Глагольная рифма, считающаяся в русском языке проявлением скорее нежелательным (она так и называется: «бедная рифма»), наполняет чешскую поэзию, что также способствует ухудшению восприятия иностранным читателем. На чешский трудно перевести и слова, взятые из старославянского языка, образующие с русскими своеобразные пары (например, ворота — врата, город — град, молочный — млечный). Но все же, может ли быть именно русская поэзия интересна чешскому читателю, не знающему русский?
Почти сразу после выхода «Евгения Онегина» поэму начали переводить на чешский. Переводили и любители, и профессиональные литераторы, например, Франтишек Ладислав Челаковский и Элишка Красногорская, однако, эти переводы были далеки от качества оригинала. Позднее Пушкина перевели так, что и русский читатель сможет узнать произведение в переводе, вот сравните:
Já miloval vás: lásky té v mé duši
se tetelí snad slabý svit;
však nechť vás více z klidu nevyruší;
já nechtěl bych vás ničím zarmoutit.
Já miloval vás beznadějně, němě,
hned žárlil jsem, hned ostychem se chvěl;
já měl vás rád tak upřímně, tak jemně,
jak dej ván Bůh, by jiný rád vás měl.
Думаю, каждый, кто хоть немного помнит русскую поэзию и читает по-чешски, сразу скажет: «Я Вас любил…», что доказывает качество перевода. А ведь переводам В. А. Юнга (V. A. Jung, 1858—1927) более ста лет. Его перевод «Евгения Онегина» выдержал множество изданий, но все равно любители и знатоки чешского языка чувствовали, что в чешском исполнении не передается легкость и элегантность оригинала, поэтому предпринимались новые и новые попытки перевести и поэму, и избранную лирику. К лучшим надо отнести переводы таких мастеров своего дела как О. Фишер (O. Fisher, который, помимо прочего, написал и научную работу под названием K Ohlasu písní ruských) , Б. Матезиус (B. Mathesius), Й. Гора (J. Hora), Э. Фринта (E. Frynta) и, конечно, наш современник Милан Дворжак (М. Dvořák). Последний, перевод был издан на двух языках параллельным текстом, за свой многолетний труд переводчик удостоился высшей чешской награды для переводчиков — премии им. Юнгманна.
Перечисленные имена действительно показывают, какое усилие сделала чешская пишущая братия для того, чтобы Пушкин «получился». Несмотря на то, что Матезиус делал переводы и с языков, которые не знал (например, с немецкого подстрочника он переводил старинную китайскую поэзию), результат — выдающееся произведение именно чешской поэзии, которую стоит прочитать человеку, изучающему чешский язык. Й. Гора был сам выдающимся поэтом, ему создали все условия, чтобы «Евгений Онегин» в его «исполнении» вышел к столетнему юбилею со дня смерти Пушкина в достойном виде. Эммануил Фринта был человеком чрезвычайно требовательным ко всему, что написал, как к собственной поэзии, включая детскую, так и ко всем переводам. Поэтому в конце жизни он уничтожил многое, что было начато, включая переводы русской поэзии. Однако то, что осталось из его наследия, например, переводы Чехова, можно опять-таки рекомендовать всем, кто хочет углубиться в специфику чешского языка и лучше почувствовать, чем отличаются русский и чешский.
Тому, кто интересуется нашей темой, можно посоветовать прочитать материалы, названные «К чешскому восприятию русской поэзии» Й. Догнала (J. Dohnal) и М. Зеленки (M. Zelenka) (2012), вышедшие в сборнике Dialogy o slovanských literaturách. Tradice a perspektivy. Brno, Masarykova Univerzita, ISBN 978-80-210-5850, с. 169—176, в которых довольно подробно рассказывается о переводах Бальмонтом чешской поэзии и обстоятельствах, связанных с жизнью поэта в Чехии, о переводах Фета на чешский, а также о других поэтах и переводчиках.
Из данного источника можно, например, узнать, что Бальмонт получал пенсию от чешского правительства, которая помогала ему жить. Эта пенсия составляла…500 крон ежемесячного пособия. Можно узнать и о том, что в Праге конца 1920-х годов было возможно существовать на гонорары переводчика поэзии на русский (!) язык…
Когда я спрашивала своих студентов, учащихся высшей технической школы, кого из русских поэтов они знают, ответ был однозначный: Пушкин. Некоторые знали Лермонтова (часть помнила только имя, потому что оно встречается в учебниках мировой литературы, которыми пользуются в средних школах). Кстати, эти учебники достаточно подробно останавливаются на теории литературы, даже слишком пунктуально требуют знания стилей, литературных движений и групп, но многие студенты этим и ограничиваются, курс литературы можно сдать, ничего или почти ничего не читая…
Из современных (начиная с послевоенного времени) поэтов студенты не знают никого. Мои коллеги-гуманитарии младшего возраста тоже не могли вспомнить ни одного имени, тогда как преподаватели языков среднего и старшего поколения называли прежде всего имя… Щипачева. Когда я в первый раз услышала такой ответ, я удивилась, но сочла его случайным. Услышав еще несколько раз, причем и от весьма образованных преподавателей, стала искать причины неожиданных симпатий к дважды лауреату Сталинских премий. Оказалось, что в 1952 году в Чехии вышла книга, названная Sloky lásky (Строки любви) с замечательными иллюстрациями Л. Йиржинцовой (L. Jiřincová). Эта книга воспринималась не как политический манифест, а как сборник любовной лирики, которая особенно отвечала женскому вкусу, но произвела большое впечатление и на подрастающее мужское поколение. И в Чехии конца 1950-х — начала 1960-х годов популярность поэзии была огромной, приезжающие для выступлений советские поэты собирали огромные аудитории, их посещения были событием номер один в небольших городках. В такой обстановке многие новинки становились очень популярными, но Щипачева с его любовной лирикой никому превзойти не удалось. Надо сказать, что и с переводчиками ему повезло: это был, например, Л. Фикар (L. Fikar, переводчик и автор единственного сборника собственной поэзии, названного Samotín, книги, которую стоит прочитать тем, кто интересуется чешским языком и поэзией) и М. Черник (M. Černík, поэт и автор для детей, а также одно время председатель Союза писателей Чехословакии). В случае Щипачева перевод был сделан на уровне, превышающем качества оригинала, и в наиболее благоприятный для автора момент. Такое случается нечасто.
Однако и хороший, замечательный перевод, как поэзии, так и прозы, может устаревать, причем перевод способен начать как бы свою жизнь в новом языковом пространстве, и читающая публика может к нему настолько привыкнуть, что позднейшие переводы, даже более качественные и близкие к оригиналу, могут отвергаться, как не отвечающие привычному канону. Переводы могут стареть с оригиналом, вместе отодвигаясь в прошлое, но через некоторое время популярность старого перевода может возвращаться — он будет ощущаться как отвечающий эпохе и сохраняющий умеренный консерватизм. Такой перевод как бы несет элемент экзотичности, который передается ему благодаря времени возникновения, неповторимому мироощущению старого переводчика. К таким шедеврам переводческого искусства можно отнести многие переводы Шекспира на русский язык, сделанные в послевоенный период. Во Франции, например, пошли, с моей точки зрения, неверным путем, переведя пьесы Шекспира прозой, так что сегодняшние французские школьники считают, что драмы и комедии Шекспира, прежде всего, — скучноватая проза, даже не подозревая об их поэтических качествах.
К сожалению, в годы так называемой нормализации в Чехословакии тексты «братской литературы СССР» навязывали везде и всюду, литпродукция шла в страну потоком. Выходил и месячник Союза писателей СССР на чешском языке, причем многие переводы были сделаны на высоком уровне. В издательстве работали такие переводчики как Вацлав Данек, Л. и М. Дворжак, Вацлав Елинек, Лудек Кубишта, Я. Кабичек и др., однако, видимо, количество переходило в качество, и некоторым авторам, как современным, так и классикам, так не повезло, что когда я искала для своей двуязычной «Хрестоматии русской литературы» четыре строки удачного перевода Боратынского, мне их не удалось найти — ни одного четверостишия из всей книги!
К удачным переводам русской поэзии можно отнести переводы Маяковского Йиржи Тауфером (J. Taufer). Тауфер, некоторые моменты биографии которого говорят о нем неблагоприятно, был, безусловно, виртуозным переводчиком, который перевел практически все наследие Маяковского и часть очень сложного в языковом плане наследия Хлебникова. К замечательным переводчикам с русского принадлежит и поэт Ян Забрана (J. Zábrana), который, как и В. Данек, прекрасно перевел некоторые произведения Есенина.
Конечно, период «любви по принуждению» между чешской и русской культурой закончился. Однако нельзя полагаться на то, что «все само собой утрясется и восстановится». Сегодня работа переводчика — это во многом борьба за существование, а хороший перевод поэзии — своего рода подвиг или, по крайней мере, бескорыстный человеколюбивый поступок. О том, что милосердные самаритяне на этом поле окончательно не вымерли, свидетельствуют темы для студентов, объявленные недавно на переводческом курсе Карлова университета: «Бродский, Хлеб поэзии и вес разброда», «Цветаева, Письмо Андре Жиду», «Чуковский, Онегин на чужбине», «Гумилев, Переводы и стихотворения, 1919», «Мандельштам, О переводах»…
