В Чехии и Словакии до сих пор спорят о том, можно ли было сохранить единое государство и нужно ли было это делать. К этим спорам и аргументам pro et contra мы обратимся чуть позже. А сейчас о том, как в современной России трактуют события 1991—92 гг. Олег Лушников, советник посольства СССР в Чехословакии в 1984—90 гг., а ныне сотрудник правительственного Российского института стратегических исследований, близкого к службе внешней разведки, заявил: «Я всю свою жизнь <…> посвятил работе с этой страной. <…> Для меня этот „развод“ был неожиданным и непонятным. <…> Никаких объективных обстоятельств, ни экономических, ни политических, для того, чтобы жить по отдельности, я не видел»¹.

В том, что для бывшего советского дипломата (или разведчика) распад Чехословакии был «неожиданным и непонятным», ничего удивительного нет. Но подобными убогими оценками в России до сих пор пичкают общественное мнение. На самом же деле, «бархатный развод» был вызван серьезными причинами: государства просто так не распадаются. Но сначала важно понять, как Чехия и Словакия оказались в одном государстве.

Сложный путь к единому государству

Чехи и словаки — живущие рядом народы, говорящие на родственных, понятных друг другу языках. Между ними никогда не было конфликтов на этнической почве. Сегодня, как и ранее, широко распространены смешанные браки. Один из крупнейших чешских мыслителей и государственных деятелей, отец-основатель Первой республики Томаш Гарриг Масарик — словак по отцу и, видимо, немец по материнской линии: он сам писал о том, что его мать «по-немецки говорила лучше, чем по-чешски». И в той, и в другой стране немало тех, кто и сегодня уверен в том, что лучше было бы жить в одном государстве, а в его распаде, как, впрочем, и во всех других неприятностях, виноваты политики.

Исторические траектории чешского и словацкого народов начали расходиться более тысячи лет тому назад. В Х веке нашей эры распалась Великая Моравия, мощное раннефеодальное государство в Центральной Европе, объединявшее славянские племена, из которых вышли чехи, словаки, мораване и некоторые другие западнославянские народы, жившие на территории современных Чехии, Моравии, Словакии, Венгрии, частично — южной Польши и западной Украины.

В первой половине прошлого тысячелетия Чешское королевство было одним из самых блестящих государств средневековой Европы. Оно включало в себя Богемию, Моравию, Силезию и некоторые немецкие территории. Прага конкурировала с Парижем за звание столицы Европы. Чешский король Карел Люксембургский вошел в историю как император Священной Римской империи Карл IV.

Ситуация в Богемии резко контрастировала с положением дел в словацких землях. В XI веке территории, населенные предками словаков, были завоеваны венграми и входили в состав Венгерского королевства. Долгое время их именовали Северной (Верхней) Венгрией. Словаки не имели ни государственности, ни своей автономии.

Различия между политическим и экономическим положением чехов и словаков сохранялись и после того, как Чешское и Венгерское королевства стали частью империи Габсбургов, с 1804 года — Австрийской империи, а с 1867-го — Австро-Венгерской. Чешское королевство вошло в состав Цислейтании, состоявшей из земель Австрийской короны, а Словакия осталась частью Венгерского королевства, образовавшего вместе с Королевством Хорватии и Славонии так называемую Транслейтанию. В 1867—1918 гг. словаки стали объектом особо агрессивной «мадьяризации»: культурной и языковой ассимиляции входивших в состав Венгерского королевства народов.

Во второй половине XIX века и в чешских, и в словацких землях набирали силу национальные движения, но реальные перспективы независимого государства чехов и словаков появились только во время Первой мировой войны. Ни тот, ни другой народы не горели желанием воевать за империю Габсбургов. Чехи и словаки массово переходили на сторону государств l’Entente cordiale — Сердечного согласия, известного в российском политическом просторечии как Антанта. Во Франции, Италии и России из них были сформированы чехословацкие части, позже названные легионами.

В чешских и словацких политических (в первую очередь — эмигрантских) кругах обсуждались проекты создания независимого государства. Главную роль в этих дискуссиях играли Томаш Масарик, чех Эдвард Бенеш и словак Милан Растислав Штефаник, астроном, политик, в годы войны — военный летчик, ставший к ее концу бригадным генералом французской армии.

Летом 1918 года, когда в Париже и Лондоне убедились в невозможности заключения сепаратного мира с Веной, державы-победительницы решили ликвидировать Австро-Венгерскую империю. На ее территории возникли независимые государства, в том числе Чехословакия. Ее первым правительством был признан созданный в 1915 году в эмиграции Чехословацкий национальный комитет во главе с Масариком, Бенешем и Штефаником.

Первая республика: унитарное государство и «чехословакизм»

Создание нового государства — дело крайне сложное. Нужно было дать ответ на много ключевых вопросов, в частности, будут ли чехи и словаки жить в одном государстве. И если да, то будет ли это государство унитарным, федеративным или конфедеративным? На первый вопрос лидеры чехов, словаков и, что важнее, держав-победительниц дали положительный ответ. Единое славянское государство в самом центре Европы мыслилось как противовес немецкому и венгерскому влиянию.

Сложнее было с определением его устройства. Это было предметом долгих и непростых переговоров лидеров чешской и словацкой эмиграции. В марте 1915 года в Кливленде (США) был подписан так называемый Кливлендский протокол, в котором предполагалось равноправие Чехии и Словакии в федеративном союзе с полной национальной автономией. Но уже в мае 1918 года в Чехо-Словацком договоре, заключенном в Питтсбурге (США), речь шла только о словацкой автономии. Говорилось, что Словакия будет иметь собственную администрацию, сейм и юстицию, а словацкий язык станет государственным в школах и в общественной жизни.

Однако в конституции Первой республики, принятой в 1920 году, никакой автономии Словакии предусмотрено не было. Причин тому несколько. Словаки не имели достаточного политического опыта, кадров и институтов, необходимых для формирования полноценно функционирующей автономии. Наиболее известный лидер словаков Милан Штефаник, ставший осенью 1918 года министром обороны Чехословакии, в мае 1919 года погиб в авиакатастрофе недалеко от Братиславы. Но это лишь часть проблемы.

После крушения Австро-Венгерской империи Словакия, в отличие от Чехии, находилась в очень сложном положении. Не было собственных вооруженных сил и полиции, в некоторых регионах царила анархия. «Вооруженные солдаты, возвращавшиеся с фронта, поддерживали стихийные бунты в деревнях и местечках. Грабеж и насилие обращались против ненавистной государственной администрации, нотариусов, жандармов как воплощения обид и страданий в годы войны, а также против торговцев, трактирщиков и зажиточных слоев», — сообщается в вышедшей в начале 2000-х гг. фундаментальной работе «История Словакии»². Только благодаря чешским войскам в январе 1919 года из Словакии были вытеснены венгерские части, а летом того же года были разгромлены банды венгерских красноармейцев Бела Куна, вторгшиеся в Словакию и создавшие на части ее территории Словацкую советскую республику. В этих условиях словацкий политический и интеллектуальный истеблишмент вряд ли мог рассчитывать на получение автономии в только что возникшей Чехословакии.

Формирование унитарного государства происходило на основе ставшей официальной конституционной доктриной концепции «чехословакизма». Утверждалось, что чехи, словаки и мораване представляют собой единый «чехословацкий» народ, а их языки являются своего рода диалектами единого «чехословацкого» языка. Как не без остроумия заметил один из адептов этой доктрины Милан Штефаник, «словаки — это чехи, живущие в Словакии, а чехи — это словаки, живущие в Чехии»³.

Идеи чехословакизма были сходны с концепцией «югославизма», предполагавшей, что все этносы на территории бывшей Югославии (иногда речь даже идет обо всех южных славянах) являются единым народом, который должен жить в едином государстве. Эти и другие ирредентистские теории стали во многом естественной интеллектуальной реакцией на сложнейшую этнополитическую ситуацию, возникшую в результате ликвидации Австро-Венгерской империи. Создание на ее территории только моноэтнических государств казалось малореальным. Среди них были бы совсем небольшие и нежизнеспособные, а провести государственные границы в соответствии с зонами расселения этносов во многих случаях просто невозможно: люди разных национальностей нередко жили на одних и тех же территориях.

Поэтому после Первой мировой войны в Центрально-восточной и Южной Европе пошли по пути создания относительно крупных государств, в том числе со смешанным в этническом плане населением. В Польше кроме поляков жило немало украинцев, белорусов и евреев. Югославия в этническом отношении вообще представляла собой лоскутное одеяло. В Чехословакии в начале 1920-х гг. чехи составляли примерно половину населения, 23 процента — немцы, 15 процентов — словаки, пять процентов — венгры, четыре процента — украинцы и так далее. В свете этого доктрина, утверждающая реальность единого чехословацкого народа, как тогда казалось, открывала путь к формированию мощной государствообразующей нации.

По Конституции 1920 года Чехословакия была провозглашена национальным государством чехословацкого народа. Но при этом этническим меньшинствам, не принадлежавшим к «чехословакам» (к ним относились прежде всего немцы и венгры), были обеспечены широкие национальные права. В частности, в парламенте депутаты, представляющие национальные меньшинства, имели право выступать на родном языке, в Карловом университете сохранялось историческое разделение на чешское и немецкое отделения и т. д. Предполагалось, что по мере экономического развития этнические и культурные различия, да и роль национального фактора в целом, будут постоянно уменьшаться.

Однако события развивались иным образом. Так, немецкое меньшинство настаивало на коллективных правах, главное — на автономии. Предоставить ее Прага не могла. Это подрывало бы унитарную природу государства, не говоря уже об опасности отделения населенных судетскими немцами районов, особенно после прихода в Германии к власти нацистов.

Непросто обстояли дела и в Словакии. С начала 1920-х гг. словаки все более начинали воспринимать себя как современную развивающуюся нацию. По мере становления и распространения словацкой национальной идеи в политической и культурной элите Словакии стали отрицать существование чехословацкой нации. Усиливались позиции Словацкой народной партии Андрея Глинки и других политических сил, выступавших за автономию, а к концу 1930-х гг. и за независимость Словакии. Помимо всего прочего, росло недовольство тем, что чехи, будучи наиболее крупной нацией, имевшей в среднем более высокий уровень образования, административного и политического опыта, играли основную роль в административной, политической и деловой элите страны.

Прага оказалась в непростой ситуации. С одной стороны, предоставление Словакии автономии означало бы отказ от чехословакизма и унитарного государства и немедленно сделало бы актуальным вопрос об автономии судетских немцев, венгров и других национальных меньшинств. С другой — сохранение унитарного государства способствовало эскалации напряженности между чехами и словаками.

Аннексия нацистской Германией Судетской области в результате Мюнхенского диктата поздней осенью 1938 года резко усилила сепаратистские настроения в Словакии, которые стимулировались Берлином и его агентурой. А после оккупации Чехии в марте 1939 года Словакия была объявлена независимым союзным Германии государством, хотя фактически находилась под полным контролем германских властей.

Коммунистический период: федерация по советской модели

После поражения Германии и восстановления независимости Чехословакии в 1945 году вопрос о форме государственного устройства занял одно из первых мест в политической дискуссии о будущем страны. Президент Эдвард Бенеш выступал за децентрализацию по территориальному, а не национальному признаку на четыре земли: Чехия, Моравия и Силезия, Словакия, Подкарпатская Русь. Центральная власть должна была делегировать часть своих полномочий законодательной и исполнительной властям этих земель. Коммунисты имели в виду воспроизведение в том или ином виде советской модели: формально провозглашается федеративное устройство, на деле же реальная власть сосредоточивается в руках партийного аппарата, руководство которым осуществляется из единого центра. После февральского переворота 1948 года эта концепция была реализована на практике, правда, в первые двадцать лет, до 1968 года, в виде так называемой «асимметричной федерации».

По Конституции Чехословакии, принятой в мае 1948 года, в Чехии действовали республиканские, то есть центральные чехословацкие органы власти, а в Словакии были созданы особые, словацкие национальные органы: Словацкий Национальный Совет из 100 депутатов и Коллегия Уполномоченных, представлявшая собой орган исполнительной власти. Эта политическая конструкция не решала проблем, имевшихся в отношениях двух народов. В Словакии нарастало недовольство тем, что реальная власть принадлежала руководству компартии, находившемуся в Праге и далеко не всегда считавшемуся с позицией словацких властей, в том числе партийных. В Праге, в свою очередь, подозревали словаков в скрытом сепаратизме и стремились всячески ограничить самостоятельность местных органов. В 1960 году была упразднена Коллегия Уполномоченных, а ее функции перешли к Президиуму Словацкого Национального Совета.

Проблемы, накопившиеся в отношениях чехов и словаков, попытались решить коммунисты-реформаторы, пришедшие к власти в 1968 году. Был разработан и в октябре 1968 года, уже после оккупации страны советскими войсками, принят конституционный закон, по которому создавались национальные государства чешского и словацкого народов — Чешская и Словацкая республики, имевшие широкие полномочия. Однако попытки реализовать эти полномочия были пресечены после того, как в 1970 году реформаторы были отстранены от власти и начался период так называемой «нормализации». Принятие политических и экономических решений, которые в наиболее важных случаях согласовывались с Москвой, и контроль за их выполнением, как и до 1968 года, осуществлялись иерархической, жестко централизованной партийной структурой. А партийные и государственные власти двух республик в лучшем случае выступали в роли исполнителей этих решений.

В 1970—80-х гг. наличие каких-либо проблем во взаимоотношениях чешского и словацкого народов отрицалось. Однако они существовали и нарастали. В Чехии считали словаков склонными к коллаборационизму с Советским Союзом, поскольку во главе страны находился словак Густав Гусак, автор политики «нормализации». Вызывал недовольство чехов курс на опережающие темпы экономического развития Словакии и перекачивание туда материальных и финансовых ресурсов в ущерб интересам чешских регионов. В Словакии же сохранялось появившееся еще в 1920-х гг. недовольство недостаточным влиянием на общегосударственную политику и засилие чехов в органах власти.

«Бархатный развод» вслед за «бархатной революцией»

Многим казалось, что после падения коммунистического режима противоречия между чехами и словаками могут быть благополучно разрешены. Осенью 1989-го и ранней весной 1990 года чехи и словаки действовали единодушно и синхронно. Две возникшие в то время ключевые оппозиционные организации, Гражданский форум в Чехии и Общественность против насилия в Словакии, работали скоординированно. Но вскоре их интересы стали расходиться. Дезинтеграция жесткой идеологизированной диктатуры позволила накопившимся противоречиям и проблемам выйти на поверхность и в течение трех лет привести к распаду чехословацкой федерации.

Часто в «бархатном разводе», наступившем вскоре после «бархатной революции», обвиняют чешские и словацкие политические элиты. Немало людей убеждены, что, действуя в своих эгоистических интересах, вопреки мнению народов, политики уничтожили единое государство вместо того, чтобы совместными усилиями устранить разрушающие его противоречия. Действительно, в начале 1990-х гг. к сохранению единой Чехословакии склонялись около двух третей населения как в Чехии, так и в Словакии. Да и по сей день разделение Чехословакии поддерживают менее половины граждан двух стран. Так, в октябре 2017 года 42 процента жителей Чехии считали, что образование самостоятельной Чехии — это положительное событие. В Словакии разъединение с Чехией позитивно оценили четыре процента опрошенных⁴.

Проблема, однако, в том, что политика, основанная исключительно на общественном мнении, может привести к неприятным и даже тяжелым последствиям. Примеров тому немало. В современной России большинство населения поддерживает преступную аннексию Крыма. В итоге даже оппозиционные российские политики демократического толка вынуждены занимать крайне уклончивую позицию относительно возвращения полуострова Украине. Не очевидно, что выход Великобритании из Европейского союза, за который проголосовало большинство граждан страны, оправдан как в экономическом, так и в политическом отношении. Иными словами, большинство далеко не всегда оказывается право. И политикам подчас приходится принимать не слишком популярные решения для того, чтобы избежать серьезных трудностей и провалов.

И, наконец, важно задать вопрос: как могла развиваться ситуация, если бы осенью 1992 года чешские и словацкие политики не договорились о мирном и спокойном разделении страны?

Сразу же после падения коммунистического режима и в чешском, и в словацком обществе начали открыто говорить о взаимном недовольстве друг другом. Настроения значительной части интеллектуальной элиты в Чехии выразил, например, известный чешский писатель Людвиг Вацулик, автор знаменитого манифеста «Две тысячи слов». В цитируемой до сих пор статье «Наш словацкий вопрос» он писал, что «обиды» словаков на чехов имеют глубокие индивидуальные и социально-психологические корни, что словаки недостаточно подготовлены к равноправным отношениям с другими народами, никогда не имели своего самостоятельного государства. Чехи помогли словакам во всем, а они до сих пор жалуются на качество помощи, постоянно стремятся получить то, что им, словакам, вообще не причитается. Чехи, по его словам, должны «стать просто чехами»⁵. Не нам судить, прав был Людвиг Вацулик или нет. Важно другое: такие настроения получили широкое распространение в чешской культурной и политической среде.

Дело, разумеется, не только и не столько в обидах, уходящих корнями в историческое прошлое. Имело место определенное различие политических установок и настроений. Как писал сотрудник Гамбургского университета Вооруженных сил ФРГ и Карлова университета Карел Водичка, «в 1989 г., перед крушением коммунистического режима, политическое, экономическое и социально-психологическое положение в Словакии было иным, нежели в Чешской Республике. Большая часть словаков относительно хорошо адаптировалась к социально-экономическим условиям „реального социализма“. Словацкое общество не считало — в отличие от чешского — сорок лет „реального социализма“ однозначным шагом назад. <…> Словакия в 1989 г. не была достаточно готова к радикальным общественным переменам, но лишь к определенному варианту перестройки. В 1992 г. словацкие граждане ретроспективно оценивали коммунистический режим положительнее, чем чехи»⁶. Эти и другие различия в массовом и элитарном сознании, безусловно, важны. Но они преходящи. В конце концов, время лечит многое.

Свою роль в распаде Чехословакии сыграла политика коммунистического режима по преимущественному развитию в Словакии предприятий военно-промышленного комплекса и связанных с ним отраслей тяжелой промышленности и машиностроения. Их старались сконцентрировать подальше от западной границы и вблизи СССР. После ноября 1989 года и затем распада Организации Варшавского договора и краха Советского Союза производимая ими продукция оказалась никому не нужна. Перед словацким обществом встала острая проблема: как трансформировать эти предприятия. Для этого требовались ресурсы, которые хотели получить из Чехии. Естественно, такие требования встречали в Праге далеко не благоприятное отношение. Были и другие проблемы, по которым сталкивались экономические интересы двух частей республики.

Ключевым фактором распада страны стала невозможность найти компромисс по двум вопросам: форме государственного устройства и экономической политике. В 1990—92 гг. и в Чехии, и в Словакии об этом велись острые споры. Летом 1992 года в обеих республиках прошли парламентские выборы. В Чехии победили сторонники радикальных рыночных реформ, выступавшие за сохранение единого чехословацкого государства. 2 июля 1992 года к своим обязанностям приступил новый кабинет министров Чешской Республики во главе с Вацлавом Клаусом, лидером Гражданской демократической партии (ODS).

Позиция Клауса и его сторонников была проста. Они отвергали конфедеративное устройство страны, считая, что только федерация может обеспечить единство действий на всем пространстве Чехословакии, необходимое для радикальных экономических реформ. По их мнению, следовало усилить значение федерального парламента и полномочия федерации в налоговых, социальных и энергетических вопросах. Но если это невозможно, то остается только один выход: разделение страны. А затягивание вопроса о государственном устройстве способствует ее дальнейшей дезинтеграции, что может сделать процесс неконтролируемым и спровоцировать вмешательство внешних сил.

В Словакии победили политические силы, обещавшие мягкие экономические реформы и усиление социальной поддержки. Одновременно они добивались проведения независимой словацкой внутренней и внешней политики, ставя знак равенства между национальной идентичностью и государственным суверенитетом Словакии. 14 июля 1992 года словацкое правительство заявило о стремлении к формированию новых отношений с Чехией и созданию такой модели, при которой Словакия будет признана как субъект международного права. Фактически речь шла об очень мягкой конфедерации. Тогда же правительство Чехии заявило, что оно примет меры по обеспечению существования Чешской Республики как самостоятельного государства в случае провала переговоров о государственном устройстве страны.

Эти переговоры провалились. Лидеры победившего в Словакии Движения за демократическую Словакию, включая Владимира Мечьяра, пытались договориться о чешско-словацкой унии или конфедерации. Для чешского правительства это было неприемлемым. Прага настаивала: либо плотная федерация, либо раздел страны.

Итог известен. 17 ноября 1992 года Национальный совет Словакии и Чешский национальный совет рекомендовали в срочном порядке рассмотреть документ, который законодательно закрепил бы распад единого государства чехов и словаков. 25 ноября парламент ЧСФР принял Закон о прекращении существования чехословацкой федерации с 31 декабря 1992 года. Голосование состоялось в 13 часов 21 минуту 43 секунды. 92 депутата из 150 голосовали «за». Для принятия закона требовалось 90 голосов.

Споры о неизбежности и необходимости «бархатного развода» идут до сих пор. Но главное все же в том, что два народа, их политические и интеллектуальные элиты и правительства смогли спокойно, без конфликтов и крови договориться о том, как решить исключительно острую и деликатную политическую проблему, а затем также спокойно разделить экономические активы, вооруженные силы, финансы и так далее. Это уникальный опыт, свидетельствующий о высокой политической культуре и чехов, и словаков.

Наверно, в начале 1990-х гг. можно было бы избежать распада государства, например, проведя референдум, итог которого очевиден — сохранение Чехословакии. Но само по себе это не решило бы накопившиеся и обостряющиеся проблемы в отношениях двух народов. И кто знает, чем бы это закончилось.