Вся моя жизнь — результат того, что все написанное в книгах мне было неинтересно, я всегда должен был до всего дойти сам. Потом, конечно, приходило понимание, что это совершенно лишнее. Достаточно было ходить в школу, достаточно было просто читать.

Андрей Кроб

Андрей Кроб, чешский актер, театральный и кинорежиссер, автор сценариев и пьес, в этом году отметил 85-летний юбилей. Родился он 14 апреля 1938 года в чешском Хебе, но задолго до его появления на свет на его будущее уже влияли судьбы предков, родителей, народов, стран, события мировой истории. Как сказались они на взглядах Кроба, его отношениях с властями, на выборе им профессии, коллег, друзей? Чем стала для него встреча с Вацлавом Гавелом? И кем он сам стал для чешского театра и современников? Первый президент ЧР сказал о своем друге так: «Андрей Кроб <…> неприметный герой, вернее, антигерой, вернее — герой, которому совершенно все равно, известно ли о нем: он осмелился инсценировать одну из моих пьес в тот момент, когда неприятие режимом моей персоны было на пике (сразу после моего публичного письма доктору Гусаку), из-за чего он, конечно, потерял работу. И Хартию 77 он подписал без колебаний в самом начале и нигде потом об этом не упоминал и не хвастался подписью, когда это стало уже не преступлением, а скорее плюсом в биографии».

Семейные корни

Со стороны отца предками Андрея Кроба были немецкие католики, подвергавшиеся на родине гонениям. Перебравшись на восток, в Богемию, они поселились в местечке Мутейовицы у Раковника, где в XVIII веке бурно развивалась угледобыча и найти работу на угольных шахтах не составляло труда. После 1867 года семья разделилась: одна часть ее уехала за океан, в США, другая перебралась в Малин у Кутной Горы, а та ветвь, к которой принадлежит Андрей Кроб, двинулась еще дальше на восток, в Волынь — тогда часть Российской империи.

Волынские чехи оказались в Украине в 60-70-х годах XVIII века. Люди они были небедные: покупали землю, которой не хватало в Богемии, строили хутора, занимались сельским хозяйством, давали детям хорошее образование. Правда, католикам снова пришлось столкнуться с дискриминацией по религиозным мотивам: после 1880 года большинство чехов, оказавшихся на территории империи, были насильственно русифицированы и вынуждены принять православие.

Дед Андрея, волынский чех Иероним Кроб, был купцом. Бабушка Анна, родом из окрестностей Турнова, в далекой Волыни оказалась не по своей воле — была сосватана родителями. К моменту знакомства с Иеронимом она уже была молодой бездетной вдовой, в новом счастливом браке родила пятерых детей. Домашние хлопоты не помешали Анне Кробовой проявить себя активным членом чешской общины в Украине, особенно после того, как семья переехала в Киев. Она была заместителем председателя Ассоциации чешских дам, работала в службе здравоохранения Чешской дружины — национальной воинской части в составе Русской армии, сформированной в Киеве в августе 1914 года, состояла в школьных комитетах и всячески поддерживала обучение на чешском языке.

После октябрьского переворота Кробы некоторое время еще жили на территории советской Украины, и активная прочешская деятельность пани Кробовой не осталась незамеченной ВЧК. Она была арестована и в 1922—1927 гг. находилась в заключении на Лубянке в Москве. К счастью, в 1928 году семье удалось вырваться из страны Советов и вернуться в Чехословацкую республику. Здесь заслуги Анны Кробовой перед чешским государством были оценены по достоинству — Чехословацкую революционную медаль (Československá revoluční medaile) ей вручал лично президент Т. Г. Масарик.

Место встречи — Богемия

Родители Андрея Кроба познакомились в Праге. Один из пятерых детей Иеронима и Анны, появившийся на свет в 1901 году в городе Дубно и также названный Иеронимом, и стал его отцом. Старший Кроб был как раз тем, кому на семейном совете было решено дать высшее образование. К учебе он приступил, когда семья еще жила в Киеве. Собирался стать дипломатом, затем радикально сменил специализацию и начал изучать строительное дело. «Когда бабушка и дедушка переехали сюда [в Прагу], они открыли небольшой магазин колониальных товаров в районе Бубенеч, вся семья в нем работала, кормили себя, как могли. Учеба было доступна только одному из детей, и они выбрали отца. Для него было большой честью и достижением, что он окончил Технический университет». Действительно, завершить образование и защитить диплом Иероним Кроб смог уже ČVUT в Праге.

Мать Андрея родилась в 1905 году в семье видного московского предпринимателя, одного из ведущих представителей русского кооперативного движения Н. М. Михайлова. Член Московской городской думы, советник министра снабжения Временного правительства, эсер, масон, он был вовлечен в революционную деятельность с 1905 года, за что в 1907 году был осужден и провел пять лет в ссылке. После октябрьского переворота некоторое время служил в комиссариате внешней торговли, много ездил в заграничные командировки, в которые часто брал с собой дочь. Но и трех лет не прошло, как большевики объявили его врагом советской власти, о чем официально сообщила газета «Правда» в 1920 году. О том, что именно вменялось в вину деду Андрея Кроба — «контрреволюционеру» и одновременно коммерческому директору Центросоюза (Центрального Союза потребительских обществ) — и его коллегам, рассказано в книгах апологета советских спецслужб Давида Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР» (1986) и «Правда о врагах народа» (2006).

В 1922 году Михайлов с семьей и несколькими ближайшими сослуживцами был вынужден эмигрировать. Жил в Лондоне и Париже, где сотрудничал с ЗЕМГОРом (Российский Земско-городской комитет помощи российским гражданам за границей) — занимался вопросами помощи беженцам в Греции и Чехословакии, был членом ревизионной комиссии. Оставался он и членом масонской ложи. Переехав в Прагу, работал в Российском заграничном историческом архиве. Дети Михайлова некоторое время жили в Греции, и только младшие получили образование в Чехословакии.

Молодые годы матери Андрея Кроба в основном прошли в Лондоне и Париже, где ей приходилось подрабатывать и гувернанткой, и помощницей по хозяйству. У нее не было высшего образования, но такая жизнь оказалась серьезными университетами. Она хорошо знала французский, прилично говорила по-английски и по-немецки и отлично по-русски. По признанию сына, единственный язык, который она так и не выучила, был чешский, хотя большая часть ее жизни прошла в Чехословакии.

Коммунистическое детство?

Строго говоря, мать Кроба не была эмигранткой — просто жизнь так сложилась, что после замужества с чехом ей не пришлось возвращаться в СССР. По окончании войны от насильственной репатриации ее также спас международный, т. н. нансеновский паспорт.

Другим, в том числе дяде Андрея по материнской линии, повезло меньше. В отличие от сестры, он приехал в Чехословакию как эмигрант, без официального разрешения. В 1945 году попал в один из последних транспортов, которым советские спецслужбы вывозили «предателей родины» в Сибирь. Ему припомнили, что в свое время он служил секретарем ученого-агрария, члена меньшевистской партии П. П. Маслова. Кстати для тюремщиков оказалась и его специальность. Инженер-строитель, он провел в советских лагерях шестнадцать лет, прокладывая одну железную дорогу за другой.

Впрочем, как вспоминает Андрей Кроб, об этой мрачной странице истории семьи в кругу родных говорили мало. Общение с дядей, его семьей и другими родственниками со стороны матери возобновилось уже после его освобождения из ГУЛАГа. Поселившись в Одессе, тот часто звал племянника в гости, да и сам наезжал в Прагу, и всегда с огромным чемоданом. В нем он увозил с собой всю имеющуюся в продаже и недоступную в СССР советскую литературу. «Помню, как дядя радовался, что смог купить мемуары генерала Жукова. [Он] никогда не был коммунистом, но всю жизнь оставался убежденным великорусским националистом. Спорить с ним было невыносимо сложно, — вспоминал Андрей Кроб в одном из интервью. — Свое пребывание в лагерях он считал справедливым наказанием и до смерти винил себя за то, что во время войны строил дороги в Австрии вместо того, чтобы быть на правильной стороне».

Родители Андрея в 1945 году сознательно вступили в коммунистическую партию. С детьми это не обсуждалось, но по его предположению, для матери, которая всю жизнь скучала по родине, это было способом побороть или приглушить ностальгию, а для отца — продвинуться вверх по карьерной лестнице. Когда семья поселилась в Градце Кралове, членство в партии позволило Иерониму Кробу занять солидный пост начальника технического отдела Краевого национального комитета.

Возможно, теми же соображениями, а также демонстрируя лояльность коммунистам, укрепляющим свои позиции во власти, родители руководствовались, когда перевели Андрея и его сестру из чешской в советскую среднюю школу в Праге. Не последнюю роль тут сыграло, должно быть, и стремление как-то сгладить впечатление от пребывания «неправильного» родственника в сибирских концлагерях. В любом случае два года, 1947—1948, дети учили там русский язык и другие предметы, преподававшиеся во всех советских учебных заведениях.

Андрей Кроб вспоминает, как, вернувшись в Градец Кралове, он стал лучшим учеником в классе по русскому языку. Да и дома, до того, как он в 15 лет оставил школу и продолжил образование в профессиональных училищах, говорили только по-русски. «Признаюсь, русский язык был мне ближе долгое время. Я выучил чешский на улице, играя с мальчишками, а потом в школе. Я мог говорить по-чешски, но русский имел явный приоритет».

Полустанки на пути в театр

Возможно, отец и хотел бы видеть сына продолжателем своего дела, но не подталкивал его к этому, а сам Андрей явно не стремился осчастливить родителей университетским дипломом. Если какие-то школьные предметы его увлекали, он слушал учителя внимательно, но из-за полного отсутствия старательности и амбиций все равно получал скверные оценки. Впрочем, когда ему было неинтересно, оценки были такими же. Даже средние профессиональные училища он так и окончил: бросил строительную школу в Градце Кралове, не доучился на слесаря металлоконструкций на транспорте в Хрудиме, оставил и машиностроительную школу в Праге.

Возможно, он сделал бы неплохую карьеру в шахматах. Начав играть в девять лет, Андрей по-настоящему увлекся и стал так быстро прогрессировать, что обыгрывал взрослых опытных шахматистов. Специалисты советовали уделять больше внимания теории, рекомендовали пособия… Но, как уже не раз случалось до этого, молодой Кроб сказал себе: «Зачем мне книги? Я могу до всего додуматься сам!» Не смог.

Похоже, служба в армии в Чешских Будейовицах в 1957—1959 гг., куда Андрей Кроб буквально сбежал от повседневной рутины, стала и избавлением от ничем его не заинтересовавшей учебы, и преддверием его будущей театральной карьеры. В унылых коридорах казарм времен Марии Терезии, где размещался 15-й саперный батальон, он впервые встретил Вацлава Гавела. Будущий драматург и президент во время армейской службы активно участвовал в художественной самодеятельности и вскоре прославился игрой в собственной постановке «Сентябрьских ночей» Павла Когоута. Затем уже вместе с Карелом Брындой написал и поставил пьесу «Жизнь впереди», критически изображающую армейскую жизнь. Батальонное начальство радовалось: спектакли получали награды, был повод отчитаться об отлично поставленной культурной работе. Но только до той поры, пока не выяснилось буржуазное происхождение драматурга и режиссера. На этом армейская театральная карьера Гавела закончились. Вновь встретиться с ним Андрею Кробу довелось уже в 1963 году за кулисами театра Na Zábradlí. И эта повторная встреча единомышленников переросла в дружбу на всю жизнь и творческое сотрудничество.

Практически во всех интервью Кробу задавали и продолжают задавать вопрос, как он пришел в театр, раз ничто в его юности этого не предвещало. Последнее, по его словам, не совсем верно: «Я был артистом и провокатором в школе, и думаю, что именно там и тогда на бессознательном уровне зарождалась моя тяга к театру. Вероятно, я компенсировал неуспеваемость и неуверенность в будущем розыгрышами, забавляя ими своих одноклассников, которые, в отличие от меня, уже планировали свою профессиональную жизнь. Я хорошо шипел, нравилось мне и то, что я мог своими штучками до такой степени довести учительницу, что она в слезах выбегала из класса». Вряд ли эти школьные навыки пригодились Андрею Кробу в работе бурильщиком скважин в системе водного хозяйства, которой были отданы почти четыре года жизни после армейской службы. Рабочий сцены в театре — это было гораздо ближе его уму и сердцу.

Путь по жизни с Вацлавом Гавелом

У Богумила Грабала был Йиржи Менцель, у Вацлава Гавела — Андрей Кроб. Кто только не ставил во всем мире пьесы чешского драматурга-диссидента, но именно Кроб считается самым точным и последовательным воплотителем его драматургии абсурда. Ольга Гавлова в свое время со смехом сказала, что у него «прекрасный нюх на абсурдные ситуации», которые он с легкостью может и сам создавать.

Однако их судьбоносная встреча в подсобных помещениях театра Na Zábradlí была напрочь лишена абсурдности. Оба молодых человека — им едва перевалило за двадцать — были рабочими сцены, отвечали за своевременную смену декораций. Здесь требовалась четкость и пунктуальность, а не юношеская бравада и эпатаж, которые окажутся востребованными позже, с появлением нового заведующего литературной частью, драматурга и режиссера Яна Гроссмана и с первой поставленной там пьесой Гавела. Гроссман начал развивать чешский вариант театра абсурда.

Соцреализм, навязанный «старшим братом» и в приказном порядке насаждавшийся с начала 1950-х гг. в «подведомственных» странах, по словам Гавела, допускал только «неантагонистические противоречия хорошего с лучшим», а он в своих пьесах стал обнажать абсурдность тогдашней чехословацкой действительности. Почти сразу Гроссман понял, что на подсобных работах у него трудится талантливый автор, и в 1963 году поставил пьесу Гавела «Праздник в саду». Всю техническую часть постановки выполнил Андрей Кроб, и это стало их первым совместным проектом.

Принимал Кроб участие и в других работах Гроссмана — знаковых для 1960-х гг. и Пражской весны постановках «Король Убу», «В ожидании Годо», «Процесс», гавеловских «Меморандум» (Vyrozumění) и «Трудность концентрации». Однако с вторжением войск Варшавского договора все закончилось: мятежный коллектив Na Zábradlí разогнали, Гроссман и Гавел были вынуждены его оставить. А вслед за ними театр покинул их верный друг, соратник и единомышленник Андрей Кроб: «Я ушел, потому что это был уже не тот театр, что при Гроссмане». В ту же пору он прекратил сотрудничество и с Театром Яры Цимрмана, где в 1960-х гг. время от времени появлялся на сцене в пантомиме и небольших ролях. «Я не хотел создавать им проблем», — напишет он позже.

К счастью, Кробу было, куда уехать, где найти покой и понимание — таким местом стал Градечек, знакомый с детства: «Мы привыкли проводить выходные где-нибудь на природе, папа был страстным грибником и собирателем всяких лесных плодов. <…> В 1949 году найти дачу в оставленных немцами приграничных областях не составляло труда. Тот домик в Градечке уже почти развалился. Папа купил его, кажется, за 2000 крон старыми». Когда в 1966 году освободился дом напротив, Кроб рассказал об этом Гавелу, и они стали соседями. Так возник «феномен Градечка» — вскоре прославившегося на весь мир очага свободы, диссидентской культурной жизни и сопротивления. Здесь собирались интересные люди, здесь была богатая библиотека самиздатовской и эмигрантской литературы, здесь спорили, мечтали и… ставили спектакли.

Сюда, в Градечек, где практически в ссылке находились Вацлав и Ольга Гавловы, в апреле 1975 года и приехал Кроб с несколькими артистами-любителями, членами труппы созданного им Divadlo Na tahu (DNT). Приехал, чтобы всерьез поговорить о постановке «Оперы нищих». Незавершенная пьеса лежала на полке в библиотеке Гавела, он начал перерабатывать ее еще до разгона театра, когда Гроссман задумал постановку с той же темой и характерам персонажей, но в более современной версии. Однако закончить драматург ее не успел: началась советская оккупация, нормализация — и интерес к новой версии «Оперы нищих» угас.

Поставить пьесу друга, лишенного профессии и публики, было идеей Андрей Кроба. То, что у Бертольда Брехта и Курта Вайля было социальной драмой, у Гавела превратилось в актуальную на все времена абсурдную комедию о борьбе за собственность и власть. Что могло бы более соответствовать обстановке и отвечать духу сопротивления? Задумал постановку Кроб давно, даже начал над ней работать, но что-то не получалось. Нужен был совет автора. «Я собрал кучку друзей-любителей, рабочих сцены, и сказал: Гавела нельзя играть, но давайте сделаем это… Режиссуру я беру на себя. Вацлав не слишком верил в успех. Репетировали мы около года на квартирах, потом я позвал его к себе на дачу для решающего прогона, и тогда он понял, что мы настроены серьезно. <...> Сырой материал, какая-то ущербная репетиция в немыслимых декорациях в моем коттедже вдохновила его на написание десятистраничного эссе с весьма взвешенной критикой, которое в итоге стало основополагающим документом DNT и одновременно учебным пособием, как все нужно делать», — рассказал Кроб в одном из интервью.

Премьера была назначена на 1 ноября 1975 года в пивной U Čelikovských в Горных Почерницах. И она состоялась. Сегодня трудно сказать, как это вообще могло произойти при пристальном внимании StВ ко многим причастным к постановке лицам. Возможно, причина в том, что играли непрофессионалы: в основном рабочие сцены из Пражского драматического клуба, члены их семей и друзья, не привлекавшие нежелательного внимания. А может, имя Бертольта Брехта замаскировало крамольный авторский вариант Гавела. Ни на премьере, ни сразу после нее спецслужбы никак не проявили себя, хотя в зале сидела элита запрещенных театральных деятелей во главе с Павлом Ландовским, Яном Гроссманом, Марией Малковой, Яном Тржиской и Карлой Хадимовой. Среди зрителей были критик Сергей Махонин, писатели Людвик Вацулик, Иван Клима, Йозеф Тополь, Петр Питхарт и брат Гавела Иван, и, конечно же, Вацлав с Ольгой…

Аресты и допросы начались позднее. Кроба продержали в штаб-квартире StВ на Бартоломейской одиннадцать часов. Привозили туда и членов труппы. Для этих людей, которые не задумывали ничего противозаконного, не собирались быть ни диссидентами, ни критиками режима — просто играли в театре в отличной пьесе хорошего автора и испытывали от этого творческий подъем и радость, реакция властей стала полной неожиданностью. И поводом задуматься о том, можно ли продолжать жить как ни в чем не бывало. Кроб полагал, что после премьеры и тех допросов у многих открылись глаза: «Можно сказать, что в зале был создан альтернативный культурный фронт».

Чем стало для самого Вацлава Гавела задуманное и реализованное его другом воплощение на сцене его пьесы? Прежде всего столь необходимым любому драматургу прорывом к зрителям, которых он был лишен уже несколько лет. Этой премьерой, состоявшейся вопреки запрету на публичное творчество, был положен конец его вынужденной изоляции и не по собственной воле выбранному уединению. Встреча со старыми друзьями, обретение новых, борьба за подвергающуюся нападкам труппу побудили Гавела к активным действиям: он обращался в инстанции внутри страны, писал коллегам за границу, искал возможности юридической поддержки.

На этой волне всего несколько месяцев спустя он энергично вступился за андеграундные группы The Plastic People of the Universe и DG 307 в их противостоянии коммунистическим властям. Если бы не позиция воспрянувшего духом Вацлава Гавела, как знать, чем бы закончился суд над молодыми музыкантами, которых ждали заготовленные заранее показательно жесткие приговоры? В результате его усилий сроки были сокращены. Но что еще более важно — в ходе этого процесса диссиденты-интеллектуалы, до той поры находившиеся в подполье, вновь почувствовали свою силу, достоинство, выпрямились во весь рост. Прямым следствием этого стала Хартия 77.

С той знаменитой премьеры началась жизнь Кроба как «гавеловского» режиссера. За последующие десятилетия он поставил многие пьесы друга в профессиональных театрах в Чехии и других стран, но, по собственному признанию, работать с любительскими коллективами ему всегда было интереснее. Не имея специального образования, Андрей Кроб сумел вскрыть глубинные смыслы произведений Гавела. Даже в одной и той же пьесе, режиссируя снова и снова, он находил что-то новое. «Для меня Гавел — это вечная тема, которая всегда заводит меня в новые тупики, из которых приходится искать выходы, и выходы эти удивительно гавеловские: я сам всегда удивляюсь тому, как много еще можно в нем открыть».

Они оставались творческими соратниками и близкими друзьями до конца. Кроб с женой были последними дорогими гостями, которых принимала Ольга незадолго до своей смерти. И несколько недель до кончины Вацлава в Градечке Андрей провел с ним вместе…

Рядом — другая жизнь

У Кроба была насыщенная творческая и общественная жизнь и вне отношений с Гавелом. Еще в годы работы Na Zábradlí он увлекся пантомимой, чему способствовали непрерывающиеся контакты театра с Ладиславом Фиалкой — автором и постановщиком первого представления-пантомимы на этой сцене. Да и встреча с Леонидом Енгибаровым (в 1964 году на Международном конкурсе клоунов в Праге он занял первое место) тоже добавила интереса к этому жанру. Русские корни Кроба и знание им русского языка сблизили их еще больше. Особенно после того, как мим стал частым гостем в Праге: там у него и чешской журналистки и художницы Ярмилы Галамковой родилась дочь.

Затем было участие в шоу Pantomimа Alfreda Jarryho в пражском клубе Reduta — в 1960—1970-х гг. культовом месте встреч многих творческих личностей. Там состоялось знакомство Андрея Кроба с прославленными чешскими актерами и мимами Цтибором Турбой, Борисом Гибнером, Болиславом Поливкой. Он активно включится в их индивидуальные и совместные проекты как технический консультант, а впоследствии и как участник шоу. Когда же этот этап закончился, по рекомендации Турбы он влился в труппу знаменитого Circus Alfred, где проработал с 1972 по 1979 год.

Одновременно в первой половине 1970-х гг. Андрей Кроб приходит в театр Яры Цимрмана уже не как редкий случайный гастролер, а как член труппы. Он продолжает помогать с декорациями и техническим оснащением, а также появляется на сцене во множестве эпизодических и нескольких главных ролях, последнюю из которых (праотца Чеха в спектакле по пьесе Зденека Сверака и Ладислава Смоляка «Чешские небеса» с подзаголовком «Драматическое завещание Цимрмана») играет и по сей день. Как эстафету Кроб принял ее от покойного друга, человека схожей судьбы и убеждений Яна Кашпара — одного из тех, кого он сам привел в этот театр.

Андрей Кроб продолжает развивать и свой собственный театральный проект DNT, так удачно стартовавший «Оперой нищих». За годы существования (а театр и поныне работает в небольшом помещении на улице Mánesova в Праге) через него прошло множество актеров: от школьников и рабочих, для которых, возможно, он стал первым театром в жизни, до известных театральных и общественных деятелей — Ладислава Смоляка, Евы Голубовой, Ивана Гавела… Андрей Кроб, известный режиссер, признанный мэтр, говорит об этом почти любительском коллективе с нежностью и гордостью: «Мы сообщество людей, которые встретились случайно из-за одной пьесы Гавела <…> Сейчас мы никому себя не навязываем, мы уже не те гавеловские пропагандисты, которыми были раньше. Думаю, это, вероятно, больше и не нужно». Тем не менее именно пьесы Гавела составляют основу репертуара, как и другие примеры драматургии театра абсурда — любимого жанра Кроба.

Помимо театра режиссер работал над несколькими художественными фильмами, писал сценарии, снимал документальные циклы, в том числе о самиздате и своих друзьях Гавловых. Одним из самых значимых проектов, много говорящих о его взглядах и жизненной позиции, стал «Оригинальный видеожурнал» (1985—2019). Кроб был его основателем, оператором, редактором и директором, он работал с Яном Румлом, Павлом Качирком, Яном Кашпаром и др. Идею же документировать происходящее в диссидентской среде подала Ольга Гавлова. До революционного 1989 года «Видеожурнал» отражал культурные события, в которых были задействованы выброшенные властями из профессии или и вовсе запрещенные представители творческой интеллигенции и чехословацкого андеграунда. Просмотры происходили на квартирах, в том числе у самого Кроба: «У кого был видеомагнитофон и кто был „нашим“ человеком, приглашал желающих на просмотр. Говорили, что иначе нельзя».

В 1989 году сотрудники журнала стали летописцами событий Бархатной революции. «В то время мы днем носились по Праге, снимали и отвозили отснятый материал Яну Кашпару. Он все это монтировал. Уже отредактированный материал мы к вечеру развозили по театрам и кинотеатрам, а также в книжные магазины, где „Видеожурнал“ крутили на импровизированных экранах». Благодаря этому проекту сохранились редкие записи о политических переговорах за закрытыми дверями и о бешеной энергетике толпы на Вацлавской площади и пражской Летне.

«Та неповторимая атмосфера, когда люди улыбались друг другу, чиновники были приветливы, а молодежь пропускала старших вперед в трамваях, когда все были в одной лодке», произвела на Андрея Кроба незабываемое впечатление, убедила в правильности курса. Происходившее потом чуть притушило эйфорию от революционных свершений. Уже после ухода из жизни друга и президента в одном из интервью Андрей Кроб с грустью сказал: «Вашек твердил, что эта революция не последняя, что нужна еще одна. Не то чтоб мы должны бегать с транспарантами и творить всякое на улицах, надо совершить революцию в сердце и мозгах. Чтобы мы могли осознать, что наш долг — думать, ведь сколько всего плохого сегодня воспринимается как совершенно нормальное явление. Вот против чего решительно выступал Гавел. В этом смысле я полностью принял его позицию».

***

Зная о происхождении Андрея Кроба, журналисты часто спрашивали его об отношении к России. На фоне войны, которую родина предков развязала против соседней суверенной страны, нельзя не вспомнить его провидческие слова, сказанные еще пятнадцать лет назад, в 2008 году, в ответ на вопрос «Надо ли бояться имперской России?»: «От их братских объятий перехватывает дыхание, иногда до смерти. Они всегда считают своим долгом советовать, помогать и таким образом фактически контролировать другого. Так что, несмотря на мои теплые воспоминания из детства, я должен согласиться с Вацлавом Гавелом, когда он говорит: русские уверены, что, куда бы они ни ступили, эта земля принадлежит им навсегда».

Литература

Alternativní kultura — Příběh české společnosti 1945—1989. Nakladatelství Lidové noviny, 2001

Havel V. The Beggar's Opera. Cornell University Press, 2001

Hraběta J., Magdoňová J. Přes Zábradlí k Cimrmanům. XYZ, 2022

Голинков Д. Крушение антисоветского подполья в СССР. 1917—1929 годы. «Родина», 2022