Но надо жить без самозванства,

Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

Борис Пастернак

Окончание университетской учебы Игоря Инова (Иванова) пришлось на время хрущевской оттепели. Легко было обмануться, поверить в свободу и открытость. Но оттепель была недолгой. Потом ожог: 1958 — травля Пастернака, 1964 — судилище над Бродским, 1968 — подавление Пражской весны.

«Тревожась и негодуя»

Пастернак был для Игоря Владимировича кумиром, строки, взятые мной в качестве эпиграфа, он часто цитировал, а последней работой, которую он еще успел увидеть, ненадолго придя в сознание в больнице после кровоизлияния в мозг, была брошюра «Поэтическая Чехия Бориса Пастернака», изданная усилиями двух университетов Чехии — в Градце Кралове и Усти-над-Лабем.

С Иосифом Бродским Игорь Владимирович познакомился, по-видимому, на заседаниях устного альманаха «Впервые на русском языке» Е. Г. Эткинда в Ленинградском Доме писателя¹. В семье вспоминали о том, что Игорь Владимирович много рассказывал Бродскому о Чехии и ее культуре, в том числе о поэзии Незвала, которого Бродский тоже пытался переводить, но неудачно. Нам сегодняшним трудно даже представить, что чувствовал Игорь Владимирович во время судилища над человеком, который, был на 10 лет моложе, но, как и он сам, выбрал делом жизни поэзию, и фактически был осужден именно за это. Приоткрывают завесу воспоминания Игоря Владимировича, опубликованные среди других воспоминаний о процессе в журнале «Юность» в 1989 году.

«Не помню всех, кто, тревожась и негодуя, расположился тогда вместе со мной на откидных сиденьях в зале суда на Фонтанке <…>. Перед нами разыгрывался трагический фарс из числа тех, финал которых нетрудно угадать в самом начале. Тягостное, унизительное сознание этой предрешенности, зряшности каких бы то ни было разумных доводов, беспомощности как самого обвиняемого, так и тех, кто был убежден в несостоятельности предъявленного ему обвинения, усугубляло мою взбудораженность, мое глухое возмущение напраслиной, возводимой на того, кто, как и я, как десятки других молодых тогда писателей, живописцев, музыкантов, барахтался в тине всевозможных запретов и регламентаций, в том числе и эстетических…»²

Сын Александр вспоминает, что в самом начале 1970-х, когда он был в старших классах школы, Игорь Владимирович дал ему почитать книжку стихов Бродского и спросил, каково впечатление. «Я промямлил, что ничего не понял, на что отец сказал: „Его не нужно понимать, его нужно почувствовать“». Сегодня, сопоставляя факты, мы осознаем, что этот эпизод произошел именно в тот период, когда Бродского лишили советского гражданства и вынудили покинуть родину, а книжка была самиздатовская… Совсем недавно в обложке одной из записных книжек нашла маленький неровный листок. «В ночь на 2.II 96 Бродский похор. временно в склепе при ц. Святой Троицы в Манхэттене» — и далее информация о планах семьи похоронить его через год в Венеции, сейчас широко известная. Сбивчивый характер записи, где слова налезают друг на друга, и бережность, с которой листок хранился долгие годы, говорят о боли от потери близкого по духу человека.

Но самым страшным ожогом и шоком оказался август 1968 года в Праге.

«Проснулся от грохота»

В начале пятидесятых Игорь Владимирович честно написал в анкете о том, что в возрасте 12 лет в течение шести месяцев был на оккупированной территории, и его лишили возможности поехать на студенческую практику в Чехословакию, сочтя неблагонадежным. Когда года через два выехать все же разрешили, это была радость невероятная.

А потом они с Ириной Макаровной стали частыми гостями Праги, выступали на семинарах и конференциях, писали статьи, работали в архивах. У них появилось много друзей-чехов: сотрудников библиотек, Карлова университета, Театрального института — Игорь Владимирович иногда ласково называл их «мои богемцы». До самых последних дней его жизни путешествия в Чехию были не просто поездками: к ним готовились задолго, кропотливо составляли списки в дорогу, рассылали письма всем, с кем хотели успеть увидеться, записывались на посещение пражских библиотек и архивов, жестко экономили деньги, чтобы хватило на все необходимое. В понятие необходимого в первую очередь входили книги — чемоданы книг, словарей, проспектов, карт, фотографий, чтобы здесь рассказать о Чехии, о Праге, показать Чехию, насладиться чешским языком. И в Прагу тоже везли книги, изданные в России, в том числе произведения ленинградских поэтов той поры. Возвращались они оба помолодевшими, энергичными, полными новых планов и идей.

И вот летом 1968 года они приехали в Прагу на 6-й Международный съезд славистов, а затем в летнюю школу и впервые взяли с собой сына Сашу, которому было тогда 13 лет. Когда лекции закончились, решили остаться еще на несколько дней, чтобы поработать, встретиться с друзьями и в любимой Праге справить 24 августа — день рождения Игоря Владимировича. Но в ночь на 21-е их разбудил гул самолетов…

Игорь Владимирович записал тогда в блокноте размашистым почерком некоторые впечатления: «Проснулся от грохота — самолеты. Вскоре стук в дверь. Ира бежит к телефону. Возвращается и, присев на кровать, упавшим голосом говорит: звонила Лена, наши перешли границу. Самолеты один за другим. Радио. Потом — звук стрельбы. И — гимн. Все плачут».

Александр Иванов вспоминает: «На Вацлавской площади приходилось либо лавировать между танками, либо пробираться боком по тротуарам <…>. Если до этих событий при сильной занятости родителей я, вооружившись подробной картой, самостоятельно познавал Прагу, то теперь в город выбирались обязательно втроем. Отец, в свое время переживший немецкую оккупацию, крайне серьезно и ответственно относился к безопасности семьи, родители говорили по-чешски даже между собой, а мне было велено молчать».

Во втором сборнике Игоря Инова «По кромке августа» есть стихотворение «У моря». Карандашом приписка: «У Черного моря (после пражского ожога в августе 1968-го)» — видимо, в 1980-х опубликовать эти слова было невозможно, и карандаш был оставлен для последующей печати.

Я здесь нечаянно засел

В попытке выжить и не спятить,

Не на распутье — на распятье

одноколейки и шоссе…

С отчаяния — по горам!

С позором — ящеркой в расселину!

Попытка заживленья ран…

Ожогом в листья! Пытка зеленью!.. (2, с. 51)

Ирина Макаровна и Игорь Владимирович были буквально раздавлены этими событиями Жизнь перевернулась. Мир раскололся на тех, кто осуждал действия стран Варшавского договора, и тех, кто их одобрял. Но Игорь Инов выбирает «свободу быть просто самим собой», как написал когда-то Александр Галич.

Неблагонадежные чехи

Собрав силы, Игорь Инов (тогда еще Иванов) продолжает работу над книгой о Яне Верихе, с которым был лично знаком и беседы с которым вошли в текст: он считал своим моральным долгом продолжать знакомство русских читателей с лучшими образцами искусства и культуры Чехии и Словакии, особенно в такой драматический период. Книга «Ян Верих. Документальная повесть» выходит в издательстве «Искусство» в январе 1971 года, и тут следует новый удар.

Возмутились публикацией тогдашние чешские блюстители политических нравов, ведь Верих осудил вторжение. Со стороны советской цензуры последовал немедленный ответ: книга была изъята из продажи, матрицы разбиты, тираж уничтожен — настоящая казнь книги. Уцелели лишь отдельные экземпляры, успевшие поступить в крупные библиотеки, редактор книги лишилась своего места.

И позднее бывали споры и разбирательства с цензурой. После опубликования в ленинградском журнале «Нева» (№ 4/1982) стихотворения лауреата Нобелевской премии Я. Сейферта «Окончание войны» в переводе Игоря Инова из Москвы была прислана комиссия, начавшая проверку благонадежности журнала: оказалось, Сейферт находился у цензоров под большим подозрением.

Но рукописи не горят. После Бархатной революции 1989 года русской книгой о Верихе заинтересовались в Чехии. Пражский университет издал чешский вариант Jak to všechno bylo, pane Werichu?, расширенный Игорем Владимировичем, дополненный его перепиской с Верихом и фотографиями. Книга об Освобожденном театре и его основателях очень понравилась в Чехии, выдержала несколько изданий. Появились отклики в печати, к автору приходили письма благодарности от читателей.

Бархатную революцию Игорь Инов воспринял с восторгом, испытав особенно радостное потрясение от того, что восстановлена справедливость и диссидент номер один Вацлав Гавел, которого он впервые увидел в 1965 году в театре Na zábradlí и которого переводил, стал президентом Чехословакии. 30 мая 1990 года Игорь Владимирович присутствовал на церемонии вручения Гавелу диплома почетного доктора философии и написал об этом в очерке «Творцы из катакомб», опубликованном в альманахе «Современная драматургия» в 1991 году. Отрывки из этой публикации помещены вместе со стихами Игоря Инова в сборнике «Прага: русский взгляд», который вышел после кончины Игоря Владимировича, в конце декабря 2003 года.

На рубеже 1980-х и 1990-х гг. жизнь в России стремительно менялась, появились материальные трудности, перебои с продуктами, продуктовые талоны. Выручал урожай, собранный на даче. Гораздо больнее было то, что началась коммерциализация издательств, стало еще труднее печататься, значительно меньше выходило переводов. Но появилась гласность, открыли архивы, оживилась общественная жизнь, стали публиковать авторов, которые в Советском Союзе были под запретом, исчезли многочисленные цензурные ограничения. Свобода слова и свобода совести были всегда самым главным для Игоря Инова, поэтому во время путча 1991 года, когда на подступах к Ленинграду стояли танки, они с Ириной Макаровной ходили на манифестации и на баррикады около телецентра, хотя обоим шел уже седьмой десяток.

В 1990 году в Ленинграде наконец увидела свет и книга «Судьба и музы Витезслава Незвала», которую Игорь Владимирович задумал и начал писать еще в 1970-е. Незвал был одним из его самых любимых чешских поэтов, хотя трудно утверждать, что он отдавал предпочтение кому-то одному, он очень любил стихи Я. Сейферта, В. Голана, Ф. Грубина, М. Флориана и других. Незвала он много переводил, и не только стихи, а также прозу и драматургию. Его творчество подкупало жанровым богатством, поисками формы, свободой стиха, созвучием тем. Игоря Владимировича интересовал чешский авангард и творческие связи чешских и французских сюрреалистов, которых Незвал переводил на чешский. В конце 1970-х Игорю Владимировичу довелось побывать в Париже, где он собирал материал о сюрреалистах, поэтах и художниках, разыскивал корни чешского авангарда, даже познакомился там с художницей чешского происхождения Тойен (настоящее имя — Мария Черминова). В его библиотеке и сейчас «Манифест сюрреализма» Андре Бретона на французском языке, поэзия Элюара в оригинале и в переводах Незвала. Хотя с самим Незвалом познакомиться не удалось — его не стало в 1958 году.

Игорь Владимирович и Ирина Макаровна переписывались с его вдовой Франтишкой Ржеповой (Незваловой), которую друзья звали Фафинкой, а когда она приехала в 1964 году в Ленинград, это было событие для всей семьи. Ее гидом по Царскосельскому парку был не только Игорь Владимирович, но и семилетний Саша, а мама Игоря Владимировича, Александра Федоровна, устроила большой семейный обед.

Позднее они не раз навещали Франтишку Незвалову в Праге. В дневнике Ирины Макаровны о поездке 1968 года среди упоминаний о митингах и вторжении следующая запись:

«1.08 вечер.

Приехала к Фафинке, у нее был приступ накануне. Температура 38,7. По телевизору выступал Свобода, усталый вид. Вечером на Староместской площади митинг — выступал Смрковский. „Дайте нам время для работы, Дубчек спит по 3 часа“».

В 1996 году на средства автора была издана пятая и последняя на сегодняшний день книга его стихов «Не наглядятся никогда глаза…». Это был в каком-то смысле наш общий семейный проект. Юрий, двоюродный брат Игоря Владимировича, договорился о печати в типографии объединения «Пластполимер», которая могла уже тогда брать внешние заказы. Ирина Макаровна помогала составлять сборник и печатала что-то из рукописей, сын Александр делал компьютерный макет, я немного что-то перепечатывала с машинописи, вычитывала компьютерный текст. И пусть внешне книга уступает современным изданиям, она прекрасна. Это глубокая философская лирика и своего рода поэтическое завещание.

Мосты от культуры к культуре

Последнее десятилетие жизни Игоря Владимировича было посвящено исследовательской, просветительской, организаторской деятельности и публицистике, при этом в журналах по-прежнему выходили новые и новые переводы поэзии. Еще раньше, работая в пражских архивах, он собирал материал о русской эмиграции, особенно о деятелях культуры, которые волею судеб оказались в Праге. Теперь, после распада СССР, появилась возможность работать в российских архивах Петербурга и Москвы, и как написал Игорь Владимирович в предисловии, «в течение пяти лет возникала книга» «Литературно-театральная, концертная деятельность беженцев-россиян в Чехословакии 20—40-е годы ХХ века», которая была издана Славянской библиотекой в Праге. Низкий поклон и благодарность всем тем, кто был к этому причастен. Это настоящая энциклопедия того периода, мост, объединяющий русскую и чешскую культуру.

Второй книгой стала их совместная с Ириной Макаровной работа «Чехи в Петербурге 1703—2003», изданная к 300-летию основания Петербурга издательством «Глобус». Книга уникальная, тоже основанная на архивных материалах. Она повествует о выходцах из Чехии, которые поселились когда-то в Петербурге и остались в России навсегда, и тех чешских деятелях культуры и науки, которые посещали наш замечательный город на протяжении его истории. Это еще один мост. В книге более 700 персоналий, сведения о которых авторы самостоятельно собирали и систематизировали, самостоятельно редактировали текст. Иногда удавалось найти материал о нескольких поколениях чешских семей. Например, музыкант, композитор и педагог Игнатий Воячек и его сын, известный отоларинголог, профессор Санкт-Петербургской Военно-медицинской академии Владимир Игнатьевич Воячек; Эдуард Францевич Направник, который был главным дирижером Мариинского театра, и его потомки, среди которых знаменитый бас Иосиф Иосифович Палечек, считавшийся в конце XIX столетия, задолго до Шаляпина, лучшим Мефистофелем. Кроме тех, кто жил в России, десятки тех, кто приезжал в город Петра по делам и в гости: Т. Г. Масарик, Л. Яначек, А. Дворжак, В. Незвал, Я. Верих и многие другие. Обе эти книги вышли уже посмертно.

Общественная деятельность Игоря Владимировича, Ирины Макаровны и их друзей и коллег привела к созданию Общества братьев Чапек, первым вице-президентом которого до конца жизни был Игорь Владимирович. Идея состояла в том, чтобы создать площадку для обнародования результатов научных и иных изысканий по культуре и литературе Чехии, обсуждения новинок литературы, публикации статей и переводов. Ежегодник Общества братьев Чапек при поддержке Генерального консульства Чешской Республики до сих пор публикуется в издательстве «Глобус».

Еще одна гражданская инициатива и, возможно, главная общественная заслуга Игоря Владимировича — установка бюста Т. Г. Масарика во внутреннем дворике филологического факультета Санкт-Петербургского университета. Личность Масарика и его деятельность, его культурные инициативы, связанные с эмиграцией, были одной из тем, над которыми Игорь Владимирович и Ирина Макаровна работали в конце жизни. Они собирали материал для книги, было написано несколько очерков и статей о первом президенте Чехословакии, проведен ряд конференций и заседаний Общества. В ходе изысканий удалось найти несколько адресов в Санкт-Петербурге, где проживал Масарик. Решили проявить инициативу и обратиться за разрешением об установке памятной доски на одном из этих домов. Комитет по культуре отказал, и начались хождения по инстанциям, переписка с различными организациями в Чехии, поиски спонсорства, поиски скульптора. Даже мы, члены семьи, были полны пессимизма, считали их слишком наивными, думали, что у них ничего не получится, что российскую бюрократию не переубедить. А они продолжали бороться. Эта история заслуживает отдельного очерка.

Они победили. На установку бюста дал согласие Санкт-Петербургский университет, почетным профессором которого Масарик был избран в 1916 году. 31 октября памятник был торжественно открыт в присутствии тогдашней первой леди Чешской Республики Ливии Клаусовой. Игорь Владимирович не дожил до этой церемонии всего три месяца. Через год Ирина Макаровна написала в своем дневнике: «Гарик, Гарик, что же ты ушел, не дождавшись таких триумфальных выходов твоих книг, не дождавшись результатов твоих усилий!»

Когда теряешь близких, преследует вопрос: «Почему? Почему так рано?» Оглядываясь на последние годы, а возможно, и на всю жизнь Игоря Владимировича, понимаешь, что он как будто спешил, хотел успеть сделать как можно больше и работал, работал, работал… Он писал, и все время боялся не успеть рассказать людям то, что знал и чувствовал.

Мы так мало успели!

Зачерпнули ладошкою из океана —

Вот и все… (5, с. 23)

Так хочется воскликнуть вдогонку: «Да разве ж мало?»

Вместо эпилога

В конце октября 2015 года мы вновь оказались в Праге. Родителей уже не было. Помня о том, что они оба любили кафе «Славия», отправились туда. Войдя, мы замерли на пороге. Со всех стен на нас смотрели до боли знакомые фотографии Вериха и Восковца, сцены из спектаклей «Освобожденного театра» — те самые снимки, которые вошли в книгу о Верихе, которые встречали посетителей гостеприимной квартиры Игоря Владимировича и Ирины Макаровны. Оказалось, что это выставка фотографа А. Пауля, видимо, в честь 115-й годовщины со дня рождения Вериха. А Пауль когда-то дарил свои авторские экземпляры Игорю Владимировичу. Мы как будто на мгновение оказались дома.

Уловив вопрос в глазах официанта, мы поспешили занять столик у окна, чтобы посмотреть на величественное здание Национального театра в вечернем освещении. И снова Игорь Владимирович чудесным образом напомнил о себе. Мы увидели афишу грядущей премьеры по пьесе Незвала «Манон Леско». И подумалось: вот он — мост между двумя странами, между судьбами и культурами, о котором мечтал и для которого столько сделал Игорь Инов.