Об этом, например, свидетельствует количество нобелевских лауреатов: за все время существования СССР их насчитывалось всего 10 человек, тогда как за этот же период нобелевские премии получили 160 американских ученых, 60 ученых из Германии, столько же из Франции и Великобритании и так далее.

В основе своей научное, как и технологическое отставание СССР — результат созданной там системы взаимоотношений между наукой и властью. Верхушка научного сообщества срослась с аппаратом контроля над наукой. Научная политика была подчинена приоритетам государственного и партийного аппарата. В научных учреждениях была выстроена централизованная иерархическая структура управления, планирование научных исследований, кадровая политика и международные связи находились под жестким контролем партийных органов и госбезопасностиⁱ. Партийная и чекистская бюрократия плохо разбиралась в содержании научных исследований и дискуссий, но хорошо понимала свою задачу: заставить ученых работать в интересах коммунистического режима, для чего требовалось держать их под жестким административным, политическим и идеологическим контролем, сочетая вполне успешно методы кнута и пряника. Впрочем, сами ученые-естественники, в отличие от своих коллег гуманитариев, с первых дней советской власти прекрасно поняли выгоды от сотрудничества с ней. Лояльность режиму щедро вознаграждалась независимо от классовой принадлежности, тогда как любое подозрение в недостаточной приверженности власти жестоко каралось.

Эта система привела к появлению в советской науке крайне уродливого, но в общем естественного для тоталитарного режима явления — лысенковщины, ставшей подлинной раковой опухолью, поразившей биологию и некоторые иные дисциплины. Это использование идеологической риторики и административных методов, вплоть до репрессий, для противоборства с противниками и утверждения монополии одной группировки ученых, чья деятельность не имела ничего общего с наукой. Оно было названо по имени Трофима Лысенко, человека, ответственного за разгром биологии в Советском Союзе, преследования и нередко репрессии ученых, которые не соглашались с его безграмотными идеями. Это привело к многолетнему отставанию в СССР биологии, не преодоленному и по сей день. Хотя наибольший размах лысенковщина приобрела в биологии, она пустила метастазы во многие другие отрасли науки.

«НАРОДНЫЙ АКАДЕМИК»

Лысенко родился в 1898 году в крестьянской семье в деревне Карловка Полтавской губернии. Учебу начал в тринадцатилетнем возрасте в двухклассной деревенской школе, затем — в Низшей садоводческой школе в Полтаве, потом в Училище земледелия и садоводства в Умани и, наконец, получил диплом агронома в заочном отделении Киевского сельскохозяйственного института. Собственно, этим его образование исчерпывалось. Он не защитил, да и не писал ни кандидатскую, ни докторскую диссертации, не сдавал никаких требуемых для этого экзаменов, не знал ни слова на каком-либо иностранном языке и с подозрением относился к зарубежной науке, считая знакомство с «буржуазными» исследованиями вредным занятием, которое «может не туда завести». Человек, лично знавший Лысенко, писал: «Будучи знакомым с несколькими страничками, написанными им собственноручно, я смею утверждать, что ... Лысенко был удручающе безграмотен. Книжная и письменная культура были ему чужды»ⁱⁱ. Его выдвижение на ключевые посты в Академии наук СССР и Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ) было связано не с научными достижениями, но с умением обещать Кремлю то, в чем он был в тот или иной момент крайне заинтересован, постоянно декларируемой идеологической лояльностью, а также кадровой политикой власти, стремившейся оттеснить с руководящих должностей в Академии наук ученых прежней формации и заменить их своими ставленниками «от сохи и станка». Неслучайно Лысенко именовали «народным академиком», имея в виду его происхождение и, не исключено, низкий образовательный уровень. Сам Лысенко как-то проговорился, сказав: «Имея способности и желание, в нашей стране легко стать ученым. ... У нас очень трудно и даже невозможно провести резкую, непереходимую грань между учеными и неучеными. ... В этом сила советской науки, сила каждого советского ученого. Вот почему тот путь, который привел меня к науке, является обычным, доступным для любого гражданина Союза»ⁱⁱⁱ.

Быстрая карьера Лысенко началась во второй половине 1920-х годов во время его работы на селекционной станции Всесоюзного института растениеводства, которым тогда руководил известный ботаник Николай Вавилов. В 1927 году эту станцию, находившуюся в Гяндже в Азербайджане, посетил корреспондент «Правды» Виталий Федорович. Опубликованная вскоре после его встречи там с Лысенко статья подняла молодого агронома до небес. В книгах, посвященных Лысенко и лысенковщине, до сих пор широко цитируются выдержки из этого опуса. «Лысенко решает (и решил) задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день... У босоногого профессора Лысенко теперь есть последователи, ученики, опытное поле, приезжают светила агрономии зимой, стоят перед зелеными полями станции, признательно жмут ему руку», — писал Федорович.

Как именно можно «решить задачу» удобрения полей без туков и удобрений, корреспондент «Правды» не рассказал, да его, похоже, это не интересовало. Главное было в другом — к «босоногому профессору», человеку из народа, сыну крестьянина приезжают светила науки и «признательно жмут ему руку». Собственно, с этой статьи и начался феерический взлет Трофима Лысенко к высоким академическим постам. В этом не было ничего удивительного. «Правду», орган Центрального Комитета партии большевиков, советская номенклатура вплоть до 1991 года читала с карандашом в руках. Хвалебная статья в ней воспринималась как предвестие продвижения вверх по кадровой лестнице, а критическая — как сигнал «ату его!». Но самое важное в том, что «Правду» внимательно читали в Кремле, в том числе сам Сталин. В удобрениях он понимал мало, но не мог не заинтересоваться молодым выходцем из народной толщи. Такие люди Сталину были очень нужны.

«ЯРОВИЗАЦИЯ» — НОВОЕ СЛОВО В АГРОНОМИИ

О закавказских полях без удобрений Лысенко забыл сразу же, когда выяснилась научная несостоятельность этого замысла. Но у него появилась нечто лучшее. Лысенко и его сотрудники обратили внимание на то, что если семена озимой пшеницы прорастить при низких положительных температурах, то их можно сажать весной и они дают неплохие всходы. Иными словами, озимая пшеница превращается в яровую. Это, на первый взгляд, сулило немало выгод. Можно, например, избежать вымерзания посевов, их вымокания, гибели под ледяной коркой и так далее. Этот феномен был назван ими «яровизацией». Проблема, однако, заключалась в том, что о нем было известно, по крайней мере, за сто лет до первых публикаций Лысенко и его сотрудников и, что еще важнее, никакого увеличения урожайности его применение не давало. Но это не остановило ни «народного академика», ни его покровителей из руководства советских сельскохозяйственных ведомств и близких к ним ученых.

Важное значение в раскручивании пропагандистской кампании вокруг яровизации имела довольно темная история о том, как отец «народного академика» Денис Лысенко закопал осенью в снег два мешка озимой пшеницы и посеял их весной 1929 года. В результате, как объявила советская пресса, в том числе «Правда», любознательный колхозник собрал намного больший урожай, чем у обычной яровой пшеницы, посеянной, как и полагается, весной. Проверить эти сообщения никто не мог и, главное, никто и не пытался. А сами авторы путались, рассказывая, какой именно урожай собрал любознательный колхозник. Правда, в столичных кругах получила распространение версия о том, что Денис Лысенко никаких экспериментов проводить и не пытался, но просто спрятал в снегу зерно, чтобы укрыть его от проводивших коллективизацию отрядов ОГПУ.

Как бы то ни было, эта история была широко разрекламирована. Одним из организаторов этой кампании был нарком земледелия Украины Александр Шлихтер. Недоучившийся студент, ставший видным большевиком, Шлихтер прославился, главным образом, участием в исключительно жестком подавлении крестьянского восстания в Тамбовской области. В награду за усердие в карательных операциях Шлихтер был послан на дипломатическую работу, а в конце 1920-х годов назначен наркомом земледелия Украины. До сих пор некоторые исследователи лысенковщины пытаются найти какие-то научные аргументы, оправдывающие интерес Шлихтера и других руководителей советского сельского хозяйства к «яровизации». Думается, однако, этот интерес был следствием сокрушительного удара, который коллективизация нанесла по сельскому хозяйству СССР и особенно Украины. В условиях острейшего экономического и политического кризиса 1929—33 годов советское руководство лихорадочно искало возможности исправить положение дел, в том числе с помощью тех или иных научных методов, правда, не имея ни малейшего представления о научной стороне дела. По сути дела, это была надежда на чудо. Но эта надежда вывела Лысенко на первые роли в советской биологической науке. В первой половине 1930-х годов началось массовое внедрение яровизации. Если в 1935 году яровизированными семенами было засеяно чуть больше двух миллионов гектаров, то в 1940 году — уже 14 миллионов гектаров. Однако к концу предвоенного десятилетия стало ясно, что никакой прибавки урожайности этот метод не дает, и в годы Второй мировой войны яровизация была свернута.

ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД ТРОФИМА ЛЫСЕНКО

Тем не менее, в 1930-е годы Лысенко получил все мыслимые и немыслимые награды и должности. В 1934 году его назначают научным руководителем, в 1936 — директором Всесоюзного селекционно-генетического института в Одессе, а в 1940 году он перебирается в Москву на пост директора Института генетики АН СССР, которым он руководил до 1965 года. В 1934 году его избирают академиком Академии наук Украины, через год — академиком ВАСХНИЛ, а в 1939 году — академиком так называемой «большой Академии», то есть АН СССР. Он трижды лауреат Сталинской премии, Герой Социалистического труда, восемь раз награжден орденом Ленина. Столь фантастические успехи можно объяснить двояко: либо Лысенко действительно гений, своего рода советский Леонардо да Винчи, либо талантливый мошенник, хорошо понимающий, что именно хотят от него советские власти и как использовать в своих целях практически полную безграмотность партийной иерархии в научных вопросах. Сравнения с Леонардо да Винчи, даже советского образца, Лысенко никак не выдерживает. Следовательно, остается второй вариант.

Действительно, стратегия и тактика действий Лысенко столь же незамысловата, сколь и эффективна. Сначала выдвигается некая идея, позволяющая, по мнению ее автора, в короткие сроки решить важную народно-хозяйственную задачу. А повышение продуктивности сельского хозяйства относилось, наравне с созданием военной промышленности, к важнейшим приоритетам Кремля. Перманентная нехватка продовольствия в результате подорвавшей советское сельское хозяйство коллективизации грозила рано или поздно привести к массовым выступлениям против режима. При этом, предлагая очередной рецепт решения той или иной важной сельскохозяйственной проблемы, Лысенко обещает добиться успеха в два-три года. Это особенно привлекает власть, поскольку серьезные ученые никогда не дают и не давали подобных авантюристических обещаний. «Сталин нашел-таки в простом выходце из крестьянской среды, чуждой „аполитичному академизму“, „народного академика“ — официальную альтернативу Вавилову. Лысенко обещает сделать много и быстро, вывести эффективные сорта основных сельхозкультур не за 10—20 лет, а за два года. Вот это подлинный стахановец и ударник в науке», — пишет российский исследователь Эрнст Трусканов ^iv.

И, наконец, в Кремле «народному академику» доверяют намного больше, чем академическим ученым, которые, несмотря на свою лояльность советской власти, остаются для нее чужыми и подозрительными. Последние, в свою очередь, не рискуют выступить против любимца вождя, прекрасно понимая, что их обвинят в саботаже и попытке срыва важнейших для страны программ и проектов. Так что спокойней дать положительную оценку очередному предложению Лысенко, оставив, разумеется, для себя какую-нибудь лазейку с тем, чтобы когда провал «народного академика» станет ясным, можно было бы осторожно подчеркнуть, что они и ранее не были уверены в успехе многообещающего начинания.

Следующая стадия наступает, когда предложение Лысенко одобрено Политбюро ЦК; он получил деньги и другие ресурсы, а партийные органы на местах — указание всемерно ему помогать во внедрении нового прогрессивного метода в жизнь. Через год-другой неизбежно выясняется, что очередное начинание в лучшем случае бессмысленно. Но местные власти и особенно колхозы, которым поручено заниматься этим практически, не спешат поставить центр в известность о надвигающемся фиаско. Им хорошо известно, что идея Лысенко одобрена не просто ЦК, но лично Сталиным, поэтому сообщение о том, что она оказалась несостоятельной, на деле означает, что вождь народов, который никогда не ошибается, на сей раз допустил промах. Даже намек на это может кончиться очень скверно. Например, их самих могут обвинить в саботаже жизненно важного для сельского хозяйства начинания или даже в сознательном искажении предложенных Лысенко методик с целью дискредитации нового, многообещающего метода. Поэтому спокойней и безопасней отчитаться об успехах, а не докладывать о провалах. Что касается самого Лысенко, то он отчитывался об успехах на основе полученных от колхозов анкет, причем никто не проверял, насколько содержавшиеся в них сведения соответствовали действительности. Такого рода схемы типичны не только для советской сельскохозяйственной науки, но и для функционирования советской системы вообще. Достаточно вспомнить, например, печально известную борьбу с потреблением алкоголя во время горбачевской перестройки. Местные партийные органы и винодельческие хозяйства прекрасно понимали бессмысленность и вредность уничтожения виноградников, но предпочитали вырубать их, в том числе уникальные посадки, вместо того, чтобы добиваться от центра корректировок нелепой политики.

АВГУСТОВСКАЯ СЕССИЯ ВАСХНИЛ 1948 ГОДА

Но вернемся к Лысенко. До конца Второй мировой войны его можно было считать скорее ловким жуликом, успешно паразитирующем на интеллектуальном убожестве советской верхушки, чем носителем своего рода злого начала в науке. Но в 1948 году ситуация изменилась.

К концу войны позиции Лысенко заметно пошатнулись. Широко распространенная в СССР практика очковтирательства и фальсификации отчетности, в том числе относящейся к урожайности сельскохозяйственных культур, в военное время стала опасной. Сочинители оптимистических, но не соответствующих действительности реляций о положении дел в тех или иных областях и районах могли очень быстро оказаться в лубянских подвалах с весьма неприятными последствиями. Стало невозможным скрывать, что рецепты «народного академика» оказались в лучшем случае бессмысленными. Похоже, в аппарате ЦК накопилось достаточно информации относительно провалов Лысенко, и в апреле 1948 года руководитель Отдела науки ЦК ВКП(б) Юрий Жданов, сын секретаря ЦК Андрея Жданова и будущий зять самого Сталина, выступил с публичной критикой Лысенко. Это был важный сигнал, что положение «народного академика» крайне неустойчиво. И тогда он пошел ва-банк. 17 апреля 1948 года он отправил Сталину письмо, в котором просил освободить его от обязанностей президента ВАСХНИЛ, поскольку он стал объектом нападок «вейсманистов, неодарвинистов» и других противников мичуринского учения, которое он, Лысенко, всеми силами защищает и утверждает. Намек был более чем понятен: мичуринцы — это истинные советские патриоты, а вайсманисты — законспирировавшиеся враги, протаскивающие в советскую науку вредные буржуазные теории.

Письмо Лысенко попало на сталинский стол в удачное для его автора время. Во второй половине 1940-х годов в СССР происходило очередное закручивание гаек, нарастала волна политических репрессий, жертвами которой становилась, в первую очередь, интеллигенция, способная увидеть пороки сталинской системы. Любое мнение, не укладывавшееся в убогие рамки сталинистской риторики, объявлялось «преклонением перед Западом», идеализацией капитализма и проявлением враждебной и ущербной буржуазной идеологии. Судя по всему, Сталин воспользовался письмом Лысенко для атаки на советскую научную элиту, которую он, правда, без особого на то основания, подозревал в недостаточной лояльности. И 27 июля 1948 года Лысенко был принят Сталиным совместно с Берией, Маленковым, Микояном, Булганиным и Кагановичем. На этой встрече Лысенко было дано указание разгромить своих научных противников, обвинив их в отстаивании идеалистических буржуазных подходов в биологии. Этому и была посвящена сессия ВАСХНИЛ, состоявшаяся в августе 1948 года.

В научном плане разногласия между Лысенко и его оппонентами сводились к двум вопросам. Первый — наследование приобретенных признаков, на чем настаивал Лысенко, объявляя это альфой и омегой мичуринской биологии, и с чем были не согласны его противники. Грубо говоря, суть утверждений «народного академика» сводилась, например, к тому, что если в некоторой популяции мышей им все время отрубать хвосты, то рано или поздно мыши станут рождаться бесхвостыми. Кстати говоря, такие опыты проводились в действительности, но кончились безрезультатно. Кроме того, Лысенко отвергал хромосомную теорию наследственности, которая к середине ХХ века была признана практически всеми учеными, объявляя ее вейсманизмом-морганизмом, то есть неприемлемой для советских ученых идеалистической ересью.

Августовская сессия ВАСХНИЛ вылилась в беспощадное избиение научных противников Лысенко. Вот некоторые типичные примеры «научной» критики, которую сторонники «народного академика» обрушили на головы оппонентов. «Мичуринцы гордятся тем, что им не по пути с Дубининым, Жебраком, Шмальгаузеном (видные ученые, противники Лысенко — ЮФ). Но мичуринцы ставят вопрос: доколе же вы, исповедующие лженауку, вы, популяризаторы и оруженосцы ее, не поймете, что пути советского ученого и зарубежных проповедников идеализма в биологии совершенно противоположны и никогда непримиримы», — вещал один из видных лысенковцев, доктор биологических наук Глущенко^v. Но политический тон сессии задал академик Марк Митин, считавшийся ведущим советским философом, известный своей непомерной активностью в деле искоренения в СССР различных буржуазных концепций и заодно их носителей. «Мы можем гордиться, что наш советский ученый И. В. Мичурин открыл и овладел законами сознательного управления развитием организмов. Пусть всякие космополиты от науки утверждают, что „вопросы приоритета в науке не имеют значения“. Мы же должны быть преисполнены законной гордостью тем, что этот величайший вклад в биологическую науку принадлежит русскому советскому ученому. ... Мичурин мечтал о том, чтобы превратить нашу страну в цветущий сад. Эта мечта успешно претворяется в жизнь в стране сталинских пятилеток. Все те, кто сопротивляется прогрессивному, подлинно научному, мичуринскому направлению в биологии, будут отброшены с пути плодотворного развития нашей передовой биологической науки»^vi. Митин знал, что говорил. Действительно, противники Лысенко были уволены из научных институтов и вузов, многие из них арестованы. Биология в СССР перестала существовать.

Вслед за сессией ВАСХНИЛ были проведены так называемые «павловские сессии» Академии медицинских наук и Академии наук СССР, на которых суду сталинской инквизиции были подвергнуты академики Орбели, Сперанский, Бериташвили, Анохин и Штерн, которых обвинили в отклонении от учения Ивана Павлова. В результате физиология в СССР оказалась изолированной от мировой науки и на несколько десятилетий было прервано развитие генетики, физиологии, психологии, психиатрии. Первую скрипку в медицинской науке стал играть небезызвестный Снежневский, директор Института судебной психиатрии, автор печально известной «вялотекущей шизофрении», благодаря которой до самого краха советской власти в психушки запирались сотни диссидентов.

В конце 1948 года началась подготовка некоего Всесоюзного совещания заведующих кафедрами физики, дабы запретить в СССР изучение теории относительности Эйнштейна и квантовой механики и осудить их как идеалистические буржуазные извращения научного знания. Это удалось предотвратить только потому, что советским лидерам стало ясно, что без квантовой механики невозможно создать атомную бомбу. Но зато коммунистические мракобесы в полной мере отыгрались на кибернетике и теории информации, объявив их буржуазными лженауками. В результате долгое время расчеты ракет, самолетов и танков производились огромными коллективами выпускников ведущих советских вузов, вооруженными логарифмическими линейками и арифмометрами. Есть и другие примеры, иллюстрирующие общую закономерность — подлинное развитие науки несовместимо с интересами тоталитарных режимов, которые видят в науке сферу социальной деятельности, которую они в силу собственной безграмотности не могут контролировать.

МЕТАСТАЗЫ ЛЫСЕНКОВЩИНЫ

После смерти Сталина Лысенко удалось сохранить свои позиции вплоть до 1965 года благодаря поддержке Хрущева, который видел в «народном академике» близкую ему по духу фигуру «выходца из народа», пекущегося о благе государства и народа. Его крах наступил лишь после снятия Хрущева. Говорят, что, когда Лысенко дозвонился Брежневу и попросил его о поддержке, новый советский лидер ответил ему, что по образованию он инженер, по профессии — партийный работник, в биологии ничего не смыслит, а потому Лысенко должен разбираться со своими противниками в рамках Академии наук. Так это или нет, неизвестно, но в 1965 году табу на критику Лысенко и защиту генетики было снято. Лысенко был уволен со всех своих постов и превратился в парию. Никто из ученых Академии наук, в том числе те, кого он продвинул на высокие должности, не хотели с ним общаться. Излишней сентиментальностью советские академики, как, впрочем, их нынешние собратья, не отличались.

Лысенко давно уже нет в живых, генетика давно уже признана советской и российской властью, но возможность новой лысенковщины отнюдь не исключена. Ее метастазы, сохранившиеся с советских времен, в последнее время все сильнее дают о себе знать. Так, Путин диктует историкам, как надо излагать историю российско-украинских отношений, повторяя давно списанную в архив теорию «единого народа», рассуждая о «сакральном» значении Крыма для России и россиян, возводя на исторический пьедестал фигуру киевского князя Владимира. Похоже, ему очень импонирует сравнение с этим историческим деятелем. Депутаты Государственной думы диктуют ученым, как надо писать историю Второй мировой войны, угрожая карами за отклонение от единственно правильной, по их мнению, точки зрения. Руководитель российского военно-промышленного комплекса Дмитрий Рогозин долгое время лоббировал идею строительства военной базы на Луне и даже успел истратить миллиард рублей на разработку предварительного проекта. А чекисты уверяют российское руководство и общественность, что они могут сканировать мозги зарубежных государственных деятелей. В общем, как сказано у Экклезиаста, что было, то и будет и «нет ничего нового под солнцем».