(Другие фрагменты см. «Русское слово» № 2—3/2024, 7—8/2024, 6, 7, 8/2021)

В отделение «Батрак» cвеклосовхоза им. Калинина (Каменский район Пензенской обл.) мы с мамой приехали со станции Каменка примерно 20 сентября 1942 года. Ближе к зиме переселились в отдельное помещение. Это была пристройка к входу в жилой дом, подобие кладовки с окном, площадью 5 кв. м с маленькой печкой, на которой можно было варить только в одной кастрюле. Мы с мамой продолжали работать каждый в своем режиме, я днем в совхозном хозяйстве, а мама ночью в коровнике. Поэтому я спал ночью, а мама — днем.

Жизнь в «Батраке»

Электричества в «Батраке» не было. Керосиновые лампы были только в конторе и, может быть, еще у нескольких «цивилизованных старожилов». Большинство жителей, в том числе и мы, пользовались «коптилками» — фитиль, протянутый через трубку и опущенный в баночку от горчицы с керосином, в который добавляли соль, чтобы он не вспыхнул, если будет примесь бензина. В совхозе всегда был керосин для тракторов, и его можно было получить.

У меня появилась работа в лесу — заготовка дров. На наряде мне выделяли 10—15 девчат и молодых женщин. Я давал им топоры и пилы и вел в определенный участок леса. Там убирали сухостой, рубили небольшие деревья, резали их на метровые поленья и складывали. Заготовленные дрова отвозили в Центральное отделение совхоза. Там леса не было.

Лес объезжал дед Паршин на хорошей быстрой лошади, запряженной в легкие санки-розвальни. Оружием у него был топор. Он носил добротную одежду, хорошие сапоги и имел окладистую седую бороду. Держал себя независимо, снисходительно и доброжелательно по отношению к «работным людишкам», вроде нас. Ходили разговоры, что у него один племянник прокурор в Каменке, а другой — где-то высокий начальник. Сейчас в интернете я узнал, что в СССР среди многих знаменитых Паршиных был уроженец Каменки Петр Иванович Паршин, который в 1941—1946 гг. занимал пост Наркома минометного вооружения — теперь понятно, почему дед смотрел на односельчан свысока. Возможно, по той же причине между Каменкой и «Батраком» в поле за зиму вырос завод «Сельмаш», выпускавший корпуса мин. Он был быстро создан на основе оборудования Кировоградского завода картофелесажалок и эвакуированных специалистов. После войны завод восстановил здесь свой профиль, стал работать на экспорт и называться «Белинсксельмаш».

Погоны на плечах

Новый 1943 год наступил незаметно. Приходили новости, что наступление немцев под Сталинградом остановлено. В середине февраля приехал из политотдела совхоза докладчик. Собрали в клубе человек двадцать пять. Он рассказал об успехах Красной армии, о том, что под Сталинградом окружено 22 дивизии немцев и идет наступление, взят в плен командующий фельдмаршал Фридрих Вильгельм Паулюс. Лектор говорил, что в Красной армии с января введены новые знаки различия — погоны, а командиров теперь называют офицерами — оживают традиции старой российской армии, которая была, оказывается, доблестной, не только белогвардейской и буржуйской.

Вскоре мы увидели, что кавалеристы, приезжающие из Каменки рубить в лесу березовые веники, имеют на плечах погоны. Это было непривычно и вызывало много разговоров среди людей старшего поколения, еще помнивших враждебное отношение власти к золотопогонникам со времен Гражданской войны.

После Сталинградской битвы настроение у людей улучшилось. Начались работы по подготовке к весенней посевной кампании, ремонтировали повозки и инвентарь, несколько девушек послали на курсы трактористов в Центральное отделение. Парней не посылали — уйдут в армию.

Как-то из Каменки приехал на практику взвод курсантов школы ковки лошадей. Офицера, двух сержантов и человек пятнадцать рядовых разместили в семьях. Они в течение нескольких дней подковали всех совхозных лошадей. Появление военных оживило обстановку в совхозе. Но главное, что поднимало дух людей, всегда полуголодных, одетых в заплатанную одежду и обутых в лапти, — это сообщения с фронта о том, что Красная армия с боями продвигается на запад — наступает.

Нехитрые развлечения

В марте зима стала мягче, морозы уменьшились. По выходным дням под вечер молодежь начала «ходить на улицу». Тракторист Николай Мельситов, который был на год старше меня, считался «первым парнем на деревне». Выпив стакан водки, он брал в руки гармошку, выходил на середину двора перед конторой и играл. Собиралась молодежь, все плясали и пели, в основном частушки: сначала шуточные, затем озорные, а потом и нецензурные. Парни щипали и тискали девчат, а те громко визжали. Это было единственное развлечение молодежи: кино не было, пользование радиоприемниками было запрещено. Книги читали только в «просвещенных» семьях, библиотеки не было, так же как и электричества и телефона. Законченное семилетнее образование во всем поселке «Батрак» имели только я, Ольга Маркина, дочка ветеринарного фельдшера, и Таня Коньшина, ученица в конторе, остальные бросили учебу очень рано. Парни в возрасте 16 лет считались в нашем коллективе «мужиками», так как те, кому исполнилось 17 лет, уже были в армии.

Мораль молодежи «Батрака» была высокой — сказывалась патриархальность окружающих сел как православных, так и исламских, и «у нас секса не было». Однажды, идя в лес на заготовку дров с группой девчат, я услышал такой упрек: «Комендант, а комендант! Ты непутевый!» Спросил: «Почему это я непутевый?» Мне объяснили: «С тобой идет десяток девок, а ты ни одну даже не потискал. Это потому, что ты непутевый».

Однажды был такой эпизод. Как-то я утром проспал наряд. Проснулся от стука в окно и крика: «Комендант, б…дь такой, спишь? Вставай, иди выдавай нам топоры и пилы, веди в лес и укажи, где работать».

Старые приятели

Как-то раз получил распоряжение управляющего нагрузить двое саней дровами и отвезти их в Каменку в школу-десятилетку, которая находилась на ближнем к «Батраку» краю этого городка. Ездовыми были дед Карамышев и двадцатилетняя Клава (Клашка). Был солнечный мартовский день. Мы шли за нагруженными санками в ослепительно белом и искрящемся снежном поле по той дороге, на которой я заночевал летом, когда обломался мой воз, и разговаривали. Таким снег бывает, когда весна уже началась, а мороз еще держится. Лошади легко тянули сани. Ничто не напоминало о войне, наших «злыднях» и проблемах.

Пока в школьном дворе шла разгрузка, а лошади жевали сено, я зашел в актовый зал, увидел стенгазету и начал ее просматривать. Обратил внимание на заметку о Сталинградской битве, подписанную учеником 8 класса Борисом Лифановым. Вспомнил, что это тот Борис, с которым я познакомился в сентябре в нашем таборе возле станции. Подумал, что он учится, а я от школы отлучен — ему повезло больше. Тогда мне не могло прийти в голову, что через 50 лет мы с ним будем в Киеве соседями на 30-й улице Русановских садов. В конце 1990-х годов мы опять встретились, когда оба стали пенсионерами: я покинул должность доцента в медуниверситете, а он — должность старшего научного сотрудника в Киевском НИИ ЛОР-болезней.

Весна идет

Первые теплые дни марта напомнили о весне. Валенки промокают, лапти тоже не спасут. Поэтому мама извлекла из брезентового мешка свою шерстяную выходную юбку и отнесла ее в Каменку на базар. Вернулась с кирзовыми сапогами для меня. Теперь я мог встречать весну.

Март шел к концу, начался сезон «с гор вода», как говорили местные жители. Наступило бездорожье, не привозили с центрального отделения ни хлеба, ни почты, ни зарплаты. Хозяйки пекли домашний хлеб. Для него дефицитную муку смешивали с картофелем и подсолнечным жмыхом, предназначенным для коров. Только в апреле, когда подсохли дороги, восстановилась связь с центральным отделением, привезли настоящий хлеб и, главное, почту за две недели. Для нас это было большое событие — пришло письмо от папы с Кавказа. Мы о нем ничего не знали 11 месяцев. Мама сразу ответила. Началась переписка.

О папе

Здесь уместно рассказать, что происходило с папой на протяжении прошедшего года. С наступлением весны 1942 года в Донбассе обострились военные действия, немцы начали наступать. 5 мая папа получил пулевое ранение правой ноги, попал в подвижный госпиталь 94-й Отдельной бригады и находился там (вернее, перемещался с ним) до выздоровления. 2 июня он вернулся в свою часть. Отступление продолжалось. Его полк участвовал в обороне Ростова.

Уже 25 июля немцы форсировали Дон и устремились на юг, в течение августа заняли Ставрополь, Майкоп, Пятигорск, Краснодар и двинулась к Новороссийску. 25 августа они взяли Моздок, однако не смогли пробиться к Туапсе. Здесь 29 августа во время сильного минометного обстрела папа был второй раз ранен, госпитализирован и перемещался с полевым госпиталем по Краснодарскому краю и далее по черноморскому побережью через Сочи, Гагры, Сухуми. 25 сентября он был привезен в тыловой эвакогоспиталь № 1419 в г. Мцхета, который находился рядом с главной святыней всех грузин — патриаршим собором Светицховели, построенным в 1010—1029 годах на месте первой христианской церкви IV века. В Закавказье фронт еще не дошел.

Ранение было осколочным. Осколок застрял в мягких тканях, повредил связки левого тазобедренного сустава, не проникнув в него. Сделали операцию, извлекли осколок. Заживление инфицированной раны шло медленно.

26 ноября отец был выписан в распределительный пункт 28-й запасной стрелковой бригады, в батальон выздоравливающих, а оттуда 25 января 1943 года направлен в 369-й запасной стрелковый полк, пулеметный батальон, 2-ю роту — там же, у станции Авчала под Тбилиси. 4 марта, как негодный к строевой службе, он был прикомандирован в качестве писаря в военно-медицинскую комиссию 94-й отдельной бригады. В составе этой комиссии ездил по воинским частям, дислоцированным вдоль черноморского побережья от Новороссийска до Поти.

Весна и лето в «Батраке»

В совхозе в середине апреля было много работы в связи с предстоящей посевной кампанией. Из центрального отделения пришли трактора, появился механик, завершалась подготовка сельхозинвентаря, приехали с курсов три трактористки, кто-то из парней сказал: «Не буду тискать девок, от которых керосином пахнет». Я занимался с кузнецами и плотниками ремонтом повозок и арб, упорядочивал склад инвентаря, ездил с ребятами в Каменку на нефтебазу за керосином для тракторов. Там приходилось выстаивать очереди. Наконец трактора вышли в поле на весеннюю вспашку, и вскоре начали сеять.

Руководство решило освоить клубный зал как общежитие. Мы с мамой переселились из «кладовки» в помещение клуба и заняли сцену. Ситцевый занавес отделял нас от зрительного зала — большой комнаты, в которой поселились две семьи и парень — беженцы из-под Сталинграда. Нашу «кладовку» занял механизатор Бурыгин, присланный на посевную кампанию.

В отделении было стадо молочных коров, возле которого работала мама. В апреле многие коровы не доились, они были ослаблены из-за недостатка кормов. Когда появилась трава и стадо выгнали на луга на подножный корм, коровы на пастбище часто ложились и не могли потом встать на ноги. Прибегали доярки, звали «мужиков», чтобы поднять и поставить на ноги такую корову. Мне приходилось в этом участвовать. Бралась веревка, обводилась вокруг тела коровы, завязывалась в большое кольцо. Человек пять, стоящих со всех сторон вокруг животного, дружно поднимали эту веревку вместе с коровой. Она становилась на ноги и начинала опять щипать траву.

Мой опыт работы в машинотракторной базе «Реконструктора» в прошлом году пригодился — я подменял трактористок во время обеденного перерыва, чтобы не простаивал трактор. Пока трактористка обедает и отдыхает, я веду трактор с плугом по борозде с одного конца поля в другой, а затем по обратной борозде. С одного трактора пересаживался на другой.

Окончание посевных работ 13 июня было отмечено праздником. Он совпал с православной Троицей. На опушке леса был организован пикник. Приехал из Центрального отделения главный агроном Горленко и еще кто-то, говорились речи. Настроение у людей улучшалось — фронт двигался на запад к Курску и Орлу. Наливали по 100 грам. Я выпил «одним махом» больше полстакана водки и опьянел.

Письмо от папы

От папы пришло письмо. Он сообщал, что есть постановление правительства о направлении в народное хозяйство из армии лиц старшего возраста из рядового состава, нестроевых, специалистов с высшим образованием. В связи с этим он 20 мая прошел гарнизонную военно-врачебную комиссию и был признан негодным к строевой службе. Московский Главсахар послал командованию запрос на него.

В следующем письме он сообщил, что 2 июня распоряжением начальника штаба Закавказского фронта № УК 2566 ему приказано убыть в Агаринскй райвоенкомат в Грузии для увольнения в запас, а 11 июня уже был приказ по 13-му корпусу об исполнении этого распоряжения. Главсахар назначил его с 21 июня инспектором-агрономом свекловичного семеноводства при Грузинском сахарном заводе. Территориально это район Карели, станция Агара, между Тбилиси и Кутаиси. На заводе грузины его хорошо приняли. Он поселился в общежитии, в июле оформлял демобилизацию, получал паспорт, начал работать — ездить по хозяйствам, которые выращивали маточную сахарную свеклу, приобретал гражданскую одежду.

Мы обсуждали вопрос нашего возможного переезда на Кавказ. Фронт переместился на линию Орел — Курск — Белгород — Харьков. Поезда ходили на юг через Саратовскую, Сталинградскую области и Кубань. Мы продолжали работать с надеждой, что рано или поздно предстоит отъезд из «Батрака». В августе папа сообщил, что приедет.

Семья снова вместе

Приезд папы в 20-х числах августа был неожиданным. Прислать телеграмму он не мог, так как мы жили вне досягаемости телеграфной и телефонной связи. «Батрак» не обслуживался почтой, письма, адресованные нам, приходили в Центральное отделение. Мы очень обрадовались встрече. На следующий день занялись подготовкой к отъезду.

Папа представился управляющему отделением П. И. Новикову. Взяли лошадь с коляской и поехали в центральное отделение. Папа там посетил директора совхоза Малыка и главного агронома Горленко. Они его знали по служебным отношениям, по переписке, хотя не были знакомы лично. Из конторы совхоза папа послал телеграмму в Москву в Главсахар о месте своего пребывания.

Я занялся своим увольнением. Мне легко нашлась замена — Павел Танцырев, муж одной из дочерей Мельситовых. Это был молодой человек лет двадцати пяти. Он был после тяжелого ранения и длительного пребывания в госпиталях демобилизован, почти полгода учился ходить дома. Физически работать он не мог, а служба комендантом была ему по силам.

Прощай, «Батрак»!

Через несколько дней папе пришел вызов из Москвы. Его приглашали явиться в Сортово-семенной трест Главсахара. Вернулся он с новостью: приказом по Главному Управлению сахарной промышленностью Наркомпищепрома СССР № 390-Л от 4.09.43 он назначен старшим инспектором Алма-Атинской семенной инспекции Главсахара по Казахской и Киргизской Союзным республикам с 1 сентября 1943 года с окладом 1500 рублей. Это было в восемь раз больше моей зарплаты несовершеннолетнего коменданта. Стало ясно, что поездка в Грузию отменяется. На память об этом осталась справка от 31.07.43 о том, что Муратов А. С. действительно работает на Грузинском сахарном заводе им. Л. П. Берии инспектором-агрономом свекловичного семеноводства, выданная в Карельскую раймилицию для получения паспорта.

Мне и маме надо было оформить в Каменской районной милиции пропуска для проезда по железной дороге в г. Алма-Ата. Это мне было несложно: после посещений милиции по поводу прописки и выписки жителей «Батрака» на протяжении года я знал все входы и выходы в этом учреждении. Я последний раз взял в конюшне у Евдокимова лошадь с седлом и поскакал в Каменку. Вернулся с пропусками.

Примерно 10—12 сентября к нашему общежитию-клубу подъехала пароконная повозка, которой управляла Клава. Мы сложили на нее свои вещи, простились с провожающими и не спеша поехали в Каменку.

Так закончился еще один годичный период нашей биографии, длившийся от сентября 1942 года по сентябрь 1943-го. Это был самый трудный период в истории нашей семьи и, пожалуй, критический период с истории войны: кровопролитные сражения на Волге у Сталинграда, три битвы за Харьков, бои на Курской Дуге (Белгород — Курск — Орел), положившие начало движению к победе.