О пражском празднике парижская газета «Возрождение» 12 июня 1925 года опубликовала очерк журналиста Сергея Варшавского, а днем позже ― сделанный на этом же мероприятии доклад историка А. А. Кизеветтера.

Сергей Иванович Варшавский (1879―1945) ― юрист, журналист. Уроженец Полтавской губернии. Окончил Полтавскую гимназию, затем юридический факультет Московского университета. В дореволюционной газете «Русское слово» писал о деятельности Первой Государственной думы. В 1918 году переехал из Москвы в Киев, затем в Одессу, в 1920-м эмигрировал в Константинополь, с 1923 года жил в Праге. Преподавал на Русском юридическом факультете. Член пражского Союза русских писателей и журналистов (1934—1940), участник I съезда русских писателей и журналистов за рубежом в сентябре 1928 года. 18 мая 1945 года в Праге арестован агентами СМЕРШа. Долгое время считался пропавшим без вести. И только относительно недавно в Киеве, в Отраслевом государственном архиве Службы внешней разведки Украины, было обнаружено заведенное на него дело, в котором он обвинялся в контрреволюционной деятельности. Умер 10 ноября 1945 года, вероятно, так и не добравшись до места ссылки.

Сергей Варшавский

8 июня¹

День 8 июня, день рождения Пушкина², день русской культуры ― эта дата должна быть закреплена в памяти, должна стать символической.

Первый опыт празднования этого дня в Праге, где, как известно, родилась самая идея о необходимости повсеместного его ознаменования, прошел в общем удачно. После молебна о России и о сынах земли Российской, отслуженного епископом Сергием в храме св. Николая³, русские люди, украсившие себя розетками национальных цветов, собрались на торжественное заседание в знаменитом Сметановом зале, одном из лучших и обширнейших в Праге⁴. Несмотря на экзаменационную страду, требующую усиленной работы со стороны студенчества и профессуры основного ядра нашей колонии, обширный зал почти полон.

Председательница Исполнительного Комитета по организации «Дня русской Культуры» гр. С. В. Панина⁵, открыв торжественное собрание кратким вступительным словом, предлагает выслушать две речи, профессоров Завадского⁶ и Кизеветтера.

С. В. Завадский посвящает свою речь исключительно А. С. Пушкину. Он почерпнул «пригоршней из неиссякаемого источника живой воды» и постарался донести эту драгоценную пригоршню пушкинской поэзии до аудитории нерасплесканной. Это удалось ему в значительной степени: в краткой речи, блещущей прекрасным русским языком, он сумел собрать ряд интересных мыслей, характеризующих творчество великого русского поэта.

Он рассматривает Пушкина в его «борьбе с великими поэтами запада» ― Шекспиром, Данте и Гете. В изумлении он останавливается перед чарующим своей простотой и прелестью языком Пушкина. Как преодоление сознанного греха выше простого неведения греха, так простота пушкинского языка выше просторечия.

В то время, как язык великого английского драматурга подчас тяжеловесен, напыщен, груб и даже непристоен, ― язык Пушкина ясен, силен, чужд ходульности, не нуждается в грубости при передаче речи простого народа. В этом первая победа Пушкина над Шекспиром.

Вторая победа ― преодоление шекспировских длиннот: архитектурная стройность пушкинских творений совершенна. И третья победа ― поразительная соразмерность частей в пушкинской поэзии.

Пушкин заимствовал у Шекспира пятистопные ямбы его трагедий, но их восполнил величественными тетраметрами⁷ Софокла, которые он первый ввел в русскую поэзию.

Пушкин преодолел Данте. Он умел, как никто, оценить великие достоинства и недостатки «Божественной Комедии»: для Пушкина Данте ― «ветхий» (по слову одного из пушкинских стихотворений⁸), но Данте ― творец новой художественной формы, и терцины Данте⁹ восприняты и введены в русскую поэзию Пушкиным.

Пушкин преодолел Гете, величайшего из поэтов, значение утраты которого так изумительно изображено в прекрасном стихотворении Баратынского¹⁰, ибо Пушкин умел подняться над моралью Гете. Пушкин понял ошибку Гете, заставившего Фауста перешагнуть через труп маленькой и жалкой Гретхен, и наряду с прозрением «вечно женственного»¹¹, составляющим величайшую заслугу Гете, Пушкин дал чарующие образы «временно женственного» в своей Татьяне и «Капитанской дочке».

Пушкин не боялся заимствований, ибо то, что он брал у других поэтов, он претворял в свое художественное достояние.

Подобно книгам, и люди бывают «in octavo» и «in folio»¹²: ему не страшны заимствования.

Он не боится поглощения своей культуры культурой западноевропейской, ибо его культура всегда требует русской культуры.

И задачи наши в том, чтобы оставаться достойными этой культуры.

Выступивший затем А. А. Кизеветтер в яркой речи, которая будет приведена в завтрашнем номере полностью, показал, в каких условиях слагалась и развивалась русская культура.

Аудитория бурными аплодисментами приветствовала обоих ораторов. Утреннее заседание закончилось хором имени А. А. Архангельского¹³, исполнившим несколько русских песен.

На заседании присутствовали представители министерства иностранных дел д-р Благош¹⁴ и д-р Черношек¹⁵ и представители чешской общественности д-р Карл Крамарж¹⁶, председатель Чешской Академии Наук проф. Зубатый¹⁷, писатель Голичек¹⁸, редактор газеты «Народные листы» Червинка¹⁹ и др.

После двухчасового перерыва русские вновь собрались, на этот раз на открытом воздухе, в саду, на окраине города ― благо погода чудесная. На лужайке, окаймленной старыми каштанами, были устроены игры для детей под звуки оркестра балалаечников.

Отряд русских соколов²⁰, очень отчетливо и красиво исполнивший ряд гимнастических упражнений, дополнил эту часть программы.

И, наконец, вечером собрались в третий раз в большом концертном зале Радио-Палас²¹.

Зал был переполнен. После вступительного слова В. Ф. Булгакова²², товарища председателя организационного комитета, отметившего облагораживающее и объединяющее значение русской культуры, было исполнено несколько вокальных и музыкальных номеров.

В. Г. Иолшина-Чирикова²³ прочла отрывок из «Анны Карениной», А. Р. Иванова²⁴ исполнила «письмо Татьяны». В. А. Левицкий²⁵ ― ряд арий, хор ― несколько русских песен.

Программа закончилась русским балетом в исполнении Никольской²⁶ и Ремиславского²⁷. Публика была настроена празднично, артисты были в ударе, и их вызывали без конца.

Так прошел в Праге первый «день русской культуры».

Александр Александрович Кизеветтер (1866―1933) ― русский историк, публицист, общественно-политический деятель. Учился в Оренбургской мужской гимназии. Окончил историко-филологический факультет Московского университета, ученик В. О. Ключевского. Приват-доцент (1898), ординарный профессор (1909) по кафедре русской истории. Трижды арестовывался ВЧК с 1918 г., в 1922 г. по постановлению ГПУ выслан из России на философском пароходе. Недолгое время жил в Берлине. С 1923 г. обосновался в Праге. Читал лекции по отечественной истории в Русском юридическом институте, Народном университете, Карловом университете. В 1932―1933 гг. возглавил Русское Историческое Общество. Похоронен на Ольшанском кладбище.

Тернистый путь.

Речь, произнесенная в Праге в «День русской культуры»²⁸

Термин «культура народа» имеет двоякое значение.

Во-первых, под ним разумеется совокупность духовных ценностей, созданных творчеством всего народа и его отдельных выдающихся сынов.

Во-вторых, под ним разумеется самый процесс созидания этих ценностей, совокупность тех творческих актов, тех волевых усилий, той победоносной борьбы с препятствиями, которые совершаются народом при развертывании его созидательной энергии.

Духовные достижения, входящие в состав русской культуры, столь громадны и многообразны, что удовлетворительная характеристика и оценка их могла бы быть дана лишь совместными усилиями ряда специалистов.

Я и не беру на себя выполнения этой задачи. Скажу только с полной убежденностью, что нет такой области творчества, в которой русский народ не сделал бы многоценного вклада в сокровищницу мировой культуры. Без Петра Великого, без Ломоносова, Лобачевского, Менделеева, Павлова, Лебедева; без Соловьева и Ключевского; без Пушкина, Гоголя, Толстого и Достоевского; без Глинки, Чайковского, Римского-Корсакова, Мусоргского и Скрябина; без Иванова, Репина и Левитана; без Щепкина, Мочалова, Петрова и Шаляпина ― мировая культура лишилась бы всей полноты выражения человеческого творческого гения.

И названные мною только что имена не исчерпывают, а лишь открывают длинный список еще иных носителей ума, таланта, творческой силы, выдвинутых в разные времена из рядов русского народа. Да, из рядов народа, ибо гении и таланты не рождаются в пустом пространстве: это лишь, ― как бы сказать, наливные плоды, порождаемые соками того дерева, которое они собою украшают, это ― избыток через край переливающейся даровитости того народа, к которому они принадлежат.

Народ, породивший Петра Великого, уже a priori должен был бы быть признан великим государственным народом, если бы мы даже и не знали ничего о той модной государственной работе, которую совершили сами народные массы, колонизовав величайшую в мире равнину и твердо заложив на ней основы хозяйственной и государственной культуры. И точно так же народ, породивший названных мною ученых, художников, уже a priori должен бы быть признан народом высокой одаренности, даже если бы мы и не знали ничего об остроте и силе ума, вложенного в русские народные пословицы, о художественной прелести русских народных былин и сказок, о музыкальных красотах русской народной песни.

Но повторяю, я не намерен входить в рассмотрение и оценку духовных ценностей, созданных русской культурой. Тут потребовались бы силы целого ареопага разнородных специалистов. Я позволю себе подойти к той стороне вопроса, о которой, в качестве историка, могу говорить с наибольшей уверенностью.

Каковы были пути русской культуры? Какова была мера тех сознательных волевых усилий, которые обнаружил русский народ в своем культурном творчестве? Вот вопросы, которым стоит уделить некоторое внимание, ибо именно в ответе на эти вопросы мы почерпнем основание для суждения о степени творческой мощи русского народа.

Представим себе, что перед нами два человека, выдвинувшиеся творческою деятельностью. Одному суждена легкая, привольная, счастливая жизнь. Словно добрые феи собрались у его колыбели и предназначили его для радостных улыбок судьбы. Без забот, без страданий он может спокойно предаваться наслаждениям творчества. А для другого судьба явилась мачехой. Как из рога изобилия сыплются на него всякие беды. Каждый жизненный шаг ему приходится брать с бою. Судьба шлет ему не улыбки, а удары. И в упорной жизненной борьбе закаляется его дух и развертываются крылья его гения. Нужно ли спрашивать, который из двух обнаруживает наибольшую силу творческого духа?

Именно этот второй путь выпал на долю русского народа. Русская культура есть культура выстраданная, с бою взятая у суровой судьбы, среди вьюг и потрясений, вопреки катастрофам и падениям, за которыми следовали всегда новые неукротимые порывы к созидательному творчеству. И в этой выстраданности русской культуры ― источник ее мощи, ее величия, ее размаха.

Русскому народу выпадало на долю разрешать задачи, громадные по размерам при наименее благоприятных условиях. И прежде всего ему предстояло одержать величайшую, быть может, из его побед: победу над необъятным пространством той равнины, которая явилась ареной его исторического существования.

И здесь русский народ развернул во всем блеске свои колонизаторские таланты. Русский человек по природе прежде всего ― колонизатор. Но что такое колонизатор, как не создатель культурных ценностей на девственной нови, среди еще не пробудившихся к жизни сил дикого края? И приобщение великой восточно-европейской равнины к миру культурной оседлости есть первая великая заслуга русского народа перед мировой культурой.

Распространено мнение, что для выполнения этой задачи русскому народу не приходилось затрачивать особых творческих усилий. Указывают на то, что равнина наша лишена внутренних естественных преград, которые приходилось бы преодолевать при расселении, всюду ― открытые, свободные пространства, по которым народная масса растекалась непроизвольно, стихийно, как растекается вода по наклонной плоскости.

Нет ничего неосновательнее такого мнения. Думающие так забывают два обстоятельства. Во-первых, они забывают, что громадная часть этой равнины была покрыта первобытным девственным лесом, который стоял сплошной стеной, начинаясь немного севернее черноземной полосы и протягиваясь вплоть до берегов Ледовитого океана.

И вот, русскому колонисту пришлось с топором в руке вступить в борьбу с необозримой лесной чащей, с гигантскими стволами дерев, среди которых каждый шаг приходилось брать ценою величайших трудовых усилий. И только с проникновением сюда русских колонистов этот дикий лес ожил от многовекового сна и в его глухих трущобах затеплилась культурная жизнь, возникли княжества, началась планомерная хозяйственная работа. Нужно не иметь решительно никакого воображения, чтобы не понять, какая кипучая творческая энергия потребовалась от русского народа для этого превращения лесных трущоб в гнезда и очаги культурной жизни.

А затем забывают и другое важное обстоятельство. Отсутствие на нашей равнине естественных преград ведь не только облегчало русскому народу передвижение по равнине, но в такой же мере облегчало и враждебным соседям доступ к ее внутренним областям.

И только при незнании исторических фактов можно утверждать, что русскому народу легко и беспрепятственно далась колонизация южных и юго-восточных степей. Уже на заре своей истории русскому народу пришлось оспаривать обладание этими степями у кочевых тюрков. Печенеги и затем половцы на несколько веков грозовой тучей нависли над русскою землею, а после упорной борьбы с ними стряслась катастрофа: полчища Батыя, превратив в кладбище возникшую было на Приднепровьи цивилизацию, на два с половиной века полонили русскую землю.

Новейшие мечтатели склонны представлять татарское иго над Русью в виде чарующей идиллии. Но мы-то знаем, что это была за идиллия. И, однако, за двухвековое существование ига в народном сознании ни на одно мгновение не исчезла вера в грядущее освобождение, вера в то, что настанет пора, когда «переменит Бог орду»²⁹. Пора эта настала на исходе XV столетия. И Русь вышла из-под ига, сохранив национальное самосознание и успев даже за это время спаяться в единый государственный организм под главенством Москвы.

Из мрачной катастрофы, ею пережитой, Русь выходила с неожиданным новым подъемом духа, с верой в свое великое предназначение.

И восторжествовавшая над Золотою Ордою, Москва была тогда наречена третьим Римом, ― «а четвертому не быть». Это означало, что дух народа не сломился и не согнулся под бременем испытаний, а лишь почерпнул в них новый заряд упругой воли к жизни.

Но Московскому государству предстояла еще два века борьба за свою независимость. Еще два века (XVI―XVII) оно жило жизнью военного лагеря, непрерывно ощетиненного оружием, непрерывно осажденного наступавшими врагами. Без передышки хотя бы в один год шла хроническая мобилизация всех военных и финансовых сил страны. Ради потребностей национальной самообороны пришлось создать общественный строй на основе всеобщего закрепощения, строй тяжелый, изнурительный, не оставлявший места для личной свободы, требовавший от всех и каждого полного самоотвержения во имя общегосударственных нужд.

Необычайная тяжесть этого строя, еще усиленная кровавым террором Ивана Грозного, вызвала, наконец, против себя бурную реакцию. Разразилось так называемое Смутное время. Казалось, бездна разверзлась перед Русью. Борьба классов, охватившая страну, перешла в анархическое безнарядье. Камня на камне не осталось от государственного здания. И целые куски начали отваливаться от государственного тела России. Шведы заняли Новгородскую область, поляки захватили Смоленск, англичане разработали подробный план оккупации русского северного Поморья. Казалось, уже не подняться рухнувшему Московскому государству.

Но и на этот раз лихолетье сменилось новым подъемом творческой энергии. Все XVII столетие было наполнено кипучей созидательной работой. Русь оживала и перерождалась к новой жизни. Она готовилась превратиться в великую европейскую державу.

И этот процесс возрождения, наполнивший XVII век, был увенчан реформою Петра Великого. Но и сама реформа Петра была тяжела. Она сама потребовала нового величайшего напряжения всех народных сил материальных и моральных. То был бурный преобразовательный пароксизм³⁰, так мощно сотрясший весь состав народной жизни, что для слабосильного и нежизнедеятельного народа он мог бы оказаться губительным. Но у нас им были вызваны к жизни новые подспудные силы народной души.

Великолепно когда-то сказал Герцен: Петр Великий своей реформой бросил русскому народу вызов, и русский народ ответил на этот вызов ― поэзией Пушкина. Я только позволю себе дополнить Герцена, что ― русский народ ответил не одним, а двумя гениями: сначала гением научной мысли Ломоносовым, а затем ― гением поэзии ― Пушкиным.

И зародившаяся в XVIII столетии русская наука, поэзия, искусство дали быстрый рост и расцвет в XIX веке. Но эти быстрые наши успехи на поприще культуры отнюдь не означали, что жизнь наша покатилась с тех пор ровно и плавно, оставляя нам спокойный досуг для культурного преуспевания.

В 1812 году нам пришлось принять и отразить удары нового Батыя, уже не азиатского, а европейского, решившегося с двунадесятью языками врезаться в русские снега вплоть до самой Москвы.

В 1855 году мы опять имели против себя международную европейскую коалицию и на этот раз дорого заплатили за свою политическую отсталость. Трагическая неудача Крымской войны, казалось, отбрасывала Россию далеко назад, ставила крест над ее двухвековыми достижениями, вводила ее в полосу глубокого унижения. А на поверку оказалось, что Россию ожидала не смерть, а возрождение к новой жизни.

Из-под Севастопольских развалин Россия воспрянула, удивив мир спокойным осуществлением великой социальной реформы, отменою крепостного права, за которою последовал ряд других обновительных преобразований вместе с новым подъемом в науке, литературе и искусстве.

Так шла наша историческая жизнь: ухабами, падениями и подъемами, катастрофами, всегда лишь предвещавшими новый расцвет.

И вот, сейчас мы опять в ухабе, в катастрофе. И уже поговаривают поспешно думающие люди, что Россия умерла и пора служить по ней панихиду. Все наше историческое прошлое вопиет против такого утверждения. Если бы русская культура была тепличным цветком комфортабельной оранжереи, можно было бы опасаться, что она сгинет под зловещим дыханием политической вьюги.

Но мы уже знаем, что русская культура порождена народом, привыкшим к невзгодам. Она в катастрофических вихрях зачата, вьюгами повита, огнем страданий крещена и из этих страданий почерпнула свою мощь, свой драматический смысл, свою электризующую страстность.

Мы можем глубоко падать, но глубина падения всегда предвещала доселе высоту последующего подъема.

Пусть суровая историческая судьба посылает нам обильные удары своего тяжкого молота. Мы не забудем вещих слов великого поэта:

«…тяжкий млат,

Дробя стекло, кует булат»³¹.

Подготовка публикации и комментарии О. Репиной