Предисловию к русскому изданию романа Георгия Владимова «Генерал и его армия» известный литературный критик и литературовед Лев Аннинский дал название «Рок. Судьба. Участь», взяв в качестве эпиграфа слова самого писателя: «Россия — это рок, это судьба, это участь». Говоря о романе и его авторе, Аннинский отметил, что Владимов мог бы стать «советским литературным генералом», но судьба распорядилась иначе. Действительно, удивительная судьба: Георгий Владимов был писателем советским — членом Союза писателей СССР, потом антисоветским — автором-эмигрантом, лишенным за отъезд на Запад советского гражданства. В перестроечное время его имя заново открыла для себя широкая читательская аудитория, не имевшая возможности читать Самиздат и Тамиздат.

«Я исключаю вас из своей жизни»

Свои первые крупные произведения Владимов опубликовал в Советском Союзе — романы «Большая руда» и «Три минуты молчания». Если первый был принят критикой благосклонно, несколько раз переиздавался, то второй напечатали только через семь лет благодаря усилиям секретаря Союза писателей СССР С. С. Смирнова, автора «Брестской крепости», который переживал отъезд многих писателей в эмиграцию и смог уговорить Владимова остаться. Но атмосфера в стране стала настолько невыносимой, что в 1977 году Владимов написал письмо в Союз писателей о выходе из организации, в которой «судьбами писателей, чьи книги покупаются и читаются, распоряжаются писатели, чьи книги не покупаются и не читаются». Он не мог смириться с тем, что существует «два искусства. Одно — свободное и непринужденное, каким ему и полагается быть, <…> и другое — признанное и оплачиваемое, но только угнетенное в той или иной степени, но только стесненное». Именно в этом письме прозвучали слова: «Я исключаю вас из своей жизни. <…> Несите бремя серых, делайте, к чему пригодны и призваны, — давите, преследуйте, не пущайте. Но — без меня. Билет № 1471 возвращаю».

Разумеется, такой вызывающий по советским меркам поступок стал причиной травли писателя, неприкрытой слежки, прямых и косвенных угроз. Ему даже отключили телефон — с формулировкой «пожизненно». Во время одного из обысков была изъята служившая ему 34 года пишущая машинка, ради покупки которой он продал в свое время единственный костюм. Владимов обратился к Ю. В. Андропову с просьбой разрешить ему и его семье уехать. В мае 1983 года он покинул страну, а через месяц был лишен советского гражданства как лицо, «систематически занимающееся враждебной Союзу ССР деятельностью» и наносящее «своим поведением ущерб престижу СССР». «Могу ответить на этот Указ словами моего персонажа из рассказа „Не обращайте вниманья, маэстро“: „Надо их самих лишить навсегда — национальности!“» — такой была реакция писателя.

«Самое интересное и приятное в железном занавесе — то, что в нем есть прорехи»

Принято считать, что причиной начавшейся травли Георгия Владимова явилась публикация в 1975 году в западной печати повести «Верный Руслан». Это, безусловно, одна из причин, заставивших писателя уехать. В интервью журналу «Знамя», в котором в феврале 1989 года повесть была опубликована, он рассказал о том, как и когда заинтересовала его лагерная тема. В «Новом мире», где с 1956 по 1959 год Владимов возглавлял отдел прозы, он читал рассказы Шаламова, Солженицына. О лагере ему рассказывала и его мать, арестованная в 1952 году. Однажды писатель Н. Мельников, вернувшийся из Темиртау, где находился один из сталинских лагерей, рассказал о конвойных собаках, которых не застрелили, как требовалось по инструкции, а просто оставили на свободе: «Оголодавшие, не бравшие еды ни из чьих рук, они продолжали нести службу: завидев демонстрацию или иную пешую колонну, сопровождали ее и всех выходящих заталкивали в строй». Именно так автор «нашел своего героя».

Правда, до окончательного варианта повести было еще далеко: был написан рассказ — по определению писателя, «сатира на бериевца в собачьей шкуре», — получивший название «Руслан». Твардовский был готов напечатать его в «Новом мире», но посоветовал изменить отношение к герою: «Вы же из него делаете полицейское дерьмо, а у пса — своя трагедия». Именно эти слова помогли Владимову выполнить сверхзадачу — «увидеть ад глазами собаки и посчитать его раем». В 1965 году появилась повесть «Верный Руслан», но оттепель закончилась, о публикации уже не могло быть и речи. Когда в 1974 году повесть предложили издать на Западе, Владимов еще раз переработал ее. Со временем текст появился и в Самиздате, более того, по воспоминаниям писателя, во время обыска «первое, на что накинулись гэбисты», был перепечатанный на машинке самиздатовский текст «Верного Руслана».

Перед публикацией в «Знамени» он в очередной раз внес авторские правки. Так к российскому (в то время еще советскому) читателю вернулась повесть «Верный Руслан» с подзаголовком «История караульной собаки» и с эпиграфом: «Что вы сделали, господа!»

«Мы никого не имеем права втягивать в свои грязные, полоумные, кровавые игры»

Владимов считал себя писателем, не признающим полифонической прозы, а значит, в его произведении обязательно должен присутствовать главный герой. В «Верном Руслане» таким героем является караульный пес, продолжающий нести Службу даже после того, как лагерь ликвидирован и охранять больше некого. В одном из интервью писатель объяснил, почему выбрал собаку: ему нужна была «фигура, которая бы увидела в этом чудовищном предприятии высший смысл и целесообразность, осуществленную утопию. Бывает, ретивый приверженец разоблачает идею сильнее, чем ниспровергатели». Почему он не выбрал в качестве главного героя жертву ГУЛАГа или палача? Первый, по мнению писателя, «антигерой», второй — «циник», который «ведал, что творил». Только верующие люди могли бы принять «страдание благостно — как испытание, ниспосланное свыше», но, выбери автор такого героя, ему пришлось бы «оправдывать ад».

Остановив свой выбор на собаке, Владимов подчеркнул вину человека в том, что случилось с верным Русланом: «…был зверь, но заключивший договор с Человеком. И там было — любить хозяина, защищать его, даже ценою своей жизни, но не было — „пасти двуногих овец“, это вставлено задним числом, жульнически. И все же он взялся выполнять и этот пункт, вот в чем он обманулся, вот в чем его трагедия, а наша — вина».

«Лучшей наградой за Службу была сама Служба»

Караульный пес Руслан — главный герой повести с первой до последней ее страницы. Что представляет собой мир, который видит он вокруг себя? Это лагерь, плац, казармы и бараки, вышки и колючая проволока. Да и еще вечно закрытые ворота, перед которыми почтительно останавливаются все: и лагерники, и хозяева, и сами собаки, чтобы впиться глазами в «слепящие белые очертания» букв на красном полотнище («Труд в СССР есть дело чести, дело славы, доблести и геройства. И. Сталин»): «Всей затаенной мудрости их не дано было постичь Руслану, но и ему тоже они щипали глаза до слез, и на него тоже вдруг нападали трепет, сладостная печаль и восторг невозможный, от которого внутри обморочно замирало».

Два главных слова знает Руслан — Служба и хозяин. Служба должна быть безупречной, преданность хозяину — безграничной: «…стараться, стараться, изо всех сил». Собакам, как и лагерникам, ошибаться нельзя, иначе за это можно поплатиться жизнью. Чтобы заслужить сочувствие хозяина (он «божественный»!), Руслану хотелось «распластаться, поползти на брюхе, хоть он и знал бесполезность мольбы и жалоб». Пес готов в знак преданности вылизать хозяйские сапоги, «смазанные вонючим едким гуталином. Руслан когда-то и пробовал это делать, но однажды увидел, как это делал человек — и человеку это не помогло». Самая желанная команда — «фас!», именно такую Службу-награду он сильнее всего любит и ценит.

Но привычный Руслану мир рушится: ворота открыты, хозяин, оставив его в живых, уходит, и пес искренне не понимает, в чем его вина: «Но почему же? За что? Ведь не совершил он такого поступка, за который полагалась бы эта особенная, невиданная кара!». Он не нужен Службе, но Служба нужна ему, и он остается верен ей до последнего вздоха. В поселке вместе с другими собаками он терпеливо сидит в ожидании поезда, готовый охранять «двуногих». Он ежедневно, пока есть силы, навещает лагерь, чтобы сообщить хозяину, «что поезд еще не пришел, но когда придет, то не будет не встречен, кто-нибудь из собак обязательно там караулит». «Неугасимым желтым огнем исступления» горят его глаза, хотя и он, и другие собаки «устали ждать», а главное — «устали верить».

О том, как наказаны собаки за преданность, Владимов говорит, когда напоминает читателю, что «Руслан был вполне обычным псом, законным сыном той первородной Собаки, которую <…> страх перед темнотою и ненависть к луне пригнали к пещерному костру Человека и вынудили заменить свободу верностью». И верность сыграла с псом злую шутку, ослепив его, сузив мир до лагерных границ и презрения к тем, кого он не считает своим хозяином. Когда же и хозяин предает его, потому что не любит («это открытие всегда потрясает собаку»), то у Руслана остается только Служба — единственное, чему научили верного пса: «Служба! Хозяева уходили и приходили, а она всегда была, сколько стоял этот мир, огражденный колючкою в два ряда и вышками по углам <…>. Начала этого мира не знал Руслан — и не мог себе представить его конца. Мог прийти конец лишь этому бесприютному времени — и неважно, как он придет…»

В ежедневных заботах о своей службе, об охране Потертого («житель барака сам напросился, чтоб его конвоировали») Руслан вдруг вспоминает, как хозяин вез его из питомника и он смог убедиться в том, что мир все-таки велик. А если так, то «сколько же это кольев надо забить», сколько размотать метров колючей проволоки? И не настало ли время жить «одной всеобщей счастливой зоной»? И сам себе отвечает, что это невозможно, потому что «каждый пойдет, куда ему вздумается, и ни за кем не уследишь», и собаку к каждому не приставишь. Да и собак меньше, чем людей, их нужно «отобрать, вырастить, обучить всем наукам», и только тогда «собака сможет чему-то научить людей, которые растут безо всякого отбора и ничему не учатся».

Руслан свято верит в то, что Служба вернется. И накануне Ее возвращения ему не в чем себя упрекнуть: он никому не служил, кроме Нее, ни от кого не взял подачки, «связей, порочащих служебную собаку, не имел», «не был. <…> Не состоял. Не участвовал. Не привлекался. Не подвергался. Не колебался. По всей справедливости небес, великая Служба должна была это учесть и первым из первых позвать его». И когда Служба вернулась, несмотря на то что прежние хозяева «давно отступились», Руслан отдал Ей единственное, что у него осталось, — свою жизнь.

Перед смертью, вспоминая, как его добивали «двуногие», он понимает, что «никогда в этих помраченных не смирялась ненависть, они только часа ждут обрушить ее на тебя — за то лишь, что ты исполняешь свой долг». Хозяева считали их врагами, но и среди хозяев не было у Руслана друзей. Не желая возвращаться к жизни, он умирает в зловонном углу, мучимый воспоминаниями, которые кажутся ему теперь постыдным сном, потому что «достаточно он узнал наяву о мире двуногих, пропахшем жестокостью и предательством».

Но «и в последний свой час не мог он быть оставлен Службою. Она и отсюда его позвала, с переправы к другому берегу <…>. В этот час, когда ее предавали вернейшие из верных, клявшиеся жизнь ей отдать без остатка, когда отрекались и отшатывались министры и генералы, судьи и палачи, осведомители платные и бескорыстные, и сами знаменосцы швыряли в грязь ее оплеванные знамена, в этот час искала она опоры, взывала хоть к чьей-нибудь неиссякшей верности, — и умирающий солдат услышал призыв боевой трубы <…>. Хозяин, протягивая руку вдаль, указывал, где враг. И Руслан, сорвавшись, помчался туда… могучий, не знающий ни боли, ни страха, ни к кому любви. А следом летело Русланово слово, единственная ему награда — за все муки его и верность: „Фас, Руслан!.. Фас!“»

«Лик моего народа?»

Призывая своей повестью увидеть и понять трагедию не только гонимых, но и гонителей, не только лагерников, но и тех, кто их охранял, кого подмяла под себя и изуродовала система, Владимов по праву может быть назван одним из выдающихся писателей второй половины ХХ века. Для современной России — непримиримой, раздираемой противоречиями, с ее людьми, не умеющими находить компромиссов и с остервенением осуждающими всех, кто думает и чувствует иначе, — эта маленькая, всего в 113 страниц, повесть должна была бы стать — но увы! не стала — страшным уроком нелюбви, разобщенности и жестокости, на которую, к сожалению, способен только человек. И опять с горечью и болью звучат слова: «Что же вы сделали, господа!»

В 1978 году Владимов написал статью «Лик моего народа?» (к процессу Александра Гинзбурга). Писатель вспоминает, как в Калуге после суда над Гинзбургом, известным правозащитником и членом Московской Хельсинской группы, по обе стороны ворот, из которых должен был выехать «воронок» с осужденным, стояли те, кто приехал его поддержать, и те, кто осуждал его по указке сверху. Среди поддерживающих был, разумеется, и Владимов. Он вспоминает, что были приготовлены цветы, которые они с друзьями хотели бросить под колеса машины, вывозившей Гинзбурга, и прокричать слова поддержки. Вместо привычного «воронка», обычно стремительно покидающего территорию, так же стремительно выехал другой, друзья бросили цветы под колеса… Это была машина, перевозящая кефир. Их противники так искренне и радостно хохотали, что провели пособников диссидента! Далее Владимов пишет: «Уже давно истощились наши с ними дискуссии: кого мы тут чествуем цветами, и чем нас не устраивает советская власть, и какого рожна нам еще нужно, „борцам справедливости“, и вот некто, явно нагрузившийся, ступив с тротуара и выпятив живот, обвел наши ряды блаженным и оценивающим взглядом: „Эх, хорошо встали! Щас бы вас всех из автомата — одной очередью!“»

Потом все возвращались по полупустой улице — и тоже по обеим ее сторонам, как будто разделенные невидимой чертой, но не рискуя переходить ее. Оскорбления продолжали звучать, хохот не унимался.

Писатель задает вопрос: неужели эти «глумливые, гогочущие, неподдельной злобой исковерканные лица — это и есть лик моего народа?», неужели именно за их человеческую жизнь борются правозащитники, неужели им нужна какая-то другая участь, кроме той, что они имеют? Откуда такая ненависть и разве нет среди этих калужан хоть одного, кто не пострадал бы в сталинских лагерях? Но вот все расходятся — и нет на лицах злобы и ненависти. Один из них через полчаса спокойно и доброжелательно показывает Владимову дорогу к ближайшей бензоколонке, а глаза его глядят с нескрываемым любопытством. И если, по мнению автора, ему интересно, что заставляет людей вступаться за инакомыслящих, значит, он «не потерян для человечества». И это тоже — лик народа, к которому принадлежит и сам писатель.