«Советский Союз, республик этак из тридцати-сорока»

Конечные границы советского Отечества в том разговоре Молотов не уточнил. Во второй половине 1930-х гг. это успешно сделали молодой кинодраматург Мануэль Большинцов и другие авторы сценария двухсерийной драмы «Великий гражданин», посвященной ожесточенной борьбе большевиков-сталинцев с коварными троцкистами, вредившими социалистическому строительству.

Вторая серия эпической киноленты режиссера Фридриха Эрмлера — верного коммуниста, в юности служившего в ЧК — вышла на экраны страны в ноябре 1939 года, буквально накануне вторжения Красной армии в соседнюю Финляндию. Кульминацией стала сцена пламенного выступления главного положительного героя, партийного руководителя Петра Шахова, на краевом совещании передовиков производства. Под бурные аплодисменты слушателей Шахов заявил: «Эх, лет через двадцать, после хорошей войны, выйти да взглянуть на Советский Союз, республик этак из тридцати-сорока, черт его знает, как хорошо!» Музыку к фильму написал композитор Дмитрий Шостакович.

Великий вождь посчитал, что все политические акценты расставлены правильно, включая непременного черта, и полезную кинодраму одобрил. Поэтому в следующем году творческий коллектив заслуженно был награжден новоучрежденной Сталинской премией I степени, исчислявшейся в денежном измерении в 100 тыс. рублей (средний ежемесячный заработок горожан в 1940 году составлял 200-300 рублей; килограмм хлеба стоил 2-2,5 рубля, картофеля — 60-70 копеек, сахара — пять-шесть рублей, колбасы — 10-20 рублей; пальто стоило 300-600 рублей, костюм — 200-300 рублей, валенки — 150-200 рублей).

Популярностью «Великий гражданин» пользовался недолго, так как постепенно его триумфальный пафос вступал во все более острое противоречие с новыми пропагандистскими объяснениями событий 1930-х гг. Позднее любые упоминания о последовательном сближении Советского Союза с нацистской Германией считались злобной антисоветской клеветой. В послевоенной версии цензоры аккуратно вырезали из страстной речи Шахова саморазоблачительные слова о «тридцати-сорока» республиках «земшарного» СССР, уже не соответствовавшие сталинской легенде о миролюбивой политике советского государства в 1939—1941 гг., ставшего жертвой вероломной гитлеровской агрессии. В хрущевскую и брежневскую эпоху неудобный фильм, несмотря на талантливые актерские работы, окончательно предали забвению.

Однако факт оставался фактом: создатели «Великого гражданина» интуитивно уловили потаенный смысл большевистского внешнеполитического курса 1939 года, стратегическая цель которого (в соответствии с ленинской доктриной) заключалась в создании Советского Союза «республик этак из тридцати-сорока». Но это могло произойти только в случае начала Второй империалистической войны, должной разрушить буржуазно-капиталистические государства Европы, как либерально-демократического, так и фашистского блока, не говоря уже о нейтральных странах.

Не еврей

Секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин по достоинству оценил речь Адольфа Гитлера, произнесенную им в Рейхстаге 28 апреля. Ее принципиальное значение заключалось не в том, что сказал фюрер по поводу территориальных изменений в Европе, границ и денонсации англо-германского военно-морского соглашения 1935 года, а в том, чего возбужденный оратор не сказал. Рейхсканцлер демонстративно воздержался от публичных выпадов против СССР — следовательно, он услышал и правильно понял мартовские заявления Сталина, прозвучавшие на XVIII съезде партии. Позднее за эту сталинскую речь, положившую начало глубоким изменениям в советско-германских отношениях, Молотов торжественно выпивал с министром иностранных дел Третьего Рейха Иоахимом фон Риббентропом: именно Риббентроп познакомил Гитлера с немецким переводом сталинского выступления.

При всем своем авантюризме Гитлер отчетливо понимал, что ограниченные в силах и ресурсах германские ВВС, Вермахт, а также достаточно слабый военно-морской флот не смогут сразу воевать против вооруженных сил Польши, Великобритании, Франции и СССР. Противников требовалось разбивать поодиночке, хотя даже в этом случае, с учетом формального нейтралитета США, грандиозный замысел рейхсканцлера взять реванш за поражение в Великой войне 1914—1918 гг. выглядел сомнительным и опасным предприятием.

После апрельской речи фюрер доверительно беседовал с Риббентропом, изложив рейхсминистру свое видение внешнеполитических перспектив. Борьбу за германское доминирование следовало вести поэтапно: сначала надо было разгромить Польшу, потом нанести сокрушительное поражение Великобритании и Франции, причем допускался и политический вариант принуждения западных демократий к миру на выгодных условиях, и лишь затем, после успешного освоения завоеванных ресурсов в Европе, Германия могла начать решающую битву против СССР на Востоке.

По признанию Гитлера, Рейх делал Польше определенные предложения, как будто для того, чтобы избежать вооруженного конфликта и путем переговоров урегулировать острую проблему Данцига, где 92 % населения составляли немцы — но лишь для того, чтобы Варшава отвергла германские инициативы как неприемлемые для суверенного государства, что в итоге позволило фюреру разорвать германо-польский пакт о ненападении.

Молниеносное нападение на Польшу планировалось на вторую половину лета. Для провокации конфликта предполагалось использовать подпольные украинские повстанческие организации, действовавшие в восточных областях Речи Посполитой, в первую очередь в Галиции.

Антипольский проект встречал единственное препятствие в виде непредсказуемой реакции Советского Союза. Таким образом, чтобы начать войну против Польши, Гитлер нуждался как минимум в нейтральной позиции СССР, о чьих вооруженных силах рейхсканцлер имел смутное представление. Он колебался, занимал выжидательную позицию, но Риббентроп, мечтавший о достижении компромисса с СССР, уговаривал фюрера предоставить ему необходимые полномочия, чтобы выяснить планы Сталина в отношении Германии.

Теперь в хитроумной игре по скрытому сближению с Берлином Москве следовало повышать ставки. Сталин решил сделать сильный ход и произвести впечатление на нацистов, чтобы показать им серьезность своих намерений. Для этого началась внутрипартийная травля народного комиссара иностранных дел Максима Литвинова. Старый революционер и член большевистской партии, возглавлявший наркомат (НКИД) с 1930 года и уцелевший во время кровавой «ежовщины», с точки зрения Сталина имел несколько непростительных недостатков.

Во-первых, следователи НКВД выбивали из арестованных сотрудников НКИД показания, компрометирующие наркома как покровителя «врагов народа». Во-вторых, Литвинов зарекомендовал себя сторонником создания системы коллективной безопасности: он считал необходимым заключение широкой конвенции с участием центральноевропейских государств для сохранения мира и предотвращения гитлеровской агрессии. Но главная задача сталинской политики заключалась не в том, чтобы остановить экспансию Рейха, а в том, чтобы позволить ему передраться с другими буржуазно-империалистическими государствами, в то время как СССР некоторое время оставался бы в стороне от большой войны. Поэтому с подачи Сталина послушный Молотов на одном из совещаний обвинил Литвинова в «политическом головотяпстве», то есть в неумении понять подлинный смысл скрытых намерений и директив руководства большевистской партии.

Наконец, в-третьих, сын еврейского торговца Меер-Генох Валлах (как звали Литвинова при рождении) никак не мог вести полноценные переговоры с нацистами-юдофобами и выступать в роли доверенного эмиссара Сталина. Выявившиеся «разногласия» Молотова с Литвиновым послужили формальной причиной для его отставки.

3 мая председатель президиума Верховного Совета СССР, покорный и безвольный Михаил Калинин, подписал указ о назначении председателя Совнаркома товарища Вячеслава Молотова по совместительству наркомом иностранных дел. На следующий день указ был опубликован в печати. Литвинов тихо ушел со сцены и как будто канул в небытие, иностранным журналистам НКИД не дал никаких комментариев и объяснений¹.

Немецкие дипломаты сразу же отметили большое значение состоявшихся кадровых перестановок. Фанатичный коммунист с дореволюционным стажем и влиятельный представитель высшей партийной номенклатуры Молотов, принимавший самое энергичное участие в организации большевистских преступлений тридцатых годов, начиная с чудовищной по количеству жертв коллективизации, по немецким оценкам считался «наиболее близким другом и ближайшим соратником» Сталина. 4 мая советник германского посольства в Москве Вернер фон Типпельскирх докладывал в Берлин: «Молотов (не еврей) <…>. Его назначение несомненно гарантирует, что внешняя политика будет проводиться в строгом соответствии с идеями Сталина». Причины отставки Литвинова, по мнению Типпельскирха, заключались в «глубокой подозрительности Сталина, питающего недоверие и злобу ко всему окружающему его капиталистическому миру». Кремлевский сигнал был принят.

На следующий день в Берлине германский дипломат Карл Шнурре, заведовавший восточно-европейской референтурой отдела экономической политики МИД Рейха, пригласил для консультационной встречи временного поверенного в делах СССР Георгия Астахова². Формально собеседники обсуждали торгово-экономические вопросы. В частности, Шнурре подтвердил готовность Германии обеспечить выполнение чешскими заводами Škoda советских контрактов, заключенных в последний год существования Чехословацкого государства. Во внутриведомственной переписке немецкие дипломаты сообщали, что вышеупомянутые военные заказы не представляли для СССР особой ценности, но Москву больше интересовало практическое подтверждение заявлений Берлина о желательности улучшения советско-германского сотрудничества в хозяйственно-экономической сфере. Теперь Шнурре выполнил свою миссию. Астахов не скрыл удовлетворения и тут же заявил о превалировании принципиальной стороны разрешенного вопроса над материальной.

Однако, по-видимому, поверенного СССР в первую очередь интересовала реакция берлинских партнеров на отставку Литвинова. «Он [Астахов] особенно подчеркивал большое значение личности Молотова», который, как сообщал Шнурре в своем меморандуме для руководителей МИД, «будет оказывать большое влияние на будущую советскую внешнюю политику». Теперь задача Астахова заключалась в том, чтобы далее убеждать немецких дипломатов в значимости и взаимовыгодном характере советско-германских переговоров. Фактически его усилия отвечали настроениям Риббентропа, желавшего склонить фюрера в пользу соглашения со Сталиным.

«Исчезла грубая ругань»

За полгода реакция Запада на экспансионистскую политику нацистской Германии претерпела очевидные изменения. В ноябре 1938-го, как утверждал посол США во Франции Уильям Буллит, для полного вооружения демократическим странам требовались два года. Поэтому они рассматривали военный конфликт между Рейхом и СССР на Востоке в качестве желательного развития событий, чтобы затем атаковать Германию с тыла и вынудить ее к капитуляции.

Однако в 1939 году Гитлер не имел ни достаточных сил, ни ресурсов для ведения войны против СССР, ни общей советско-германской границы для сосредоточения войск и подготовки вторжения на широком фронте. Поэтому его первым противником становилась Польша, а также, вероятно, Франция и Великобритания, хотя фюрер втайне надеялся, что они не объявят Германии войны. По утверждению Буллита, США в перспективе тоже бы приняли участие в борьбе с нацистами. «Среди американцев царит психоз, похожий на тот, какой имел место перед объявлением Америкой войны Германии в 1917 году», — заявлял высокопоставленный дипломат в частных разговорах. Теперь же, в мае 1939-го, на англо-французскую позицию в отношении СССР влияло общественное мнение.

Англичане хотели сражаться с нацистами. В недалеком будущем «миротворца» Невилла Чемберлена на посту премьер-министра должен был сменить Уинстон Черчилль, известный как убежденный противник Гитлера. «Необходимость сопротивления агрессии становится всеобщим убеждением, — докладывал в Москву советский посол в Великобритании Иван Майский. — Отсюда громадная популярность в массах идеи союза с СССР. На политических митингах и собраниях во всех концах страны каждое упоминание о таком союзе вызывает настоящую овацию. Недавно произведенный институтом опрос общественного мнения, довольно хорошо отражающий настроения страны, показал, что 84 % опрошенных высказались за немедленный союз с СССР».

Можно представить себе, как хмыкнул Сталин, узнав, что в Великобритании существуют службы по изучению общественного мнения. В стране победившего социализма этой работой занимались в первую очередь органы НКВД, использовавшие агентурную сеть по нелегальному освещению настроений рабочих, колхозников, интеллигенции, военнослужащих и узников ГУЛАГа, где содержались почти три миллиона человек. Более половины из них, включая около миллиона раскулаченных в спецпоселках, являлись жертвами политического террора.

Объективная проблема для создания «второй Антанты» заключалась в серьезных опасениях политиков восточноевропейских государств. Их лидеры боялись неизбежной и насильственной советизации в случае прихода частей Красной армии для совместного участия в борьбе с германской агрессией. Многолетнюю деятельность Коминтерна и его идеологические установки никто не отменял. Поэтому 11 мая польский посол в Москве Вацлав Гржибовский заявил наркому Молотову о нежелании Речи Посполитой связывать себя какими-либо соглашениями с Советским Союзом, тем более пользоваться большевистскими гарантиями собственной безопасности, хотя в будущем ситуация могла измениться.

Советская печать тут же заявила: «Оборонительная и миролюбивая позиция СССР, основанная к тому же на принципе взаимности и равных обязанностей, не встретила сочувствия со стороны Англии и Франции». Сталин упрекнул Лондон и Париж в том, что они не хотят вместе с СССР «гарантировать» безопасность государствам Восточной и Центральной Европы, которым угрожал агрессор. Однако представления руководителей ВКП(б) и англо-французских политиков о содержании и возможных последствиях упомянутых гарантий существенным образом расходились. Кроме того, англичане и французы хотели, чтобы конвенция распространялась лишь на Польшу и Румынию, в то время как Сталин для «прикрытия северо-западных границ СССР» требовал включения в гарантийную зону Финляндии, Эстонии и Латвии. Всех своих соседей Советский Союз желал защищать от Германии, но подобные намерения не вызывали восторга у лидеров пограничных государств.

В тот момент у Сталина возник новый аргумент в пользу тайного сближения с нацистами. 11 мая в далекой Монголии на реке Халхин-Гол начался вооруженный конфликт с участием советско-монгольских и японских войск. Боестолкновения были вызваны давними разногласиями о демаркации пограничной линии между государством Маньчжоу-го, находившимся под японским протекторатом, и Монгольской народной республикой, пользовавшейся поддержкой СССР. В связи с обострением обстановки на Дальнем Востоке — независимо от исхода боевых действий — позиция и влияние Германии на своего близкого союзника приобретали немаловажное значение для интересов Советского Союза. Но Берлин пока выдавал скупые авансы.

12 мая Астахов докладывал в Москву, отмечая существенное изменение тональности публикаций в немецкой печати: «Исчезла грубая ругань, советские деятели называются их настоящими именами и по официальным должностям без оскорбительных эпитетов. Советское правительство — называется Советским правительством, Советский Союз — Советским Союзом, Красная Армия — Красной Армией, в то время как раньше эти же понятия передавались другими словами, которые нет надобности воспроизводить. Это изменение тона — несомненный факт, который стоит отметить, так же как и то обстоятельство, что Розенберг совершенно не упомянул ни о СССР, ни о „большевизме“ в своем последнем сугубо идеологическом выступлении». Все претензии наркомата внешней торговли по выполнению контрактов заводами Škoda немцы полностью удовлетворили. Тем не менее, с точки зрения Астахова, подобные шаги пока носили «исключительно поверхностный» характер, ни к чему не обязывающий берлинских партнеров.

15 (по другим данным — 17) мая Астахов по своей инициативе снова встретился со Шнурре. Предлогом для беседы послужила судьба советского торгового представительства в Праге после создания Протектората Богемия и Моравия. Обсудив формальный вопрос, Астахов пустился в рассуждения о судьбе советско-германских отношений. Поверенный СССР, отметив исчезновение в немецкой прессе антисоветских выпадов, заявил: «В вопросах международной политики у Германии и Советской России нет противоречий, и поэтому нет никаких причин для трений между двумя странами». В ответ на вопрос о переговорах по созданию системы коллективной безопасности Астахов ответил, что «желательные для Англии результаты вряд ли будут достигнуты». Особенно интересными выглядели попытки Астахова взять за образец отношения, сложившиеся между СССР и фашистской Италией. Шнурре с интересом выслушал собеседника и довел содержание беседы до сведения своего руководства.

В Москве Молотов попытался сыграть роль сердитого дипломата и усилить нажим на германского посла. В беседе с графом Фридрихом-Вернером фон дер Шуленбургом, состоявшейся 20 мая, советский нарком раскритиковал непоследовательное поведение Берлина. «У нас создается впечатление, — подчеркнул Молотов, — что германское правительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру; что для такой игры следовало бы поискать в качестве партнера другую страну, а не правительство СССР. СССР в игре такого рода участвовать не собирается». Граф фон дер Шуленбург попытался опровергнуть несправедливые подозрения и заверил наркома в искреннем желании властей Рейха урегулировать экономические отношения с СССР.

Тогда председатель Совнаркома впервые заявил немецкому послу прямо и откровенно: «Для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база. Без такой политической базы, как показал опыт переговоров с Германией, нельзя разрешить экономических вопросов». Заинтересованный Шуленбург пожелал выяснить, что имеет в виду нарком под словами «политическая база», и Молотов спокойно ответил: «Об этом надо подумать и нам, и германскому правительству». Иными словами — разговоры на общие темы заканчивались, наступало время обсуждать конкретику и раздел сфер влияния в Европе между национал-социалистами и большевиками. Вряд ли такой старый и опытный дипломат как Шуленбург не понял своего высокопоставленного собеседника.

Попытки Сталина осторожно зондировать почву обсуждались в Рейхе на самом высоком уровне. 21 мая идеолог и руководитель внешнеполитического отдела нацистской партии Альфред Розенберг после состоявшегося накануне двухчасового разговора с рейхсминистром авиации рейхсмаршалом Германом Герингом записал в дневнике: «Даже если мои воззрения [в отношении России] верны как цель, возможны [тактические] вариации». Обе стороны шли навстречу друг другу, и от этого сближения зависели судьбы мира.

Англичане и французы не могли удовлетворить внешнеполитические притязания ленинцев-сталинцев. Попытки их представителей гарантировать «суверенитет, права слабейших государств» в проекте англо-франко-советского соглашения встретили отрицательную реакцию Молотова, высказанную им 27 мая во время встречи с британским послом Уильямом Сидсом и временным поверенным в делах Франции в СССР Жаном Пайяром. Ведь практический смысл внешнеполитических усилий и требований руководителей ВКП(б) заключался в том, чтобы как минимум игнорировать суверенитет и права Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши и Королевской Румынии, чего не могли понять англо-французские дипломаты, а как максимум — в конечном счете «взглянуть на Советский Союз, республик этак из тридцати-сорока».

В этой сложной игре контакты и консультации советской стороны с англо-французскими политиками служили эффективным средством давления на Рейх. Сталин и другие руководители ВКП(б) явно торговались: они показывали готовность достичь соглашения с теми, кто предложит им высокую цену за благожелательный нейтралитет или за участие в антигитлеровской коалиции.

Но Берлин, по сравнению с Лондоном и Парижем, мог предложить Москве явно больше.

Источники и литература:

Год кризиса 1938—1939. Документы и материалы. Т. I. М., 1990.

Зензинов В. М. Встреча с Россией. Как и чем живут в Советском Союзе. Нью-Йорк, 1944.

И. В. Сталин: pro et contra. Антология. Т. II. СПб., 2015.

Политический дневник Альфреда Розенберга, 1934–1944 гг. М., 2015.

Риббентроп фон, И. Между Лондоном и Москвой. Воспоминания и последние записи. М., 1996.

СССР — Германия 1939—1941. В 2 книгах. Нью-Йорк, 1989.

Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.