Историки и политологи спорят, зачем Путину понадобилось мирить большевиков и их противников. Нередко говорят, что идея согласия предназначена для консолидации общества в условиях надвигающейся политической и социальной нестабильности. Мне кажется, что лозунг «национального примирения» используется Кремлем для того, чтобы обелить большевистский режим и тем самым облегчить установление нового тоталитаризма. И чем основательнее мы забудем о преступлениях коммунистической власти, тем больше вероятность того, что они могут повториться. А потому в нынешнем, 2017 году было бы важно вспомнить не только о столетии октябрьского переворота, но и о восьмидесятилетии «Большого террора», начало которого обычно датируется 1937 годом.

«Большой террор»

О сталинском терроре 1937—38 гг. известно многое: опубликованы документы ВКП(б) и ее «вооруженного отряда» — НКВД; статистика, воспоминания немногих выживших жертв и столь же немногих выживших организаторов массовых репрессий, в том числе Хрущева и Микояна. Тем не менее несколько важных вопросов остаются без ответа. Первый и, пожалуй, самый острый: можно ли называть репрессии этих лет «Большим террором», имея в виду, что по размаху и масштабам они заметно отличались от всех иных преступлений большевизма?

Статистика действительно внушает ужас. За два года органами Главного управления государственной безопасности НКВД было арестовано по политическим обвинениям не менее 1,71 млн человек, из которых было осуждено не менее 1,44 млн и приговорено к расстрелу не менее 724 тысяч человек. Повторяющаяся формула «не менее» означает, что на самом деле количество арестованных, осужденных и казненных может быть гораздо больше. Наряду с этим так называемыми «милицейскими тройками» было осуждено еще как минимум 400 тысяч человек, попавших в категорию «социально вредных элементов», к которым относились нарушители паспортного режима: как правило, это были спасавшиеся от колхозного рабства крестьяне, не имевшие права на получение паспорта. Судами общей юрисдикции в те годы было приговорено не менее двух миллионов человек, в числе которых были отнюдь не только уголовные преступники.

Помимо казненных по приговору судов и разного рода внесудебных органов (пресловутых «троек», особых совещаний и иных изобретений социалистической юстиции), в лагерях, тюрьмах и колониях умерло около 160 тысяч человек. Наконец, среди осужденных и расстрелянных по уголовным статьям было немало людей, преследовавшихся по политическим причинам. Всего же, по подсчетам российских историков, «в 1937—1938 гг. в результате карательной деятельности государства страна потеряла около 1 млн человек погибшими»². По данным демографов, в конце 1930-х годов в результате «Большого террора» в лагерях, колониях и тюрьмах находилось примерно три процента взрослого населения России в возрасте от 15 до 59 лет. При этом количество умерших заключенных составляло в 1938 году 29 процентов от общего числа умерших в этом возрасте в России³.

Казалось бы, эти чудовищные цифры дают основания говорить о 1937—38 гг. как об эпохе исключительных по числу жертв массовых репрессий. Вспомним, однако, о других преступлениях советской власти. Во время Гражданской войны 1918—22 гг. чекистами и Красной армией были казнены десятки тысяч заложников и сотни тысяч выступивших против большевиков рабочих и крестьян. В том числе в 1920 году было убито или депортировано от 300 до 500 тысяч донских казаков⁴. От голода 1921—22 гг. умерло около пяти миллионов человек. Во время коллективизации более двух миллионов «кулаков» были депортированы в Сибирь, на Север, в пустыни Казахстана, где многие погибли. В период голодомора только в Украине умерло не менее шести миллионов крестьян (иногда называют значительно большие цифры). Сотни тысяч украинцев и поляков, живших на аннексированных в 1939 году территориях Западной Украины и Западной Белоруссии, а также граждан Молдавии и государств Балтии, оккупированных в 1940 году, были отправлены в «отдаленные районы». К ним нужно добавить немцев Поволжья, депортированных в 1941 году, крымских татар, чеченцев, ингушей, балкарцев и представителей других народностей, высланных в пустынные районы Казахстана в 1944 году, и многих других пострадавших от большевистской власти⁵.

Иными словами, по количеству жертв «Большой террор» уступал, например, голодомору. Но именно он стал символом большевистских репрессий. Причина, думается, в том, что, в отличие от предшествовавших ему кампаний арестов, расстрелов и ссылок, террор 1937—38 гг. затронул помимо рядовых граждан СССР и высшие слои партийно-государственной иерархии, структуры госбезопасности и армии. Именно это стало контрапунктом так называемого «секретного» доклада Хрущева 1956 года. Он обвинил Сталина не в массовых репрессиях против всех групп и слоев тогдашнего светского общества, а лишь в преследованиях видных деятелей коммунистической партии и вооруженных сил, в том числе тех, кто сам был среди организаторов репрессий как во время Гражданской войны, так и в последующие годы, вплоть до начальных стадий террора 1937—38 гг.

В этом проявилась античеловеческая сущность советского строя: массовые убийства политических противников и представителей «враждебных классов», священнослужителей, революционеров, принадлежавших к небольшевистским партиям (прежде всего эсеров и меньшевиков), и даже большевиков, участвовавших в тех или иных оппозиционных группах в партии, рассматривались как нечто приемлемое и полезное. Так, например, расстрелянный в 1938 году Бухарин был реабилитирован только в 1988 году, в разгар горбачевской «перестройки». А до этого он и многие другие высшие деятели ВКП(б), казненные при Сталине, считались не только оппозиционерами, но и «шпионами», «диверсантами» и «фашистскими наемниками».

По сути дела, возмущение Хрущева и его сторонников, как и многих коммунистов за пределами СССР, вызывали не репрессии как таковые, а лишь то, что они затронули сторонников Сталина. Это именовалось в советской политической риторике «нарушениями социалистической законности». Все остальные репрессии, по мнению коммунистических идеологов и историков, видимо, нарушением законности не являлись: уничтожение человека, придерживающегося иной точки зрения, согласно максимам «социалистической законности», не только целесообразно, но и законно.

1937 год: версии и мифы

Удар, обрушившийся в 1937—38 гг. на население СССР и на советскую номенклатуру, породил многочисленные версии и мифы, призванные объяснить его характер и масштабы. Одни из них оправдывают большевистский режим и Сталина, другие более или менее верно подмечают отдельные причины «Большого террора». Однако до сих пор нет полной ясности относительно того, что побудило Сталина ликвидировать не только потенциальную массовую опору новой оппозиции, но и около 150 тысяч партийно-государственных аппаратчиков, в том числе самых высокопоставленных; высших и средних военачальников; ученых, среди которых было немало крупных конструкторов новой военной техники; партийных литераторов и деятелей культуры.

До конца 1980-х гг. в СССР и международном коммунистическом движении была официально признана точка зрения, сформулированная еще при Хрущеве. Репрессии против номенклатуры, говорили партийные идеологи, были вызваны сталинской паранойей, которая действительно имела место, и кознями руководителей ОГПУ-НКВД-МГБ-МВД, использовавших болезненную подозрительность вождя в собственных карьеристских целях и порочивших честных коммунистов. Такое объяснение позволяло вывести из-под критики советский режим, а также пришедший к власти после смерти Сталина высший слой партийной иерархии.

Опубликованные после 1991 года документы опровергли эту версию. Инициатором массовых репрессий в 1937—38 гг., как, впрочем, и в иные периоды советской истории, были не карательные органы, а высшие партийные инстанции. Чекисты были послушными, часто инициативными, но все же исполнителями решений, принятых Сталиным. А Сталин включал и выключал машину террора, руководствуясь не столько параноидальными страхами, сколько политическими и идеологическими соображениями. Наконец, массовые репрессии были характерной чертой всех коммунистических режимов, обусловленной их политической и идеологической природой. «Официальные догмы большевизма жестко и неукоснительно диктуют политику насилия как „повивальной бабки истории“; насильственных революций как „локомотивов истории“; классовой борьбы вплоть до полного уничтожения одного класса другим; диктатуры пролетариата; уничтожения частной собственности; отрицания правового государства и гражданского общества; попрания прав наций и прав человека; отрицания семейного воспитания; установления мировой империи коммунизма», — писал Александр Яковлев⁶. И действительно, реализовать стратегические установки коммунистического вероучения можно только путем жесточайшего насилия, в том числе физического уничтожения оппонентов.

Тем не менее исследователи и политические деятели, испытывающие ностальгию по советскому прошлому, выдвигают объяснения «Большого террора», призванные хотя бы частично снять со Сталина и большевизма ответственность за массовые репрессии. Так, в последние годы появилась версия, что источник террора коренился не в природе коммунистического режима и его лидеров, а в отсталой политической культуре и психологии масс. Говорится, что большевистский режим был порождением массовых ожиданий и фобий, он институционально оформил свойственную русскому обществу коллективную агрессию и пренебрежение к личности. Трудно спорить с тем, что советское общество в конечном итоге смирилось с коммунистическим режимом, приспособилось к нему; более того, немало советских граждан использовало террор для решения своих личных задач. В архивах Лубянки до сих пор хранятся четыре миллиона доносов, поступивших от рядовых граждан. И все же утверждение, что коммунистическая система была порождением массовой психологии населения бывшей Российской империи, вряд ли выдерживает критику. Скорее, она была навязана этому населению террором и интенсивным промыванием мозгов.

Совершенно неправдоподобна теория о том, что Сталин вроде бы собирался отстранить партию от власти и начать демократизацию политической системы на основе принятой в 1936 году новой Конституции. Партийная номенклатура, утверждают сторонники этой версии, стремилась сохранить свое привилегированное положение и инициировала террор для того, чтобы связать Сталину руки и вынудить его отказаться от намеченных планов. Это объяснение не подтверждается ни документами, ни тем фактом, что номенклатура сама стала жертвой террора и никакой демократизации в СССР не произошло. Более того, именно в результате «Большого террора» в СССР окончательно оформилась тоталитарная сталинская диктатура. Вместе с тем есть определенные свидетельства, что Сталин и его окружение действительно опасались, что избиратели могут воспользоваться принятой в 1936 году Конституцией и выдвинуть в выборные органы, в том числе в Верховный Совет, неподконтрольных властям кандидатов.

Распространена также версия, что в середине 1930-х гг. Сталин убедился, что партийная номенклатура некомпетентна, коррумпирована, развращена и не способна обеспечить поступательное развитие страны, и решил заменить ее своими выдвиженцами, толковыми и образованными «эффективными менеджерами». Правда, эту замену Сталин проводил свойственными ему методами, основанными на формуле «нет человека — нет проблемы». Как и многие другие концепции, относящиеся к событиям советской истории, такое объяснение может быть частично верным. В данном случае верно то, что к середине 1930-х гг. выявилась организационная импотенция так называемых «старых большевиков», которые составляли основную массу советской номенклатуры 1920—30-х гг. Верно и то, что в результате «Большого террора» они были заменены молодыми выдвиженцами, главным образом из рабочей среды или мелкого городского мещанства. Однако уровень профессиональной компетенции последних был не многим выше, а подчас и существенно ниже, чем у их предшественников. Их плюсами в глазах Сталина была рабская преданность вождю, крайне искаженное марксистскими догмами представление об окружающем мире и практически полная безграмотность в социальных вопросах. Никто из них не только не осмеливался, но и не был в состоянии поставить под сомнение теоретические установки вождя, даже если бы захотел.

Но, пожалуй, наиболее распространенным является объяснение «Большого террора» тем, что в высших кругах партийно-советской номенклатуры и армейского командования действительно существовал антисталинский заговор. Нередко, например, можно услышать и прочитать, что заместитель министра обороны маршал Тухачевский и группа высокопоставленных военных готовились силой сместить Сталина и Ворошилова, захватить власть и установить военную диктатуру. С одной стороны, эта версия выглядит вполне правдоподобной: далеко не все в советской верхушке одобряли сталинские методы. Но с другой, никаких доказательств существования подобных заговоров, кроме показаний, полученных в НКВД от лиц, обвиненных в их подготовке, нет. А методы, которыми чекисты выбивали такого рода признания, хорошо известны.

Обстоятельства, которые важно учитывать

Эта статья вовсе не предназначена для того, чтобы изложить и обосновать какую-то оригинальную теорию, объясняющую возникновение и размах «Большого террора». И тем не менее хотелось бы привлечь внимание к ряду фактов и обстоятельств, которые помогут лучше понять логику процессов, приведших к массовым репрессиям 1937—38 гг.

Подготовка «Большого террора» началась задолго до 1937 года. Так, в январе 1933 года, выступая на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), Сталин выдвинул зловещий тезис об обострении классовой борьбы и усилении государственной власти в процессе создания бесклассового общества, заявив, что «уничтожение классов достигается не путем потухания классовой борьбы, а путем ее усиления». Была поставлена задача «развеять в прах последние остатки умирающих классов». Были определены категории будущих жертв: частные промышленники, частные торговцы, бывшие дворяне и священники, кулаки и так называемые подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, «буржуазные интеллигенты» и иные «антисоветские элементы».

Появление в начале 1933 года этих тезисов, ставших политико-пропагандистским обоснованием будущего террора, было, разумеется, далеко не случайным. К этому времени стало ясно, что сопротивление массовой коллективизации со стороны крестьянства (а оно составляло в эти годы 80 процентов населения СССР) приобрело масштабы и ожесточение, свойственные гражданской войне. Пик этого сопротивления пришелся на 1930 год. Тогда в СССР произошло около 14 тысяч массовых крестьянских выступлений, в которых участвовало почти 2,5 миллиона человек. Шансы на успех у них были нулевые, они носили стихийный характер, не были скоординированы друг с другом, повстанцы не имели лидеров и были вооружены в лучшем случае легким стрелковым оружием, им катастрофически не хватало боеприпасов. Сопротивляться хорошо вооруженным войскам ОГПУ и в ряде случаев частям Красной армии они не могли. Но тем не менее крестьянские протесты показали, что большевистский режим отторгается значительной частью населения страны.

Подавление крестьянских восстаний военной силой — лишь один из элементов насильственной коллективизации. Главными ее инструментами были депортация всех активных противников независимо от их имущественного положения, а также голодомор. Неслучайно районы, в наибольшей степени пораженные голодом (Украина, Поволжье, Северный Кавказ, Казахстан, часть Сибири), примерно на 85 процентов совпадают с зонами, где протестные выступления крестьян в 1928—32 гг. имели максимальный размах.

Депортации и массовый голод подорвали физические и моральные силы крестьянского сопротивления. Колхозы, по сути дела, представляли собой архаические сельские общины, облегчавшие полицейский и административный контроль над крестьянством. Это привело к застою в производстве, снижению урожайности, упадку животноводства, что продолжалось до последних дней СССР. Тяжелейшие поражения Красной армии летом и осенью 1941 года были во многом обусловлены нежеланием крестьян в солдатской форме, испытавших на себе ужасы коллективизации, сражаться за сталинский режим.

Драконовские методы проведения коллективизации не могли не осложнить политическую ситуацию в стране и в партийной верхушке. С одной стороны, даже лояльное режиму население (в том числе и партийные массы), хотя частично, было ошеломлено жестокостью коллективизации и почувствовало тяжелые последствия вызванного ею развала сельского хозяйства. Соответственно, в обществе нарастали оппозиционные настроения, усиливались сомнения в правильности курса, который был связан с именем Сталина. Это не могло не влиять на партийный аппарат и армейское офицерство.

С другой стороны, в ходе коллективизации выдвинулись молодые кадры, готовые без колебаний выполнять самые чудовищные распоряжения руководства. Они стали опорой сталинского режима, основными исполнителями массовых репрессий и впоследствии — костяком коммунистической номенклатуры хрущевского и даже брежневского периодов. Это создало для Сталина и его клики побудительные мотивы и одновременно возможности для ликвидации тех социальных групп, которые могли стать ядром консолидации антибольшевистского или как минимум антисталинского сопротивления в обществе, а также потенциальной оппозиции в партийной и военной верхушке. В частности, вождь не мог исключить, что его соратники попытаются взвалить на него ответственность за все ужасы и провалы коллективизации, чтобы, как принято теперь говорить, сменить лидера для того, чтобы сохранить режим.

Пляски смерти

Убийство Кирова в декабре 1934 года позволило Сталину расширить круг подлежащих репрессиям и расстрелам групп за счет исключенных из партии большевиков, участвовавших в тех или иных внутрипартийных оппозиционных группах. Началась подготовка всей системы НКВД к резкому усилению массового террора, как направленного против рядовых граждан, так и нацеленного на чистку партийно-советского аппарата.

В августе 1936 года был проведен первый открытый судебный процесс по делу так называемого «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра». По делу проходили бывшие высокопоставленные большевики, в том числе близкие к Ленину в прошлом члены Политбюро ЦК ВКП(б) Зиновьев и Каменев. Все 16 обвиняемых были расстреляны. В январе 1937 года состоялся процесс «Параллельного антисоветского троцкистского центра», главными подсудимыми на котором были Карл Радек и Юрий Пятаков. В сентябре 1936 года нарком внутренних дел Ягода был снят со своего поста: его заподозрили в том, что он симпатизирует оппозиционерам. На его место был назначен садист и алкоголик Николай Ежов, вошедший в историю под именем «кровавый карлик». Он и завершил к февралю 1937 года перестройку карательных органов.

В конце февраля — начале марта 1937 года прошел пленум ЦК ВКП(б), посвященный политическому обоснованию массовых репрессий в среде партийной и хозяйственной элиты. Особое внимание было уделено Бухарину и Рыкову, которые были исключены из партии и тут же арестованы. В докладе Сталина «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» беспощадная борьба с врагами постулировалось как важнейший приоритет партийной работы. Он объявил, что троцкисты и иные политические противники переродились в «беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц» и, соответственно, подлежат «выкорчевыванию и разгрому». На Пленуме выступили 73 человека, из которых 56 были вскоре расстреляны. Судебный процесс над Бухариным, Рыковым и другими лидерами бывшей правой оппозиции состоялся в марте 1938 года. Все они были приговорены к смертной казни.

Наконец, в июле 1937 года был подписан и направлен в регионы Оперативный приказ НКВД СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», утвержденный Политбюро ЦК ВКП(б). Приказ определял контингенты, подлежащие репрессии: бывшие кулаки, оставшиеся в деревне или осевшие в городах; бывшие члены социалистических партий; священство; бывшие белые офицеры и т. д. Была установлена система «лимитов» по первой (расстрел) и второй (заключение в лагерь) категориям для каждого региона, а также определен состав «троек». В них входили начальники Управлений НКВД, секретари обкомов и областные прокуроры. Приговоры выносились заочно, без участия защиты и обвинения и обжалованию не подлежали. Всего в ходе «кулацкой операции», в основном завершенной к лету 1938 года, было осуждено не менее 818 тысяч человек, из которых расстреляно около половины.

Массовые репрессии 1937—38 гг. перерастали в геноцид. Жертвами преследований становились представители нацменьшинств: поляки, немцы, латыши, литовцы, эстонцы, финны, греки, румыны, болгары, китайцы, иранцы, афганцы. В этот период в рамках так называемых «национальных операций» НКВД было осуждено 330—350 тысяч человек, три четверти которых были расстреляны. Больше всего пострадали поляки — их было уничтожено около 140 тысяч⁷.

К ноябрю 1938 года Сталин пришел к выводу, что цели «Большого террора» достигнуты. Были ликвидированы или деморализованы возможные оппоненты в обществе и в истеблишменте. Население СССР было ввергнуто в состояние прострации. Миллионы заключенных превратились в рабов, трудившихся на «великих стройках коммунизма» за миску баланды. «Кровавый карлик» Ежов был заменен Лаврентием Берией и вскоре расстрелян. Накал репрессий несколько ослаб.

Уроки истории

На этом можно было бы поставить точку, но стоит задуматься об уроках «Большого террора». Под топор репрессий попали не только те слои и группы, которых большевики считали (обоснованно или нет) врагами нового строя. Шаг за шагом в кровавую воронку втягивались сначала верные слуги режима, а затем и его высшая номенклатура. В этом заключается жестокая и зловещая логика истории. Подавляющее большинство людей, принадлежавших к большевистскому истеблишменту и кончивших свою жизнь в расстрельных подвалах НКВД, было замешано в преступлениях режима. Многие из них без колебаний отправляли на смерть не только противников большевизма, но и тех, кому просто не повезло родиться в России. Но, пожалуй, самое главное в том, что «Большой террор» в том или ином его варианте — не столько пьеса политического абсурда, сколько закономерное следствие попытки реализовать социальную доктрину, противоречащую природе человека.