Всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой.

Из проекта директивы Главного управления политической пропаганды РККА «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами на летний период 1941 года»

Победу на Крите германские парашютисты купили большой кровью. Более четверти личного состава войск, участвовавших в рискованной операции, пали в боях, пропали без вести или получили ранения. Была обескровлена элитная 7-я авиационная дивизия — ее командир генерал-лейтенант Вильгельм Зюссман погиб в первые же сутки десанта, а доля пострадавших парашютистов составила почти 40 %. Возник вопрос о целесообразности их дальнейшего применения в таком качестве.

В ужасном положении?

«Мы понесли очень тяжелые потери», — с сожалением записал 28 мая 1941 года в дневнике начальник Генерального штаба Главного командования сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер. Противник придерживался схожих оценок. «Потери немцами первоклассных солдат лишили грозные воздушные силы и парашютные войска всякой возможности играть в ближайшее время какую-нибудь роль в событиях на Среднем Востоке, — рассуждал позднее сэр Уинстон Черчилль. — Геринг одержал на Крите лишь Пиррову победу, ибо силы, которые он израсходовал там, легко могли бы обеспечить ему захват Кипра, Ирака, Сирии, а может быть, даже Персии». Тем не менее оккупация Крита облегчала дальнейшую экспансию и борьбу за Мальту: британский нерв в Средиземноморье и важнейший узел на коммуникации Гибралтар — Александрия становился теперь еще более уязвимым.

Командующий Африканским корпусом в Ливии генерал-лейтенант танковых войск Эрвин Роммель настаивал на захвате драгоценного Мальтийского архипелага, чтобы завладеть ключом к Альбиону. Схожей позиции придерживался и гросс-адмирал Эрих Редер, командовавший Кригсмарине.

Однако Адольф Гитлер никого не слушал, кроме себя.

С точки зрения генерал-майора Альфреда Филиппи, рейхсканцлер не стал рассматривать многообещающую «идею поразить совместно с Италией основную артерию Британской империи на Средиземном море», чтобы затем «в сочетании с наступлением на английскую метрополию добиться решающего исхода войны». За такую, казалось бы, логичную концепцию ведения войны выступали флот, армия и штаб оперативного руководства Верховного командования Вермахта (далее ОКВ: от нем. Oberkommando der Wehrmacht). Постфактум генерал винил недалекого фюрера, пренебрегавшего операциями на европейской периферии, в континентальном мышлении и близорукости, непростительной для государственного деятеля.

Вместе с тем проблема заключалась отнюдь не в узости взглядов вождя рейха. Филиппи совершенно не учитывал, насколько Гитлер с лета 1940 года, как только стало ясным намерение британского общества продолжать борьбу с нацистами даже в одиночестве, опасался внезапного сталинского удара с Востока — особенно в направлении уязвимых нефтяных источников Королевской Румынии. При такой угрожающей перспективе рейх не мог закончить войну с Великобританией, а за присоединение к державам Оси, с точки зрения фюрера, руководители ВКП(б) запросили непомерную цену, и новые торги диктаторов уже выглядели неуместными. «Генеральный штаб располагал данными, что с ранней весны 1941 года Советский Союз приступил к массовому сосредоточению своих сил в приграничных районах, что свидетельство[вало] о подготовке СССР если не к открытию военных действий, то, по крайней мере, к оказанию открытого военного давления на внешнюю политику Германии», — заявил 17 июня 1945 года на допросе в Мондорфе генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, руководивший штабом ОКВ с 1938 года. Гальдер, судя по записи в дневнике от 13 июня 1941 года, тоже не исключал вероятности упреждающего наступления Красной армии. «У Советов оказалось гораздо больше танков, чем мы предполагали, и они гораздо лучше, — посетовал Гитлер 20 июля 1941 года во время прогулки с имперским министром оккупированных восточных областей, рейхсляйтером Альфредом Розенбергом. — Если бы две такие танковые армии по 6000 машин в каждой двинулись бы в сентябре в атаку, мы могли бы оказаться в ужасном положении». Действительно, тут уж не до побед в бассейне Средиземного моря.

Вряд ли фюрер оправдывался для истории и преднамеренно вводил Розенберга в заблуждение — разговор с ним носил частный характер. Вопрос о том, в какой степени гитлеровские страхи имели реальные основания, отчаянно дебатируется до сих пор. Но концентрацию советских войск, о которой дал показания Кейтель, отрицать трудно, поэтому в начале июня 1941 года почти все внимание Гитлера занимала подготовка операции «Барбаросса». Вторжение на Британские острова снова переносилось на неопределенный срок. «Германские подводные лодки заставят Англию капитулировать», — убедительно заявил фюрер 2 июня при встрече с премьер-министром Италии Бенито Муссолини, состоявшейся на пограничной станции Бреннер. Следовательно, ни о какой Мальте не следовало беспокоиться. При этом в Германии в первом полугодии 1941 года численность подводных лодок в строю ежемесячно возрастала, но их производство составляло лишь 13 единиц вместо намеченных 25—29. Кроме того, в отличие от англичан, немецкие подводники так и не смогли добиться полноценной поддержки с воздуха от собственной авиации. О планах напасть через двадцать суток на Советский Союз Гитлер не сказал дуче ни слова, в то время как развертывание войск Вермахта на Востоке вступило в завершающую фазу.

В период с 22 мая до 5 июня армию вторжения пополнили еще 11 пехотных и 9 охранных дивизий, переброшенных к границам СССР. 6 июня штаб оперативного руководства ОКВ издал указания, касавшиеся особого обращения с политработниками РККА: «Комиссары не признаются военнослужащими; на них не распространяются положения международного права о военнопленных, — гласил текст. — После того, как они отделены [от других бойцов и командиров], их необходимо уничтожить». Впоследствии в рамках выполнения этого карательного приказа немцы расстреляли примерно 3,4 тыс. человек, хотя какой-то части пленных политработников все же удалось спастись¹.

Плановые перевозки войск, судя по записям Гальдера, осуществлялись успешно, но теплые и сухие дни, благоприятные для проведения быстрых операций, уходили один за другим. Понимание упущенных возможностей придет к современникам очень скоро. «Черчилль может занести себе в актив то, что мы потеряли 4 недели, ввязавшись в сербскую кампанию этой весной, — писал 23 октября 1941 года семье из Козельска Смоленской области генерал пехоты Готхард Хейнрици, командовавший XLIII армейским корпусом 2-й полевой армии группы армий «Центр». — Если бы у нас был этот месяц, мы бы уже были в Москве». Впрочем, в начале лета перенос сроков нападения еще не вызывал особой тревоги. С 6 по 18 июня на будущий театр военных действий прибыли еще пять пехотных и легкопехотных дивизий, а также главная ударная сила: 14 танковых, 12 моторизованных дивизий и две моторизованных бригады.

В итоге к 22 июня боевой состав германской армии вторжения в СССР, не считая сил союзников, включал 152,5 дивизии, в том числе 19 танковых и 13 моторизованных (более 3,3 млн человек). Они входили в три группы армий, войска в Финляндии (4,5 дивизии) и резерв Главного командования (24 дивизии, включая две танковые и моторизованную). Еще более четверти всех немецких дивизий, две пятых летных частей авиации и более четырех пятых войск ПВО находились за пределами будущего Восточного фронта: Великобритания продолжала сражаться, и Гитлер не мог игнорировать ее сопротивление. Выход немецких войск на условную линию Архангельск — Астрахань через три-пять месяцев означал бы завершение молниеносной кампании и принуждение упрямых англичан к миру. Для сохранения контроля и несения оккупационной службы Гитлер собирался оставить на Востоке лишь 60 дивизий, численность сухопутных войск сократить, а военное производство подчинить интересам флота и авиации. Расовая же колонизация завоеванного восточного пространства, как свидетельствовал Розенберг, по планам фюрера требовала нескольких столетий.

Особое значение при нападении на Советский Союз Гитлер уделял внезапности, хотя он и не слышал знаменитого доклада генерала армии Георгия Жукова о необходимых условиях достижения успеха при проведении стратегической наступательной операции. Однако нацистский вождь весьма смутно представлял себе глубину и ширину будущего театра военных действий. Не смущали фюрера и запланированные удары по расходящимся операционным направлениям — на Ленинград, Москву и Киев. «Те бескрайние просторы, на которых сейчас развертываются наши войска, не могут не впечатлять, — записал Гальдер 9 июня. — Сам характер местности практически исключает возможность нанесения противнику удара сплошным фронтом». Не менее серьезный просчет Гитлера заключался в фатальной недооценке сил и средств Красной армии, а также совокупности ресурсов, находившихся в руках большевистской партии. Для достижения поставленных целей в тылу каждой из трех армейских групп («Север», «Центр» и «Юг») требовалось развернуть хотя бы еще по одной полевой армии. Но их не было: возможности рейха явно не соответствовали целесообразности.

И здесь напрашивается неизбежный вывод.

Тезис о неспособности Вермахта совершить внезапное нападение на СССР летом 1939 года, чтобы далее вести затяжную войну — в связи с отсутствием общей границы и необходимых планов, а также по неблагоприятному для рейха соотношению сил и возможностей экономики — не вызывает сомнений. Вопреки всем домыслам, в 1939 году никакой военной угрозы Германия для СССР не представляла. К июню 1941 года ситуация радикально изменилась. Теперь Германия и ее Вооруженные Силы, опиравшиеся на завоеванные ресурсы оккупированных стран и приобретенных союзников, стали намного сильнее, чем двумя годами ранее. По утверждению члена Политбюро ЦК ВКП(б) и наркома иностранных дел СССР Вячеслава Молотова, это произошло потому, что в 1939—1940 гг. на Востоке Германия «получила надежный тыл», благодаря чему добилась серьезных успехов и нанесла поражение своему самому сильному противнику на континенте в лице Франции.

Но мог ли Гитлер открывать летом 1941 года очередной фронт даже с теми силами, которые он собрал для Восточного похода?..

Сосредоточенных к 22 июня войск объективно не хватало для разгрома Красной армии и захвата европейской части СССР. Недаром 9 июня посол Императорской Японии в СССР генерал-лейтенант Исицугу Татекава прозорливо предупреждал коллег по дипломатическому корпусу: «Каким бы превосходством ни обладала германская армия, победить или разгромить Советский Союз в течение двух-трех месяцев, как об этом циркулируют слухи, будет невозможно. Более того, не исключена даже возможность того, что Германия окажется в состоянии затяжной войны». Умный Татекава оценивал военно-политическую ситуацию гораздо более трезво, чем взбалмошный Гитлер, не понимавший, какие силы придаст Великобритании известие о нападении рейха на СССР. На деле вся операция «Барбаросса» выглядела очередной авантюрой азартного игрока, весь предыдущий выигрыш которого строился лишь на дерзостном блефе, безопасности тыла с Востока и временном превосходстве. Впрочем, с зарвавшегося фюрера, потерявшего здравый смысл, какой был спрос?.. Своей самоубийственной стратегией он тянул за собой в пропасть Германию. А за безопасность и оборону СССР от внешнего врага отвечали совсем другие лица.

«В случае необходимости нанесения удара»

Вечером 3 июня секретарь ЦК ВКП(б) и Председатель Совета народных комиссаров СССР Иосиф Сталин почти три часа принимал наркома обороны маршала Семена Тимошенко, начальника Генерального штаба РККА генерала армии Георгия Жукова и его первого заместителя Николая Ватутина. В начале встречи недолго присутствовал член Политбюро ЦК ВКП(б) и 1-й секретарь ЦК КП(б)У Никита Хрущев. Его участие в совещании представляется логичным, так как наиболее многочисленная группировка советских войск сосредотачивалась на территории Киевского особого военного округа (КОВО) генерал-полковника Михаила Кирпоноса. На их базе планировалось развернуть Юго-Западный фронт, должный в назначенный срок перейти в наступление силами восьми армий в направлении Краков, Катовице, чтобы разгромить главные силы Вермахта южнее польского Демблина, развить успех и в конечном счете отрезать Германию от румынской нефти.

В КОВО находились четыре армии (5-я, 6-я, 26-я и 12-я), а также 31-й, 36-й, 37-й, 49-й и 55-й стрелковые, 9-й, 19-й, 24-й и 16-й механизированные корпуса, числившиеся в резерве окружного командования и пребывавшие в разной степени укомплектованности. Из внутренних военных округов в КОВО следовали войска еще трех армий: 16-й генерал-лейтенанта Михаила Лукина, 19-й генерал-лейтенанта Ивана Конева и 21-й генерал-лейтенанта Василия Герасименко. После их постепенного прибытия, ожидавшегося в период с 15 июня по 10 июля, окончательный состав КОВО/ЮЗФ, скорее всего, даже превысил бы исходную группировку восьми армий. Возможно, присутствие Хрущева в кабинете Сталина связывалось с сопутствующими действиями советских, государственных и партийно-политических органов по приему и размещению войск.

В 1972—1973 гг. маршал Конев рассказал историю о напутствии Тимошенко — к тому времени покойного — при своем назначении зимой 1941 года командующим Северо-Кавказским военным округом (СКВО). Его войска и поступили на формирование 19-й армии. Нарком доверительно заявил собеседнику: «Мы рассчитываем на вас. Будете представлять ударную группировку в случае необходимости нанесения удара». «Впервые предаю гласности этот факт», — подчеркнул Конев, а потом, спохватившись, уточнил слова Тимошенко: в случае наступления Вермахта на Киев 19-й армии надлежало нанести врагу удар во фланг, загнав немцев в Припятские болота.

Однако ни зимой 1941 года, ни в момент передислокации 19-й армии из СКВО на Украину руководители Коммунистической партии и наркомата обороны не рассматривали вероятность полномасштабной германской агрессии против СССР. Поэтому с высокой степенью вероятности автор предполагает, что на этом и последующих многочасовых совещаниях Сталина с представителями высшего командования РККА речь шла о сосредоточении войск на западных рубежах СССР и выполнении других мероприятий в соответствии с майским вариантом «Соображений об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками». Последним в высокий кабинет вошел нарком авиационной промышленности Иван Шахурин и находился там более часа, до завершения приема. Следовательно, совместно рассматривался круг неотложных вопросов, связанных с поступлением авиационной техники в ВВС РККА в ближайшие недели и месяцы.

6 июня Тимошенко, Жуков и Ватутин провели в кабинете Сталина более двух часов, а на следующий день нарком обороны и начальник Генерального штаба вызывались к хозяину всего на 25 минут. Короткое время позволяет предположить, что они отчитывались о выполнении отданных накануне распоряжений или отвечали на заданные вопросы, касавшиеся боеготовности войск.

Вечером 9 июня состоялось самое долгое предвоенное совещание военно-политического руководства СССР, продолжавшееся почти пять с половиной часов. Непрерывно в нем участвовали Сталин, кандидат в члены Политбюро и секретарь ЦК Георгий Маленков, отвечавший за состояние высших партийных кадров, Тимошенко, Жуков, заместитель председателя Комиссии по военным и военно-морским делам при Бюро Совнаркома Николай Вознесенский, начальник Главного артиллерийского управления РККА маршал Григорий Кулик и бывший начальник мобилизационно-планового отдела Комитета обороны при Совнаркоме² полковник Иван Сафонов.

О повестке и содержании этого мероприятия, как и о самом представительном совещании, произошедшем 24 мая, мы до сих пор ничего не знаем. Но, учитывая присутствие Сафонова, можно предположить, что обсуждались и согласовывались вопросы проведения в СССР открытой мобилизации. Кроме того, в отдельные часы в кабинет приглашались член Комиссии по военным и военно-морским делам маршал Климент Ворошилов, нарком среднего машиностроения Вячеслав Малышев, нарком авиационной промышленности Шахурин и начальник Главного управления ВВС РККА генерал-лейтенант авиации Павел Жигарев.

Вечером 11 июня в кабинете вождя Тимошенко и Жуков провели час. Вместе с ними находились еще несколько человек, в том числе начальник Главного управления политической пропаганды (ГУППР) РККА, армейский комиссар 1-го ранга Александр Запорожец. Его вызов к Сталину вместе с наркомом обороны и начальником Генерального штаба заслуживает особого внимания. Кандидат в члены ЦК ВКП(б) Запорожец мог докладывать лишь на одну тему — о партийно-политической работе в войсках и ее идеологическом содержании.

Ничего общего с пацифизмом

Четвертого (возможно, третьего) июня члены Политбюро ЦК ВКП(б) по предложению Тимошенко санкционировали создание к 1 июля в составе РККА отдельной польской дивизии, для чего планировалось переукомплектовать поляками и лицами, знавшими польский язык, 238-ю стрелковую дивизию, дислоцировавшуюся с марта в Казахстане (Среднеазиатский военный округ: САВО). Данное мероприятие вступало в решительное противоречие с буквой и духом секретного протокола о недопустимости и подавлении источников польской агитации, прилагавшегося к советско-германскому договору о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года. Кроме того, в перспективе факт существования польской дивизии в составе РККА было бы трудно скрывать, тем более прецедент уже существовал. 11 ноября 1939 года началось формирование 106-й стрелковой дивизии из советских ингерманландцев, карел и финнов. Через две недели на ее базе завершилось комплектование национального корпуса, который после нападения СССР на Финляндию стал 1-м корпусом «Финской народной армии», подчиненной «Терийокскому правительству» во главе с ответственным работником Коминтерна Отто Куусиненом. Таким образом, с высокой степенью вероятности создание польской дивизии следует связывать с ближайшими планами Сталина на лето 1941 года, а не с долгосрочной политикой.

Вождь ВКП(б) был убежденным марксистом-ленинцем, два года успешно игравшим, как ему казалось, на острых противоречиях между капиталистическими государствами в интересах большевистской доктрины, сложившейся еще в 1918 году. Со времен VII съезда РКП(б) ЦК партии располагал полномочиями «во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну». Поэтому любые обязательства и соглашения руководители ВКП(б) рассматривали с точки зрения целесообразности, интересов партии и международного коммунистического движения. Теперь они выглядели вполне ясными.

На рубеже мая — июня 1941 года партийные организации в войсках призывались воспитывать бойцов и командиров «в духе беспредельной преданности Родине, в духе непримиримой ненависти к врагам Советского Союза, в духе постоянной готовности к ведению наступательной войны с целью полного уничтожения противника и достижения полной победы». О приоритетах и взглядах «отца народов» на грядущие события нам позволяет судить проект директивы ГУППР РККА, составленный в начале июня 1941 года. Документ, возможно, как раз обсуждавшийся в сталинском кабинете вечером 11 июня, определял идеологические основы партийно-политической работы среди военнослужащих — и развивал публичные сталинские заявления, сделанные 5 мая. Его основные положения, которые мог продиктовать Запорожцу только сам Сталин, заключались в следующем:

СССР живет в капиталистическом окружении. Столкновение между миром социализма и миром капитализма неизбежно. Исходя из неизбежности этого столкновения — наше, первое в мире социалистическое государство, обязано изо дня в день, упорно и настойчиво готовиться к решающим боям с капиталистическим окружением, с тем, чтобы из этих боев выйти победителем и тем самым обеспечить окончательную победу социализма.

Внешняя политика Советского Союза ничего общего не имеет с пацифизмом, со стремлением к достижению мира во что бы то ни стало.

Ленинизм учит, что страна социализма, используя благоприятно сложившуюся международную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма.

До поры до времени СССР не мог приступить к таким действиям ввиду военной слабости. Но теперь эта военная слабость отошла в прошлое. Опираясь на свое военное могущество, используя благоприятную обстановку, СССР освободил Западную Украину и Западную Белоруссию, вернул Бессарабию, помог трудящимся Литвы, Латвии и Эстонии организовать советскую власть. Таким образом, капитализму пришлось потесниться, а фронт социализма расширился.

Международная обстановка крайне обострилась, военная опасность для нашей страны приблизилась, как никогда. В этих условиях ленинский лозунг «на чужой земле защищать свою землю» может в любой момент обратиться в практические действия.

Однако эти изменения в международной обстановке и в жизни Советского Союза не только не нашли достаточного отражения в агитационно-пропагандистской работе многих партийных организаций, но в ряде случаев освещались совершенно неправильно.

Некоторые пропагандисты перестали критиковать враждебную марксизму фашистскую идеологию, приняли на веру лживую «теорию» фашистских экономистов о плановом ведении хозяйства в Германии и Италии, перестали разоблачать реакционную политику германского империализма, направленную на покорение и закабаление других народов³. Некоторые пропагандисты в той или мере повторяли тезис немецкой пропаганды о непобедимости германской армии.

Эти и им подобные недостатки в партийно-политической работе отражают непонимание многими партийными работниками всей ответственности переживаемого момента, а также отражают зазнайство и самоуспокоенность, имеющие место в нашей партийной среде, что, как известно, никогда ни к чему хорошему не приводило.

В современной международной обстановке, чреватой всякими неожиданностями⁴, переход от мирной обстановки к военной — это только один шаг. «Война может вспыхнуть неожиданно. Ныне войны не объявляются. Они просто начинаются» (Сталин).

Трудящиеся должны знать, что если придется воевать, то война потребует жертв. Агитаторы, пропагандисты, печать обязаны прививать народу ту мысль, что мы должны быть не менее, а более энергичны, напористы и подготовлены, чем наши противники, и уметь на удар отвечать двойным и тройным ударом.

Формально советско-германские отношения выглядели корректными.

Напряженность создавали разнообразные слухи, но они носили противоречивый характер. При этом предупреждения о неизбежном и скором нападении Германии на Советский Союз сыпались как из рога изобилия. 7 мая Генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Югославии Иосип Броз Тито направил шифровку Генеральному секретарю Исполкома Коминтерна Георгию Димитрову: в связи с подготовкой агрессии против СССР на территории бывшей Югославии немцы набирали русских белогвардейцев-эмигрантов в качестве инструкторов, парашютистов и диверсантов. На следующий день по получении шифровки Димитров немедленно передал важный текст сообщения Сталину и другим руководителям ВКП(б). Токийский резидент, коммунист Рихард Зорге называл (1 июня) в качестве сроков нападения вторую половину июня и «около 15 июня», а затем (17 июня) доложил о задержке войны «вероятно, до конца июня». Донесения «Рамзая» аккуратно включались его советским начальством в перечень сомнительных и дезинформационных сообщений. Другие агентурные источники указывали на «15 или 20 июня» (3 июня), «около 15 июня» и т. д. Резидент органов НКГБ в Риме «Тит» информировал Москву (19 июня) о «начале военных действий Германии против СССР между 20 и 25 июня». О готовности немцев «напасть на Советский Союз» предупреждал (5 июня) при личной встрече заместителя наркома иностранных дел Соломона Лозовского посол США Лоуренс Штейнгардт.

Однако Сталин не принимал всерьез подобных заявлений, считая их британской дезинформацией. По более поздней оценке Черчилля, вождь ВКП(б) «старался изо всех сил сохранить свои иллюзии в отношении политики Гитлера». Вряд ли речь шла о наивности Джугашвили: в первую очередь он исходил из логики, прагматизма и здравого смысла. С лета 1939 года вся внешняя политика Третьего рейха строилась на том, чтобы избежать самоубийственной для Германии войны на Западе и Востоке. Гитлер заплатил большую цену за свободу рук в Европе, зафиксированную в секретном протоколе, который, по оценке Молотова, «представлял органическую часть пакта» о ненападении. 11 июня 1941 года Сталин доверительно сказал Жукову: «Для ведения большой войны с нами немцам, во-первых, нужна нефть, и они должны сначала завоевать ее, а во-вторых, им необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир». 18 июня Сталин дополнил свои рассуждения, указав Жукову на карте на район Ближнего Востока: «Вот куда они пойдут». Действительно, на северо-западе Египта 15—17 июня между немцами и англичанами шли упорные бои в районе южнее порта Эс-Саллум.

Непоколебимую уверенность Сталина в скором усилении германского натиска на Британию и временном пребывании германских войск у границ СССР могли подкреплять и тайные заверения Гитлера, если принять версию — вполне допустимую, с точки зрения автора — о подлинности письма от 14 мая. В нем фюрер невольно подтвердил обоснованность сталинских расчетов и планов, их только следовало держать в глубокой тайне. При всей скрытности развертывания войск Красной армии на Западе СССР с целью достижения пресловутой жуковской внезапности вряд ли бы удалось сохранить абсолютную секретность перемещений от низовой агентуры противника на территории Западной Украины и Западной Белоруссии. «Растет активность русских в районе границы», — отметил Гальдер 6 июня. Следовательно, требовался внушительный противовес в виде разных действий, должных дезавуировать любые подозрения вероятного противника.

В первую очередь речь шла о тщательном исполнении хозяйственных соглашений. За период с 11 февраля до 11 мая 1941 года Советский Союз поставил Германии 342 084 тонны зерновых и бобовых культур, 31 799 тонн хлопка, 185 424 тонны нефтепродуктов, 27 100 тонн хрома, 977 кг платины и т. д. 3 июня члены Политбюро разрешили наркомату внешней торговли отправить из особых запасов СССР в рейх 6 тыс. тонн меди, 1,5 тыс. тонн никеля, по 500 тонн олова, молибдена и вольфрама. Нацистская экономика получала приятную добавку. «Русские выполняли свои поставки до самого кануна нападения, и в последние дни доставка каучука с Дальнего Востока производилась курьерскими поездами», — свидетельствовал генерал пехоты Георг Томас, возглавлявший экономическое управление ОКВ. При этом встречные поставки рейха отставали от советских, особенно по коммерческим договорам между германскими фирмами и объединениями наркомата внешней торговли.

6 июня Москву на неопределенное время покинул посол Великобритании Стаффорд Криппс, традиционно придерживавшийся умеренно левых взглядов и считавшийся чуть ли не марксистом в британском истеблишменте. Расстроенный дипломат, пытавшийся искать общий язык с советскими руководителями, уехал под предлогом необходимой консультации с правительством Его Величества, а на самом деле — по причине глухой враждебности, исходившей от Молотова. Он даже не счел нужным принять Стаффорда перед отъездом. Слепота и недальновидность руководителей ВКП(б), буквально подставлявших армию и население под сокрушительный удар жестокого врага, вызывали искреннее изумление Черчилля.

Советско-германская кампания по взаимной дезинформации достигла кульминации 13 июня, когда обе стороны хитроумно использовали государственную печать, чтобы создать ложное впечатление о намерениях друг друга. Однако если Гитлер добился поставленной цели, то Сталин в первую очередь ввел в заблуждение армию, население Советского Союза и в конечном счете — перехитрил сам себя.

Окончание следует