освободившуюся от коммунистической деспотии, отражен в его путевых заметках «Алхимический лимон, или Зимние Воспоминания о Летних Впечатлениях», возникших в результате поездки по столицам стран бывшего социалистического блока. Они были опубликованы в журнале «Иностранная литература», № 1/1993, здесь приводится текст о Праге, центральное место в котором занимает «застенчивая улыбка президента Гавела».

Василий Аксенов

Алхимический лимон,

или Зимние Воспоминания о Летних Впечатлениях

Описанного в этом очерке адриатического отеля «Бельвью» больше нет: он сожжен огнем федерального флота распавшейся Югославии. Не знаю, что стало с тем бартендером, который тогда рассказывал мне о мелких неурядицах между сербами и хорватами. Сидит ли где-нибудь с автоматом в горах, сбежал ли в Италию, может быть, даже погиб?

Получилось так, что я пересек на машине Югославию во время ее последнего мирного лета. Нынче из открытых кафе Дубровника люди бросаются прямо в бомбоубежища.

События восточнее Эльбы несутся со скоростью монгольской конницы. Я не успел тогда дописать свой «Алхимический Лимон», как он уже устарел по фактическому материалу. В прозаическом смысле, то есть в смысле художественной прозы, полагаю, он все-таки остался верным и пребывает в этом качестве и по сей день как одна из бесконечных «шопенгауэровских», так сказать, рефлексий жаркого европейского лета 1990 года.

Потные нервные поиски этого Алхимического Лимона идут теперь уже и по просторам родины чудесной, кое-где с помощью «Калашниковых» и установок «алазань». Журналисты и писатели звереют от прогнозов и предсказаний, а несуществующее искомое издевательски втягивает нас все круче в свою орбиту.

И все-таки в жизни каждого из нас были те три незабываемых августовских дня 1991-го, а это значит, что порочный круг может быть прорван.

Наступающие силы западной цивилизации решительно движутся на Восток под знаменами золотой арки Макдональда. Коммунистическая идеология хиреет, кока-кола наводняет оставленные фортификации. Недавние сообщения из Москвы гласят, что Большой Мак близок к полной победе над Большой Мумией.

Время трубить триумф, или, по крайней мере, я так думал, пока однажды жаркой июльской ночью не натолкнулся в центре Праги на кафетерию «Арбат». Милостивый Маркс-Энгельс, это была скоростная закусочная в русском стиле! Она предлагала борщ, «русский шашлык», пирожки, и девушки в симпатичной униформе упаковывали это хозяйство в пристойно выглядевшие бумажные мешочки. Что происходит? В тылу доблестно наступающих «гамбургерских» армий скромно, но вполне эффективно оперирует некое советское подразделение. Может быть, разбитый Коминтерн начал все по новой? Может быть, Прага ликует преждевременно? Небольшое утешение я получил при обозрении напитков «Арбата». Среди подрывных русских квасов и нейтральных чаев там все-таки присутствовала все та же победоносная кока-кола, а это означало, что отважная точка нарпита все же предрасположена к капиталистическому разложению — даже она.

• А что у вас идет на десерт? — спросил я арбатскую директоршу.

• Все что вам угодно, сударь, — ответила она на превосходном русском «краковяке». — Сибирское мороженое, каспийское пирожное... Увы, — она улыбнулась немного меланхолически, — пока что мы не можем предложить того, что нынче ищут все народы, хотя надеемся заполучить его в недалеком будущем...

• А, этот проклятый Алхимический Лимон, это его вы имеете в виду, мадам.

• Ну конечно, сударь, мы же тоже люди.

Реальная Кока и мифический Алхимический Лимон! Вывеска «Арбата» мигала в неоновых сумерках. Я понял, что отчаянная попытка новой идеологической пенетрации обречена на провал: даже спецназ «Арбата» жаждет Алхимического Лимона, а это безошибочно означает, что коммунизму крышка.

<…>

Прага

Город танцевал, пел, играл на саксофонах, карнавал свободы был в полном разгаре. Сталин и Готвальд отечески улыбались народу с сатирических плакатов. Голубой транспарант над широким тротуаром Венцеславского наместья оповещал о доселе неслыханном развлечении под названием «Стриптыз», кинотеатр приглашал на «первый эротический фильм в ЧССР» — «Эммануэль». На каждом углу, будто в фильме тридцатых годов, свиристели мальчишки-газетчики: «Читайте про только что открытую шпионскую сеть!» Сиял горячий летний день, каждый второй прохожий, или прохожая, крутил, или крутила, языком вокруг сладеньких набалдашников мороженого.

Глядя на это, нельзя было не подумать о всеобщем благотворном опьянении. В общем-то всего ведь семь месяцев отделяли этот триумфальный день от времен полной покорности. Нация толстовцев снова оказалась права в своей приверженности принципам «непротивления злу насилием». Застенчивая улыбка президента Гавела видна была повсюду: на стенах пивных, на стеклах автомобилей, на зеркалах парикмахерских, на грудях населения. Уличный шпагоглотатель закладывал в свой эзофагус два клинка в один прием, на пиджаке у него трепетала улыбка Гавела. Наслаждаясь этой сценой, я подумал: «Какая фантастическая судьба! Мог ли когда-нибудь этот мой коллега-писатель вообразить свое лицо на груди шпагоглотателя?»

Последний раз я был здесь в июне 1965 года. Как раз четверть века без Праги! В старой записной книжке я нашел несколько имен, но телефоны, естественно, либо были неправильными, либо молчали. Сразу же по прибытии я понял, что на Прагу в этом сезоне большая мода: все комнаты в отелях были забронированы заранее. В конце концов все-таки я нашел некий «Альбатрос», переделанный из старого парохода и наглухо зашвартованный у набережной Влтавы.

Открыв окно или, лучше сказать, «иллюминатор» в своей комнате, или, лучше сказать, «каюте», я сразу же увидел по крайней мере дюжину белых лебедей. Они слегка покачивались в мутных водах в четырех футах вниз от иллюминатора и смотрели на меня удивительно мыслящими глазами. Потом я заметил множество этих белых корабликов с их гибкими мачтами, разбросанных по акватории Влтавы вниз до шлюзов и вверх до Карлова моста.

Никогда мне еще не приходилось стоять в отеле так близко к белым лебедям. Как грациозно почесываются эти птицы! Им нравится германский шоколад из твердовалютного магазина, и они демонстрируют триумф биологического выживания в сильно загрязненной среде обитания.

В полусотне метров от отеля «Альбатрос» вниз по течению на набережной располагается массивное мрачное здание, увенчанное парой орлов, похожих на гигантских крылатых улиток, а также неизменными представителями трудящихся масс. Это Центральный комитет Коммунистической партии Чехословакии, пернатые на нем остались, очевидно, от имперской эпохи, мускулистые прибавились в социалистическую. Может быть, это то самое здание, в котором той проклятой ночью падающих звезд, 21 августа 1968-го, отряд советских спецназников построил членов политбюро вдоль стены и пересчитывал их по головам?

Сегодня почти все здание передано какому-то экономическому департаменту нового правительства, и только под крышей, то есть прямо под упомянутыми выше скульптурами, несколько комнат остались в распоряжении авангарда трудового народа.

Ищу, где бы поужинать на бульваре Святого Венцеслава. В ресторанах с местами все еще туго. В толпе вдруг кто-то обращается ко мне: «Эй, мистер, розочку не хотите ли?» Молодой человек с пронзительной ближневосточной наружностью подталкивает ко мне девочку, явно не старше 14 лет. В ответ на мое недоумение начинает горячо объяснять свои обстоятельства:

— Кто я такой? Когда-то был комсомольцем, дрался с сионизмом, теперь вот торгую розочками. Хотите знать почему? Потому что хочу водки, вина, ходить в дискотеку, танцевать, о'кей? — Поняв, что мои намерения гораздо скромнее, новоявленный садовник быстро отчаливает.

На одной из боковых улиц я вижу вывеску «Отель и ресторан „Алькрон“». Мимолетный приступ кинематографической ностальгии: фасад здания несет отпечаток поздних тридцатых. Внутри ветеранский оркестрик играл мотивчик старой поры, «Гольфстрим». Бронзовая богиня нудизма в апофеозе раскрывала объятия посетителям. Шикарная дорогая ресторация!

Питер Оснос и Ашбель Грин из нью-йоркского издательства «Рэндом хаус» ужинали в углу большого зала. «Во время вторжения 1968 года, — сказал Питер, — „Алькрон“ был своего рода штаб-квартирой западных корреспондентов».

Я вспомнил высказывание Иосифа Сталина: «Гитлеры приходят и уходят, а народ остается». То же можно сказать и об отеле «Алькрон» — он пережил два вторжения и все еще играет «Гольфстрим».

Бессмысленные рекламы коммерции советского блока, гордые диаграммы индустриальных достижений все еще украшали улицы Праги. Женщины стояли в очередях за овощами, которых все еще не хватает. «Приватизация» спотыкается на каждом шагу. Народ в недоумении: что еще надо делать, кроме празднования свободы? Чехи всегда чувствовали свою принадлежность скорее к Европе, чем к славянскому миру, и все же даже они довольно туманно представляют себе современный Запад. Говоря «Запад», они, очевидно, все еще воображают свое собственное «западное прошлое», тридцатые, промелькнувшее между двумя войнами двадцатилетие процветания.

Гуляю ночью по Пшикопу и Народному проспекту. На углу большая толпа молодежи откупоривает дешевое советское шампанское, чехи, немцы, французы, американцы, скандинавы... Двадцать два года назад эти улицы наводнила мрачная, неразговорчивая русская молодежь. Сквозь мишуру карнавала, как наяву, я вижу несметное число медленно двигающихся динозавров, советских танков. Танкисты, читатели моей ранней прозы, начеку, готовы выполнить любую команду товарища Брежнева, «нашего Леонида Ильича» — стрелять по ревизионистам, жечь их дома.

Смутные призывы литературы послесталинской «оттепели» оказались полностью несостоятельными, роботы коммунизма остались роботами. Тот тысяча девятьсот шестьдесят-проклятый, похмелье и нервный кризис советской интеллигенции...

После долгих поисков наобум я наконец нашел нескольких старых друзей, издателей и писателей. Они сидели в тех же обшарпанных кабинетах, за теми же шаткими столами. Если бы я тогда, в 1965-м, был хоть на минутку трезв, четверть века спустя я нашел бы эти кабинеты без всякого труда.

Сидим с друзьями в пивной.

— Ну, помнишь это место?

— Смутно.

— Здесь четверть века назад ты хвастался своей кепкой, якобы всепогодной, якобы подаренной тебе каким-то оксфордским профессором. Потом ты подарил ее пианисту в баре «Ялта».

— О-о-о, хотел бы я знать, кто в ней сейчас ходит...

Парочка стареньких ребят занимает столик по соседству с нашим. Друзья представляют меня им:

— Это Василий... он... мм... американский писатель...

Боже ты мой, в толпе любителей дешевого шампанского я слышу голоса молодых русских! В отличие от тех танкистов они, пожалуй, даже слишком многоречивы. Может быть, и этот липкий сладкий напиток стал уже ингредиентом в мистической субстанции Алхимического Лимона?

Подготовка публикации Виктора Есипова.

ВРЕЗКА
Виктор Михайлович Есипов, старший научный сотрудник ИМЛИ РАН им. Горького, поэт, литературовед, начиная с 2007 года — составитель книг Василия Аксенова, в том числе «Василий Аксенов — одинокий бегун на длинные дистанции» (Астрель, 2012), «Одно сплошное Карузо» (Эксмо, 2014), «Ловите голубиную почту. Переписка. 1946—1990)» (АСТ, 2015), автор книги «Четыре жизни Василия Аксенова» (Рипол-Классик, 2016).