Летом 1939 года дипломатические контакты и консультации главных участников большой европейской политики выглядели как запутанный клубок.

Будущие противники маскировали свои подлинные намерения настолько искусно, что спор о международных отношениях накануне Второй мировой войны продолжается до сих пор.

Большие маневры и кремлевские амбиции

Разобраться в том, какие скрытые цели на самом деле преследовали рейхсканцлер Третьего Рейха Адольф Гитлер и скромный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин, с большой осторожностью искавшие подходы друг к другу, невозможно без учета идеологического характера национал-социалистической Германии и большевистского Советского Союза. Национал-социалисты мечтали о расовом господстве, большевики — о крушении капиталистического мира и его радикальном переустройстве в соответствии с марксистско-ленинской доктриной.

Крайний националист Гитлер стремился к новой войне и готовился уничтожить Польское государство в тайной надежде, что Великобритания и Франция лишь осудят агрессию и займут нейтральную позицию. Фюрер собирался призвать в Вооруженные Силы семь миллионов человек и не хотел слушать никаких предупреждений об ограниченных ресурсах и возможностях Вермахта. Проблемой для Гитлера оставалась непонятная позиция СССР. Убежденный марксист Сталин считал «вторую империалистическую войну» уже начавшейся в Азии и ждал, когда она смертельно ранит буржуазную Европу, чтобы создать необходимые условия для ее советизации. Другие государства Европы — большие и малые — отчаянно маневрировали вокруг этой странной пары, пытаясь либо предотвратить, либо хотя бы отсрочить разрушительную войну, сохранив существовавшее положение до осенне-зимнего периода.

Великобритания и Франция стремились заключить конвенциональное соглашение с СССР и консультировались друг с другом о том, как им вести себя по отношению к Советскому Союзу, неизменно критиковавшему поступавшие предложения о совместном договоре с целью предупреждения нацистской агрессии. Одновременно Великобритания и Франция обсуждали варианты взаимодействия с Польшей.

Острота напряжения в польско-германском конфликте вокруг Данцига нарастала с каждой неделей. Шестого июля германский посол Ганс-Адольф фон Мольтке телеграфировал из Варшавы в Берлин: «Поляки окажут сопротивление, если будет иметь место явное нарушение их прав». Спустя две недели польский маршал Эдвард Рыдз-Смиглы заявил о том, что в случае немецких попыток захватить Данциг Польша будет воевать с агрессором даже без союзников. Однако не стоит преувеличивать значение вольного города для развязывания войны. По откровенному заявлению фюрера генералам Вермахта, «вовсе не Данциг» служил предметом споров с Польшей.

Захватнические намерения Гитлера в отношении Второй Речи Посполитой — в самой короткой перспективе — были совершенно ясны для Сталина и его ближайших соратников. Еще с мая по линии военной разведки в Москву поступала определенная информация. «Завершение подготовки Германии к войне против Польши приурочено к июлю — августу, — гласил источник. — Весь этот проект встречает в Берлине лишь одну оговорку. Это — возможная реакция Советского Союза». Поэтому трудно согласиться с историком Михаилом Мельтюховым, полагавшим, что 24 августа, после заключения Московского пакта, Сталин и Гитлер не знали, что «именно произойдет в ближайшие 38 дней». Напротив, прекрасно знали. Ни у Гитлера, ни у Сталина судьба Польши не вызывала сомнений еще в первой половине лета 1939 года. Вопрос заключался лишь в том, как долго Польша сможет сопротивляться нацистской агрессии.

Параллельно в июле 1939 года британские дипломаты пытались найти компромисс с Германией. Но все подобные попытки упирались в камень преткновения: важнейшим условием договоренности, включавшей и обсуждение германского возвращения в колониальную Африку, Лондон ставил берлинский «отказ от принципа агрессии как таковой» и взаимное ограничение вооружений. Подобные условия, разумеется, никак не могли устроить Гитлера, несмотря на высокое положение англичан в воображаемой расовой иерархии фюрера. Для него цена компромисса становилась слишком высокой: фактически британцы, обещавшие прекратить переговоры с СССР, хотели подчинить себе внешнюю политику Рейха. Руководители и представители высшей номенклатуры ВКП(б) бесконечно обсуждали с англо-французскими дипломатами их предложения, а неофициально искали общий язык с нацистами, адресуя в Берлин единственный вопрос: что Рейх может предложить СССР, кроме взаимовыгодных контрактов?..

При оценках советско-германского сближения не следует сбрасывать со счетов материальные расчеты СССР. Накануне большой войны Москву немало интересовало расширение и укрепление экономического сотрудничества с Германией. Прежде чем принести трудящимся обескровленной Европы сталинский социализм на штыках Красной армии, руководители ВКП(б) хотели получить максимальную выгоду от руководителей НСДАП.

В сохранившихся рукописных записях Сталина торговый «обменный фонд» с Гитлером выглядит так: в течение одного года большевики поставляют в Рейх драгоценную нефть, зерно, хлопок, железную руду, лом, апатиты, стратегически важные для промышленности цветные металлы, включая ванадий, вольфрам, медь, молибден, никель и олово. Взамен от нацистов СССР хотел получить образцы новейших самолетов, строившийся крейсер «Лютцов», цинк и магний. Сотрудничество с немецкими фирмами отвечало интересам советской военно-морской программы, принятой в конце 1930-х гг. и страдавшей гигантоманией, присущей тоталитарному государству. До 1947 года в СССР планировалось построить два авианосца, 15 линейных кораблей, 69 линейных крейсеров, 28 крейсеров, 243 миноносца, 370 торпедных катеров и более четырехсот подводных лодок. Германским фирмам, хотелось им того или нет, какое-то время предстояло выполнять советские судостроительные заказы.

В 1939 году в СССР в местах лишения свободы содержались почти три миллиона человек или 1,8 % населения (в том числе 1,6 млн политических репрессированных: «контрреволюционеров» и раскулаченных), не считая ссыльных¹. Доля сельских жителей в СССР в 1939 году составляла 67 %, а доля включенных в сталинские колхозы крестьянских дворов — более 93 %. Можно с трудом представить, какую цену пришлось бы заплатить нищему и закрепощенному населению колхозно-лагерной деспотии за удовлетворение подобных военно-морских амбиций. Однако товарища Сталина подобные мелочи не волновали. В интересах первого в мире социалистического государства, а точнее — высшей номенклатуры ВКП(б), можно было в полной мере эксплуатировать не только собственных трудящихся, но и зарубежных капиталистов. Образно говоря, им предлагалось поставлять в СССР символические веревки для собственной казни, в перспективе неизбежной, в соответствии с марксистским пониманием исторического процесса.

На разных уровнях

1 июля 1939 года член Политбюро ЦК ВКП(б), председатель Совета народных комиссаров и нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов принял британского посла Уильяма Сидса, французского посла Поля Наджиара и Уильяма Стрэнга, заведовавшего в британском МИД центральноевропейским департаментом. Западные дипломаты вручили Молотову новый проект договора о коллективной безопасности, на этот раз предусматривавший гарантии группе из одиннадцати стран, включая прибалтийские республики. При заключении договора перечень государств предполагалось представить в секретном приложении. Дискуссия разгорелась вокруг вопроса о наличии в англо-французском списке Люксембурга, Голландии и Швейцарии, так как с двумя последними странами Советский Союз не имел дипломатических отношений. В этом случае, как заявил Молотов, СССР хотел бы заключить «пакты двусторонней помощи» с Турцией и Польшей. Но ни Анкара, ни Варшава не собирались настолько сближаться с Москвой…

Обсуждение снова зашло в тупик. 3 июля Молотов предложил партнерам ограничиться гарантиями группе лишь из восьми стран: Бельгии, Греции, Латвии, Польше, Румынии, Турции, Финляндии и Эстонии. «Беседа продолжалась свыше часа», — бодро сообщили на следующий день «Известия» всем заинтересованным читателям, включая служащих германского посольства во главе с имперским послом, графом Фридрихом Вернером фон дер Шуленбургом.

Литва в молотовском списке отсутствовала, однако Латвия, Финляндия и Эстония представляли для Сталина первоочередной интерес. В финском обществе германские национал-социалисты не пользовались особыми симпатиями. 1—3 июля состоялись выборы в сейм Финляндии. Из 193 мест 85 (44 %) получили социал-демократы, 56 (29 %) — аграрная партия и т. д. Патриотическое народное движение, симпатизировавшее нацистам, получило в парламенте всего семь мест (менее четырех процентов).

С ненавистными большевикам белофиннами у Сталина существовали старые счеты. На партийной конференции финских социал-демократов, состоявшейся 25—27 ноября 1917 года, именно Сталин, прибывший в Финляндию из Петрограда в качестве наркома по делам национальностей, передал местным товарищам пожелание Владимира Ленина смело брать власть и обещал им «братскую помощь», чтобы социалистическая революция как можно скорее принимала международный характер. Поражение красных финнов весной 1918 года в ожесточенной гражданской войне российские коммунисты восприняли очень болезненно. Теперь открывались благоприятные возможности для реванша.

Молотов от имени СССР обещал западным дипломатам гарантировать «безопасность» Финляндии. Сталин, в свою очередь, в июне — июле в присутствии известного финского коммуниста и работника Коминтерна Отто Вилле Куусинена приказал командарму II ранга Кириллу Мерецкову, командовавшему войсками Ленинградского военного округа (ЛенВО), подготовить «план контрудара по Вооруженным Силам Финляндии в случае провокации с их стороны». Трудно предположить, какую «провокацию» в отношении первой танковой державы мира могла совершить крошечная финская армия, имевшая на вооружении полтора десятка танков и чуть более ста самолетов, но Мерецков принял задание к исполнению. Присутствие при разговоре Куусинена красноречиво свидетельствовало о колхозно-лагерном будущем, уготованном Финляндии.

Вероятно, Наджиар искренне хотел «интегрировать СССР» в систему коллективной безопасности и сохранить его на стороне демократического Запада «как базу снабжения и возможной помощи Польше и Румынии», о чем французский посол докладывал 4 июля министру иностранных дел Республики Жоржу Бонне. Англичане, возможно, действовали более эгоистично и рассчитывали использовать переговоры с СССР, чтобы максимально отсрочить начало войны, но рано или поздно, как в начале ХХ века при присоединении к русско-французскому союзу, им пришлось бы делать окончательный выбор. В тот же день итальянские дипломаты получили из Москвы короткое уведомление: «Ничто не мешает Германии доказать серьезность своего стремления улучшить свои отношения с СССР».

В следующий раз Молотов, Сидс, Наджиар и Стрэнг виделись 8 и 9 июля. Каждая встреча продолжалась более двух часов, но применительно к последней беседе «Известия» отметили, что она «не дала определенных результатов». Нарком по-прежнему считал необходимым заключение советско-польского и советско-турецкого договоров о взаимопомощи. Кроме того, между участниками консультаций теперь возникли разногласия по поводу такого определения Молотова, как «косвенная агрессия».

Благодаря средствам массовой информации весь мир видел, как Советский Союз отстаивает интересы коллективной безопасности в Европе. Никто не мог обвинить СССР в глухоте и слепоте. Все же трактовка «косвенной агрессии» в интерпретации Молотова легко могла обосновать неспровоцированное вторжение СССР в Финляндию и Прибалтийские государства, даже в случае отсутствия реальной угрозы со стороны Германии. Французы колебались, но англичане версии Молотова принимать не хотели.

После консультаций со своими правительствами англо-французские дипломаты пошли на компромисс: 17 июля Сидс, Наджиар и Стрэнг вручили Молотову очередной проект англо-франко-советского договора. Гарантии распространялись на восемь, а не на одиннадцать стран, с исключением из перечня Голландии, Люксембурга, Швейцарии и с возможностью его пересмотра по взаимному соглашению. Нарком тут же заявил, что предложенную союзниками редакцию слово «агрессия» («действия, на которые соответствующее государство² дало свое согласие под угрозой применения силы со стороны другой державы и которые влекут за собой утрату им своей независимости или своего нейтралитета») он считает недостаточно точной. Другие формулировки Молотов пообещал изучить.

Пока в Москве договаривающиеся стороны спорили друг с другом по поводу интерпретации тех или иных слов в проектах международных соглашений, на другом уровне внешней политики «коллективный Сталин» после трехнедельного перерыва возобновил курс на сближение с Германией. Очевидно, что газетные сообщения об англо-франко-советских контактах оказывали на Берлин серьезное психологическое давление и создавали благоприятную почву для очередных советских инициатив.

Восемнадцатого июля заместитель торгпреда СССР в Берлине Евгений Бабарин прибыл с двумя помощниками в рейхсминистерство иностранных дел и заявил ответственному сотруднику Карлу Шнурре, заведовавшему восточноевропейской референтурой отдела экономической политики, что Советский Союз хотел бы улучшить хозяйственные отношения с Германской империей. Бабарин вручил коллеге пространный меморандум о торговом соглашении с широким списком товаров для обмена между двумя странами. Немцы выразили искреннее удовольствие. «Такой договор, — полагал Шнурре, — неизбежно окажет влияние, по крайней мере, на Польшу и Англию».

На следующий день временный поверенный в делах СССР в Германии Георгий Астахов направил Молотову подробное письмо, отметив особое внимание руководителей нацистской партии и государства к англо-франко-советским переговорам. «Немцы косвенно не упускают случая дать понять, что они готовы изменить политику в отношении нас и остановка, мол, только за нами, — указал Астахов. — Подчеркнуто вежливое обращение на приемах, отсутствие придирок по линии практических и оперативных вопросов, полная остановка антисоветской кампании в прессе, где, как и в речах, даже перестал упоминаться „большевизм“, а в отношении СССР как государства и его руководителей взят небывало корректный (по сравнению с прежними временами) тон, все это довольно характерно для теперешней тактики в отношении нас».

Доклад поверенного вполне вписывался в сталинскую схему. Двадцать второго июля «Известия» опубликовали официальное сообщение наркомата внешней торговли о возобновлении советско-германских переговоров о торговле и кредите. Шуленбург немедленно доложил об этой публикации в Берлин и получил в ответ разрешение «снова взять нити» контактов с советской стороной в свои руки. Одновременно Сталин решил усилить нажим на Берлин из Москвы.

Двадцать третьего июля при очередной встрече с Сидсом и Наджиаром Молотов продемонстрировал необыкновенную уступчивость. В беседе с западными дипломатами нарком вдруг сказал о «второстепенном характере» существующих разногласий и даже назвал их нюансами. По поручению своего правительства Молотов заявил о готовности СССР начать немедленные переговоры, чтобы «перейти к изучению конкретных военных проблем». На следующий день министр иностранных дел Франции Бонне подтвердил согласие правительства Республики «не откладывая начать военные переговоры и незамедлительно направить в Москву высокого военного представителя». Двадцать пятого июля министр иностранных дел Великобритании лорд Эдуард Галифакс сообщил полпреду СССР Ивану Майскому, что правительство Его Величества принимает советское предложение. Английская военная миссия выедет в Москву примерно через семь-десять дней, хотя разногласия по поводу определения «косвенной агрессии» оставались. Конечно, по-прежнему сохранялось напряжение по вопросу о проходе войск Красной армии через территорию приграничных государств, в первую очередь Польши. Тем не менее армейский генерал Морис Гамелен, начальник Генерального штаба французской армии, полагал, что поляки согласятся принять советскую авиацию и, возможно, механизированные соединения.

Демарш Молотова должен был показать немцам всю серьезность внешнеполитического выбора для Советского Союза. Прозрачный намек Берлин услышал.

Берлин торопится

Рейхсминистр иностранных дел Иоахим Риббентроп, обеспокоенный смутными сведениями о возможном сближении между СССР, Великобританией и Францией, поручил Шнурре и его молодому сотруднику Вальтеру Шмидту дать частный ужин для Астахова и Бабарина, чтобы выяснить их взгляды и настроения. Историческая встреча, продолжавшаяся более трех часов, состоялась 26 июля в отдельном кабинете престижного берлинского ресторана «Эвест» и закончилась в половине первого ночи следующих суток.

Содержание долгой беседы известно и в изложении Шнурре, и в изложении Астахова, поэтому историк может использовать обе версии. Обсуждение советских поставок цветных металлов вскоре сменилось разговором о нормализации политических отношений между СССР и Рейхом, причем немецкие коллеги дали явно понять, что высказывают точку зрения своих высокопоставленных руководителей. По поводу Прибалтики и Румынии, как сказал Шнурре, «мы пошли бы целиком навстречу СССР» и «еще легче было бы договориться насчет Польши». Астахов спросил о гитлеровских взглядах, изложенных в «Майн Кампф». Шнурре парировал: свою знаменитую книгу Гитлер написал 16 лет назад, в совершенно других условиях. «Сейчас фюрер думает иначе. Главный враг сейчас — Англия», — подчеркнул немецкий дипломат. Он также заявил о неизбежной аннексии Данцига и непоправимом расстройстве германо-польских отношений — еще одно прозрачное предупреждение о грядущей судьбе Польши.

По мнению Шнурре, изменился и интернациональный характер большевизма, о чем свидетельствует обращение Сталина к русской национальной истории, культ Александра Невского и Петра Первого. «Несмотря на все различия в мировоззрении, есть один общий элемент в идеологии Германии, Италии и Советского Союза: противостояние капиталистическим демократиям, — заявил Шнурре. — Ни мы [Рейх], ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий».

Что могла предложить Англия? Участие в европейской войне, вражду с Германией и ни одной стратегической цели. Что мог Рейх предложить СССР? Нейтралитет, мир и взаимовыгодное понимание общих интересов. В германской лавке Советский Союз мог найти любой товар по своему вкусу. Сначала следовало восстановить экономическое сотрудничество, заключив торгово-кредитный договор, затем нормализовать межгосударственные отношения на принципах взаимного уважения, и, наконец, заключить соглашение, учитывающее «жизненные политические интересы обеих сторон». От Балтики до Черного моря и Дальнего Востока, с немецкой точки зрения, не существовало неразрешимых проблем между СССР и Германией. «Сочувственный резонанс с нашей стороны обеспечен. Наоборот, сейчас мы не находим резонанса у вас», — резюмировал Шнурре.

Астахов и Бабарин отнеслись к сказанному очень внимательно, разговор поддерживали, но, не имея достаточных полномочий, старались больше слушать, чтобы донести услышанное до Москвы, в чем и заверили своих конфидентов. Молотов такое исполнительное поведение своих подчиненных одобрил. Двадцать седьмого июля в своем сопроводительном письме к отчету о состоявшейся встрече на имя заместителя наркома иностранных дел Владимира Потемкина Астахов написал: «Готовность немцев разговаривать об улучшении отношений надо учитывать, и, быть может, следовало бы несколько подогревать их, чтобы сохранять в своих руках козырь, которым можно было бы в случае необходимости воспользоваться».

Астахов даже не предполагал, насколько он угадал тактику Сталина, стремившегося всячески «подогревать» берлинских партнеров, отныне оставивших всякие колебания. Двадцать восьмого июля посол Германии во Франции граф Иоганнес фон Вельчек доложил из Парижа в Берлин о скором отъезде в Москву союзных военных миссий, отметив назначение «очень способного офицера» дивизионного генерала Жозефа Думенка руководителем французской делегации.

Двадцать девятого июля Москва и Берлин направили своим дипломатам инструкции, обусловленные результатами ресторанной встречи, в ходе которой, несмотря на ее невысокий уровень, Германская империя наконец-то сделала серьезный шаг навстречу СССР. Молотов, несомненно, после разговора со Сталиным, признал правоту Шнурре: вслед за экономическими могут улучшиться и политические отношения с немцами. Однако, по мнению наркома, «они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение». Статс-секретарь германского МИД Эрнст фон Вайцзеккер как будто предвидел вопрос Молотова. Он предложил Шуленбургу в случае новой встречи с Молотовым гарантировать «все советские интересы» и при любом развитии польского вопроса, и на Балтике. Англичане и французы в это время собирали свои военные делегации в Москву.

Тридцать первого июля Вайцзеккер запросил у Шуленбурга точную дату и время очередной встречи с Молотовым. «Мы заинтересованы в том, чтобы встреча состоялась как можно скорее», — закончил статс-секретарь.

Берлин впервые начал торопиться.

Источники и литература:

Безыменский Л. А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2000.

Год кризиса 1938—1939. Документы и материалы. Т. II. М., 1990.

Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. М., 2002.

СССР — Германия 1939—1941 / Сост. Ю. Г. Фельштинский. В 2 кн. Нью-Йорк, 1989.

Уйтто А. «Финноед» Отто Вилле Куусинен. СПб., 2017.

Ширер У. Взлет и падение третьего рейха. Т. I. М., 1991.

1 Для сравнения: в 1911 г. в царской России в местах лишения свободы содержались 174 733 человека, или 0,11 % населения (в том числе 1331 политический), не считая ссыльных.