Девятого мая 1945 года в районе населенного пункта Каплице (примерно 165—170 км юго-восточнее Пльзени) в американскую оккупационную зону на участке 104-го пехотного полка 26-й пехотной дивизии XII корпуса 3-й армии США перешли солдаты и офицеры разных частей из состава Южной группы Вооруженных Сил Комитета освобождения народов России (ВС КОНР), как называлась власовская армия. В первый день мира в Европе военнослужащие армейского штаба с офицерским резервом и 1-й объединенной Офицерской школы ВС народов России двинулись по маршруту Каплице — Мирковице — Крумау (Ceský Krumlov) и благополучно сдались американцам. За ними 10—11 мая зональную границу в южной Чехии пересекли остатки 2-й пехотной дивизии (в первую очередь чины 1-го и 3-го пехотных полков, полка снабжения и артиллеристы) и саперно-строительного батальона.

Командовал общевойсковой группой власовцев начальник Офицерской школы генерал-майор Михаил Алексеевич Меандров, бывший русский офицер, призванный в 1918 году на советскую военную службу и дослужившийся до звания полковника Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА). В 1949 году, когда в зарубежье налаживались контакты между эмигрантами двух «волн», белыми и «подсоветскими», помощник начальника Русского Обще-Воинского Союза (РОВС), Генерального штаба генерал-майор А. А. фон Лампе сожалел о том, что Меандрову не удалось «создать из власовцев второе „Галлиполи“»ⁱ, хотя он старался сохранить в американской зоне кадры войск КОНР в надежде на возобновление вооруженной борьбы в случае конфликта между большевиками и англо-американцами. Но предпринятая генералом попытка закончилась трагично и для него, и для его подчиненных.

Судьба генерала

В мае 1945 года Михаилу Меандрову шел 51-й годⁱⁱ. В 1915 году сын московского священника, получивший гимназическое образование, по окончании Алексеевского военного училища был произведен в прапорщики армейской пехоты и затем вышел в первоочередной 192-й пехотный Рымникский полк 48-й пехотной дивизии. Молодой обер-офицер участвовал в отражении газовых атак противника под Сморгонью и в кровопролитных боях в молдавских Карпатах, в 1917 году за боевые отличия заслужил орден св. Анны IV ст. с надписью «За храбрость», получил тяжелую контузию на Румынском фронте и закончил Великую войну в чине штабс-капитана, вернувшись к семье в Москву после ликвидации старой армии. В РККА вступил по мобилизации 1 декабря 1918 года, но, став «военспецом», участия в боевых действиях не принимал, а работал на газотехнических курсах. В 1921—1930 гг. Меандров служил в 1-й объединенной (Кремлевской) военной школе имени ВЦИК, затем в штабах воинских частей, дислоцировавшихся в Московском и Приволжском военных округах. В 1936 году получил звание майора, а в 1938 году досрочно — полковникаⁱⁱⁱ, имел хорошие аттестации, в рядах Коммунистической партии не состоял. Составленная на исходе массовых репрессий в РККА служебная аттестация от 11 декабря 1938 года на Меандрова, занимавшего должность помощника (заместителя) начальника штаба 12-го стрелкового корпуса^iv, гласила:

«Хорошо развит политически. С партийной организацией тесно связан по общественно-массовой работе. Состоит в группе агитаторов-пропагандистов, пользуясь доверием партийной организации, часто выступает с докладами о международном положении и делает политинформации в штабе. По своим взглядам и делам может быть характеризован как беспартийный большевик. Честный командир, преданный социалистической Родине боец.

Не имея высшего военного образования, по своему уровню развития и практической работе в войсках не отличается от многих командиров, окончивших военную академию. Над повышением своего уровня развития продолжает систематически работать, проявляя дальнейший рост в политическом и общетактическом отношении. Хороший методист, проводимые им занятия всегда отличаются большой поучительностью. Из личного оружия хороший стрелок.

С июня месяца текущего года выполнял должность Н[ачальника] О[тдела]-I^v штаба корпуса. В короткий период (2-3 месяца) овладел техникой работы первого отделения и к концу лагерной учебы выполнял свои функции на „хорошо“.

В работе трудолюбив и инициативен. По складу характера обладает достаточными волевыми качествами и настойчивостью. По отношению к себе и подчиненным требователен, к их нуждам отзывчив и заботлив.

В своей практической работе, в вопросах сохранения военной тайны бдителен и аккуратен. В социалистическом соревновании работников штаба участвует, аккуратно выполняя взятые на себя обязательства, но руководство и контроль по вопросам соцсоревнования в подчиненных частях осуществляет слабо. В среде товарищей и подчиненных пользуется авторитетом. Состояние здоровья хорошее»^vi.

Во время советско-финляндской войны 1939/40 годов Меандров отличился в должности заместителя начальника штаба 34-го стрелкового корпуса 7-й армии, наступавшей на Выборгском направлении. По отзыву другого «военспеца», командира корпуса комдива К. П. Пядышева, он показал себя энергичным, волевым и квалифицированным работником и был награжден орденом Красной Звезды^vii. Войну с Германией Меандров встретил на Юго-Западном фронте в должности заместителя начальника штаба и начальника оперативного отдела 6-й армии генерал-лейтенанта И. Н. Музыченко. Ей отводилась важная роль при развертывании Вооруженных Сил СССР на Западе и подготовке глубокой наступательной операции^viii. С точки зрения Меандрова, советский удар по Германии планировался весной 1942 года^ix.

Шестого августа 1941 года при попытке прорваться вместе с генералом Музыченко на танке из Уманского «котла» полковник попал в плен у села Емиловка (50—55 км юго-восточнее Умани). На допросах 7—8 августа Меандров дал немцам показания о составе сил и боевых действиях 6-й армии в последние дни перед ее разгромом, а также высказал предположение общего характера о намерении командования удерживать так называемую «линию Сталина» — полосу укрепленных районов по старой границе 1939 года, к тому времени прорванную противником. По мнению Меандрова, большевики придавали исключительное значение защите Киева, Ленинграда и Москвы, а потеря столицы привела бы к падению сталинского правительства. Кроме того, пленный рассуждал об экономике и политических факторах в войне, подтвердил роль комиссаров, поддерживавших у красноармейцев «волю к сопротивлению», а также факты расстрелов в войсках 6-й армии немецких раненых, захваченных в предыдущих боях. На сотрудников Абвера наверняка произвела впечатление оценка советским полковником общего числа танков в РККА к 22 июня 1941 года почти в 20 тыс. единиц^x. Но неизвестно, сочли ли они ее реалистичной, так как подобные масштабы танкостроения в СССР казались немецким экспертам невероятными.

В Замостье в шталаге № 325 Меандров перенес тяжелый тиф и едва пережил зиму 1941/42 гг. Занимая резко антисталинскую позицию, он участвовал в деятельности антибольшевистских организаций, созданных военнопленными. На первом допросе в управлении контрразведки «СМЕРШ» Группы советских оккупационных в Германии Меандров заявил о своем враждебном отношении к советской власти и «необходимости активной политической борьбы против существующего в СССР строя»^xi. В декабре 1943 года в лагере под Бреслау Меандров вступил в Национально-Трудовой Союз (НТС), а затем по заданию председателя Союза корнета В. М. Байдалакова подал рапорт в РОА, служил в Дабендорфской школе, покровительствовал работе членов Союза во власовской армии и идейно противостоял монархистам из числа старых эмигрантов. По свидетельству Меандрова, солидаристы стремились «внедрить идеи НТС в РОА и превратить ее в русскую, самостоятельную организацию, которая должна выступить при приближении ослабления Германии как новая третья сила в борьбе за свержение политического строя в СССР и создание национальной России»^xii. Поэтому полковник поддерживал распространение программных материалов Союза в РОА и поиск новых кандидатов для организации.

Меандров пользовался авторитетом среди членов НТС и власовцев, отмечавших его волевые качества, целеустремленность, благородство и интеллигентность^xiii. Михаил Алексеевич участвовал в учредительном съезде КОНР в Праге 14 ноября 1944 года и вместе с другими членами Комитета подписал Пражский манифест. По службе он занял должность заместителя начальника Главного управления пропаганды КОНР генерал-лейтенанта Г. Н. Жиленкова.

В конце зимы 1945 года генерал-лейтенант А. А. Власов назначил Меандрова начальником 1-й объединенной Офицерской школы с последующим производством в генерал-майоры ВС КОНР. Немецкие агенты докладывали о том, с каким почтительным уважением относились к Меандрову некоторые сослуживцы (поручик Бальцевич, студент-лесгафтовец поручик Б. И. Прорвич и др.), считая его «настоящим борцом за русское дело», способным «внушить другим настоящую веру и придать силы»^xiv. Эмигрантам «первой волны» Меандров напоминал «офицера старой императорской армии»^xv, а генерал фон Лампе полагал, что из всех власовских генералов он находился ближе всех к чинам РОВС^xvi.

Принимали Меандрова и в старых эмигрантских кругах, в частности он подружился с большой семьей Свербеевых. «Отъезд из Берлина — этап не вверх, а вниз в нашем деле. Надеюсь, что кривая нашей жизни пойдет и вверх, но еще много, много трудов и испытаний, — писал Михаил Алексеевич своей доброй знакомой Екатерине Ивановне Свербеевой^xvii 13 февраля 1945 года в связи с эвакуацией учреждений КОНР и власовской армии из германской столицы. — Бог даст Вам благополучно добраться куда-нибудь на юг. Желаю Вам всего, всего хорошего. Буду рад, если свидимся. Благодарю Вас горячо за Ваше радушное и гостеприимное, всегда по-русски теплое отношение ко мне. Убедительно прошу в случае выезда из Берлина сообщить Ваш новый адрес. Надеюсь, разлучаемся ненадолго. Да хранит Вас Господь Бог!»^xviii

Через два месяца личный состав Офицерской школы, включая курсантов II выпуска, в составе Южной группы генерал-майора Ф. И. Трухина совершил переход из района Мюнзингена (западнее Ульма) в Протекторат. Приняв общее командование в Чехии накануне перехода власовцев в американскую зону, Меандров поставил своей задачей сохранить в союзном плену военные кадры, чтобы в краткосрочной перспективе восстановить армейскую структуру и путем самоорганизации спасти людей от репатриации.

«Белогвардейщина»

В районах деревни Кладен (под Крумау) и Фримбурк 11—12 мая сосредоточились примерно 7,2 тыс. человек^xix из 19,5 тыс. военнослужащих Южной группы войск КОНР. Таким образом, в период 8—12 мая более 10 тыс. власовцев либо остались на советской территории Чехии, либо превратились в беженцев в американской зоне. Командир запасной бригады полковник С. Т. Койда по совету американского коменданта Фримбурка распустил часть подчиненных, отправив их небольшими партиями на Мюнхен, а остальные вошли в общевойсковую группу. Позднее почти все солдаты и офицеры бригады, включая командира, устроились на полевые работы и вскоре благополучно демобилизовались, избежав репатриации^xx.

В послевоенной эмиграции некоторые офицеры считали, что Меандров должен был последовать примеру Койды и распустить в Кладене всех власовцев^xxi, несмотря на неизбежные трудности. Однако позиция командующего объяснялась не только его абсолютным доверием к администрации армии США, но и верой в благополучное завершение власовской эпопеи в связи с идеалистическими представлениями о ценностях американской свободы и демократии^xxii — после тяжелого опыта большевистской и нацистской диктатур. «Свободолюбивый американский народ поймет и наше стремление к свободе»^xxiii, — уверенно писал Меандров. Такие иллюзии поддерживали — возможно, искренне — некоторые офицеры армии США, включая полковника Т. Хэндфорда^xxiv и его связного лейтенанта Кларка^xxv.

12 мая Меандров подписал приказ № 017 об окончании Офицерской школы и производстве в подпоручики более шестисот курсантов II выпуска^xxvi. 13 мая он издал свой первый приказ частям РОА, в котором заявил: «Мы глубоко уверены, что демократические правительства <…> дадут нам приют и не передадут нас советскому правительству, так как мы не преступники, а политические борцы, поднявшие знамя борьбы за национальную демократическую Россию». Призвав подчиненных к спокойствию, Меандров потребовал «соблюдения строжайшего порядка в районах расположения»^xxvii. Вводились учет, наряды, поверки и комендантский час. Рядовой 2-го батальона 3-го полка 2-й пехотной дивизии Г. Мишутенко отмечал, что его полковой командир подполковник М. И. Головинкин^xxviii ходил «весь подтянутый, в ремнях», офицеров отличала «форма: погоны, кокарды». «Белогвардейщина»^xxix, — резюмировал автор дневника.

16 мая Хэндфорд приказал сдать все оружие за исключением десяти винтовок на роту для охранно-караульной службы и офицерских пистолетов. 22 мая американцы изъяли остатки вооружения, а последние 25 пистолетов штаб-офицеры сдали 26 мая. Однако район Кладена не охранялся, и желающим никто не мешал уходить. Так, например, 19—20 мая из 3-го полка ушел 21 солдат — они устроились на работы в окрестных деревнях^xxx. Всего до 28 мая таким образом самодемобилизовались примерно 800 человек, но абсолютное большинство остались в строю. Однажды Хэндфорд неожиданно поднял вопрос о возможной службе власовцев в армии США для участия в войне против Японии. Многим предложение показалось интересным, но его обсуждение быстро прекратилось^xxxi.

Открытая зональная граница была небезопасна. Советские представители свободно приезжали на американскую территорию Чехии, ездили по деревням, арестовывали русских, избили двух солдат, а утром 23 мая убили фельдфебеля. Циркулировали невнятные слухи о похищениях офицеров^xxxii. Представители командования советской 46-й армии генерал-лейтенанта А. В. Петрушевского пытались вступить в переговоры с власовцами, призывая их вернуться добровольно, но Меандров на все предложения отвечал отказом^xxxiii. В середине мая во время встречи офицеров запасной бригады с группой советских уполномоченных полковник Койда заявил: «РОА состоит из перебежчиков, а не из старых эмигрантов. Мы имеем свои идеи. Возвращаться не будем, пока есть советский строй и пока советские люди живут так, как они живут. — Вы хотите, чтобы советские люди жили как где? — Как в Норвегии, Дании, Франции и даже как в Германии»^xxxiv.

Порученец при Офицерской школе поручик В. Е. Терентьев доложил Меандрову, что побывал в расположении войск Красной армии и вернулся в Кладен с заданием его убить^xxxv. В конечном счете американцы решили отправить власовцев из Чехии в Баварию.

«Все шесть тысяч в моих руках»

Части и подразделения общевойсковой группы 26—27 мая были сосредоточены западнее Фримбурка, а 28 мая американцы перевезли 6,4 тыс. человек в лагерь POW^xxxvi-115 в Ганакер под Ландау на Изаре (в 110—115 км северо-восточнее Мюнхена). В Ганакере, несмотря на внешнюю охрану, проволоку и пулеметы, быстро возник военный палаточный лагерь со всеми атрибутами: линейками с «грибами» для дневальных, горном, зарядкой, поверками, строевыми занятиями, офицерскими собраниями, уставом внутренней службы, гауптвахтой, вечерней «зарей». Строем ходили даже офицеры. «Мы живем воинской частью»^xxxvii, — записал 3 июня Мишутенко. Пленные, используя подручные материалы, разбили газоны и скверы, устроили клумбы, беседки и проложили дорожки^xxxviii.

Генерал Меандров развил в Ганакере энергичную деятельность, начав с реорганизации штаба. Его начальником остался полковник А. Г. Нерянин, должность заместителя командующего по хозяйственным делам занял генерал-майор А. Н. Севастьянов — коренной москвич, штабс-капитан русской полевой артиллерии и Георгиевский кавалер, неоднократно награжденный за отличия на полях сражений Великой войны. Оперативный отдел, занимавшийся организацией гарнизонной жизни и учетом кадров, возглавил еще один бывший «военспец», подполковник В. Э. Михельсон; отдел агитации и пропаганды — член КОНР майор Ю. А. Музыченко; отдел контрразведки — подполковник И. М. Грачев при заместителе майоре А. Ф. Чикалове. В качестве советника командующего в штаб вошел генерал-майор В. Г. Ассберг (Арцезо). Состоялись очередные производства ряда офицеров: в полковники — подполковника М. Д. Барышева, в подполковники — майоров Н. А. Горгопы, Н. Д. Замятина, в майоры — капитанов В. Ф. Демидова, Я. А. Калинина, в капитаны — поручика И. А. Жадина, в поручики — подпоручика Е. П. Покатило и других военнослужащих. Офицеры без должностей отчислялись в сводный батальон во главе с бывшим начальником отдела формирований центрального штаба полковником И. Д. Денисовым.

По соглашению с членами КОНР майором Ю. А. Музыченко и доцентом В. М. Гречко Меандров кооптировал в Комитет десять штаб-офицеров: полковников Н. А. Богданова, В. Г. Киселева, В. Д. Корбукова, А. Г. Нерянина (заместителем), В. Н. Новикова, подполковников М. И. Головинкина, Н. И. Коровина, В. Э. Михельсона, майоров В. А. Хаспабова и В. И. Цонева. Председательские функции командующий принял на себя, рассчитывая, что Комитет станет политическим центром в переговорах с американцами, но они так и не начались. При помощи членов НТС подпоручиков Я. А. Трушновича и Ю. Н. Широбокова, отправленных из Кладена на поиски руководства Союза, Меандров установил контакт с Байдалаковым. С июня вместе со многими членами НТС он находился в лагере для «перемещенных лиц» Менхегоф под Касселем в Гессене. Организатором этого лагеря стал выпускник Княжеконстантиновского кадетского корпуса и член НТС К. В. Болдырев^xxxix — сын одного из руководителей Белого движения на Востоке России, генерал-лейтенанта В. Г. Болдырева, расстрелянного в СССР в 1933 году. Связь c Меандровым поддерживали Е. И. Мамуков, машинистка КОНР Н. П. Досужева и А. Е. Ширинкина, считавшаяся невестой генерала. Переписка с Байдалаковым носила конспиративный и регулярный характер, и уже в начале июля Меандров полагал, что лагерь Менхегоф во главе с Болдыревым превратится в новый антибольшевистский центр вместо КОНР^xl.

Лагерь POW-115 охранялся часовыми, но побег не представлял сложности. С 28 мая по 17 августа из Ганакера бежали 1396 человек^xli, включая некоторых офицеров (полковника В. В. Позднякова, подполковника И. М. Грачева, майора Ф. М. Легостаева и др.). В западном углу лагеря часовые за обручальное кольцо, золотой крестик или зуб выпускали беглецов под проволоку^xlii. Меандров осуждал побеги и в беседах с офицерами подчеркивал: «Бежать из лагеря и бросать солдат на произвол судьбы — позорно. Какая судьба нас ждет, неизвестно, но ее должны разделить все»^xliii. Призывы Байдалакова содействовать побегам и самому бежать из лагеря Меандров категорически отклонял^xliv и даже незадолго до выдачи заявлял: «Глубоко убежден, что спокойствие, выдержка, организованность нам помогут больше, чем индивидуальные попытки побегов из лагерей и нелегальная жизнь на свободе. Наоборот, последнее ухудшит положение многих»^xlv.

На допросе в органах контрразведки «СМЕРШ» генерал объяснил свою позицию: «Намерения бежать из лагеря, несмотря на полученные от В. М. Байдалакова указания, я не имел, так как считал это позорным явлением. Я считал, что раз мы по своим политическим убеждениям не желаем возвратиться на Родину, значит, нам должен быть предоставлен союзниками приют. Кроме того, я считал себя обязанным разделить свою судьбу вместе с участниками РОА, содержавшимися в лагерях, так как являлся лицом, возглавлявшим Русское Освободительное Движение после исчезновения Власова»^xlvi. «Своим побегом я добился бы только обратного, — полагал командующий. — Этим поступком я показал бы, что считаю себя виновным и бегу от наказания. Представьте себе, что могло бы получиться, если бы мы все разбежались из лагерей. Специальными полицейскими мерами рано или поздно мы были бы возвращены в лагеря с более строгим режимом. При этом пострадали бы и те, кто сейчас на свободе и законно пользуется ею. На всех нас, русских, стали бы смотреть, как на преступников»^xlvii. Поэтому в беседе с Мамуковым, приехавшим навестить командующего, Меандров твердо заявил, что уйдет из лагеря последним^xlviii. В итоге эмигрантская версия, в соответствии с которой руководители НТС якобы инструктировали Меандрова нарочно удерживать власовцев за колючей проволокой^xlix, не выдерживает критики.

В конце июня из Австрии через Баварию в Ганакер прибыл сводный полк (примерно 1,4 тыс. человек, в т. ч. около 180 офицеров) во главе с генерал-майором С. К. Бородиным — кадровым офицером Императорской армии, участником Белого движения на Юге России и старым эмигрантом. Как и Меандров, он рассчитывал на сохранение военной организации власовцев в американском плену. 20 мая в Бишофсхофене от имени подчиненных генерал подал меморандум на имя Главного командования союзных сил в Германии и Международного Комитета Красного Креста. Вкратце описав историю Власовского движения, Бородин подчеркнул: «Мы никогда не были, не хотели и не могли быть частью германской армии; мы только русские люди, объединившееся на территории Германии для совершения нашего национального дела — свержения диктатуры большевизма», «ни в коей мере мы не солидаризировались с политическими и социальными устремлениями национал-социалистической Германии». В конце автор-составитель резюмировал:

«Сохраняя единство, веру в нашу родину и верность нашим политическим идеалам, Комитету и Главнокомандующему генералу Власову — мы всецело отдаем себя под покровительство великих народов США и Англии и Международного Красного Креста. Мы просим зарегистрировать наши части при местной комендатуре как единицы РОА и предоставить нам возможность как можно скорее связаться со своими руководящими органами.

В ожидании решения нашей участи мы полны надежды, что наша роль политических противников большевистского режима будет по-настоящему понята демократиями Англии и Европы и что нам, в соответствии с началами гуманности и международного права, будут обеспечены, как в настоящем, так и в будущем, нормальные правовые и бытовые условия существования»^l.

Однако представитель армии США в Бишофсхофене лейтенант Кинг меморандум не принял.

Меандров при встрече с Бородиным подчеркнул необходимость сохранения воинской организации «для подъема удельного веса» власовцев в глазах американцев, заверявших пленных: «Отправки в СССР не будет». Тем более что комендатура положительно оценивала дисциплину и лагерную жизнь^li. Старый генштабист Бородин записал в дневнике: «Генералы РОА произвели хорошее впечатление. Я присутствовал со всеми генералами на вечерней перекличке. Стройно подходили, и хороший порядок был в строю у солдат РОА. По сравнению с ними солдаты сводного полка имеют распущенный вид»^lii. Оценка генерала Бородина в целом совпадала с оценкой рядового Мишутенко, отметившего удивление американцев тем, как Меандров «держит в таком хорошем порядке огромную массу людей»^liii. Этому способствовала дельная организация лагерного быта.

В Ганакере работали кустарная мастерская майора В. В. Черемисинова, курсы шоферов, кружки иностранного языка, шахматистов, хористов и музыкантов — любителей джаза, устраивал концерты ансамбль песни и пляски поручика А. П. Костецкого, проводились состязания (бег, акробатика, пирамиды), в начале июля состоялся спортивный праздник^liv. С большим успехом выступала перед пленными известная исполнительница русских романсов и народных песен В. М. Королева, приезжавшая из Мюнхена. По средам и воскресеньям семейных навещали жены и дети, приходившие из Ландау. К празднованию Владимирской иконы Божией Матери сложилась большая церковная община, объединявшая до восьмисот человек, богослужения совершались в походном храме, устроенном в палатке. «Вот и остался без веры в Бога, — писал Мишутенко, вспоминая свою юность в СССР. — А чувствую, что она нужна. Нужна, чтобы будить в людях совесть, чтобы укрепить обрядностью маленькую жизнь свою. Чтобы она не была такой постылой, как это иногда чувствуется»^lv. Власовский лагерь окормляли несколько священников, в том числе иерей Александр Киселев, который так вспоминал о Меандрове:

«Я проникся к нему глубоким уважением. Среди некоторых других генералов и старших офицеров [ВС КОНР] он выделялся своим моральным обликом. Аскетический и трудовой образ его жизни не мог не быть для многих идеальным примером. Сын московского протоиерея, он через всю жизнь сохранил свою православную веру. Его нередко можно было видеть молящимся в церкви, как в Мюнзингене, так и в американском плену. <…> „Мы проиграли ту войну, но не битву за освобождение“, — часто говорил ген. Меандров. Эта короткая фраза передавала всю его непоколебимую веру в Россию и ее светлое будущее»^lvi.

По воспоминаниям подпоручика Чудинова, о. Александр «прекрасно служил», «умел из прочитанного Евангелия вывести то, что нас касалось в данную минуту, <…> на душе становилось тихо, тепло и спокойно, что для состояния пленного необыкновенно важно», и многие власовцы из «подсоветских» людей «впервые приобщились к вере», хотя некоторые знали о своем крещении в детстве^lvii.

Настроение пленных и моральная атмосфера в лагере начали ухудшаться на рубеже июня — июля в связи с голодным пайком, бездеятельностью и тревожными слухами о кровавой репатриации казаков, сопровождавшейся самоубийствами^lviii. Сутодачи в Ганакере были мизерными, нормы на человека колебались в пределах от 60—80 до 200—250 г хлеба (реже до 500 гр.), от 6—10 до 70—100 г гороха. Иногда американская комендатура вообще лишала лагерь довольствия на срок до пяти дней. Самозаготовки и закупки хлеба, круп, картофеля у немцев то разрешались, то запрещались. В итоге в начале июля появились «доходяги», а ко второй декаде до трети военнослужащих от голода не вставали и не выходили из палаток. Возможно, что такими специфическими мерами американская администрация во главе с подполковником Бреноном подталкивала людей к репатриациям или побегам.

К этому тяжелому периоду относится второе известное нам письмо Михаила Меандрова Екатерине Свербеевой, в последние месяцы войны уехавшей из Берлина в Баварию. В конце июня — начале июля ей удалось переслать в Ганакер для генерала посылку с гостинцами. Ценность выявленного нами источника заключается в том, что письмо было написано 7 июля частному лицу, передано в Мюнхен и в полной мере отражает переживания командующего, продолжавшего верить в провозглашенные принципы и ценности. Смущенный и растроганный заботой близкого человека, Меандров писал:

«Такие вкусные и редкие вещи Вы прислали. Зачем Вы оторвали от себя. Я знаю, что в Мюнхене большие затруднения с продовольствием. Мне стыдно принимать от Вас этот подарок. Я пока не голодаю. Американский комендант весьма внимателен и для генералов <…>^lix дополнительными продуктами. Болит сердце за всех людей, котор[ые] со мной. На днях смог закупить муку, котор[ую] прибавляю к отпускаемым продуктам и дополнительно подкармливаю ослабших. Бог даст, смогу сохранить их жизнь и вывести их из-за проволоки на свободу. Добились посылки части людей на полевые работы. Это уже большой шаг, первая победа. Как только разрозненные наши части, лишившись руководства, перешли на американскую сторону, я встал во главе их, объединил и поставил себе целью спасти их от отправки на совет[скую] сторону. Трудная эта задача, особенно, когда люди разочарованы, потеряли веру в успех, когда они живут мыслями о своем личном спасении и каждый по-своему ищут выхода. Надо их объединить, подчинить себе, внушить веру в руководство, которое в старом составе подмочило свою репутацию^lx. Не без труда добился я своего. Все 6 тысяч сейчас в моих руках, верят мне и пойдут за мной. Только бы идти по верному пути, не сделать бы ошибки. Пока все идет благополучно, но очень медленно. Вот уже 2 месяца как все мы живем на положении людей, приговоренных к смерти, и в готовности ее принять, если нас будут выдавать в руки Советов. На многих это действует удручающе. Люди изнервничались, болезненно реагируют на всякие слухи, впадая то в отчаяние, то в какую-то детскую, необоснованную радость. Некоторые даже близки к нервному заболеванию. Плохое питание усугубляет положение. Я глубоко верю в успех и внушаю его остальным. Иногда и у самого „кошки на сердце скребут“, но никому этого показать нельзя, иначе передастся на остальных. Нельзя даже задуматься при людях. Недавно во время обедни (у нас в лагере походная церковь, свой церковный хор и приезжают священники, изредка и о. Александр Киселев), я долго стоял, опустив голову и молитвенно сосредоточившись. Сейчас же по лагерю пошел слух: „Наше положение ухудшилось, т[ак] к[ак] генерал в церкви стоял очень озабоченный“. Пришлось пройти по лагерю с улыбкой и шутками.

Пока сил, как физических, так и морально-духовных много. Сам я выдержал бы это испытание и дальше, но за людей начинаю побаиваться, если еще долго будем в таком неопределенном состоянии.

В верхах за нас ходатайствуют. Будем надеяться, что помогут.

Напишите, Екатерина Ивановна, о судьбе наших общих знакомых. <…> Да хранит Вас Господь»^lxi.

Таким образом, положение солдат и офицеров в Ганакере оставалось неопределенным и тягостным. Отчасти спасали сельскохозяйственные работы у местных немецких крестьян, за возможность попасть к бауэрам шла скрытая борьба, несмотря на установленные штабом расписание и очередность.

Окончание следует