На самом деле чешской крови в ней была лишь четверть, но в паспорте, в той самой знаменитой пятой графе, у нее стояло именно «чешка». И я с детства знал, что «первым чехом» в нашей семье, благодаря которому и фамилия такая появилась, был мой прадед Тихий Иосиф Федорович. Знал, что родился он в Чехии, вроде бы закончил университет в Праге, а потом переехал в Россию и был учителем и директором гимназий в Харькове, Тамбове, Елатьме, родил пятерых детей... Еще я знал название чешского городка, где родился прадед — Хораждьовице. Всё.

Поначалу это «всё» меня вполне устраивало, но потом я слегка поумнел — годам эдак к сорока — и почувствовал сначала почти незаметную, а затем настойчивую и даже переходящую в манию потребность узнать как можно больше про почтенного старца с окладистой седой бородой, сидящего на одном из семейных фотопортретов в окружении пятерых сыновей, младший из которых — мой будущий дед. Спасибо ему, деду Мефодию, за то, что в годы революций и войн он сумел сберечь несколько семейных документов и фото. Благодаря им я с детства знал, как выглядел прадед Тихий и в молодости (первый снимок — 1868-й год, ему 28), и «на закате»: тот самый древний старец с бородой в окружении семьи. Старцу на этом фото 56 лет, намного меньше, чем мне сейчас.

Так как же сложилась жизнь Иосифа Тихого и почему он оказался в России? А он ведь не просто оказался, а выслужил ранг действительного статского советника (4-й класс российской Табели о рангах, считай генерал), по российским законам к нему полагалось обращаться «Ваше превосходительство». Но все это я узнал значительно позже.

На старте розысков я не имел о биографии прадеда почти ни малейшего понятия. Знал только, что он был потомственным дворянином, а значит, вслед за ним и дед мой тоже был дворянином. Да и мама была бы дворянкой, если бы успела родиться до революции, но она не успела. Впрочем, хотя революция и не позволила побыть матушке в дворянском сословии, она не помешала ей оставаться человеком исключительного благородства. «Сразу видно: дворянские крови!» — говорили про мою мать, не зная, что первый дворянин в роду, ее дед, был сыном пекаря. Впрочем, и про отца-пекаря, и про то, как прадеда на самом деле звали на родине, как и зачем он попал в Россию — все это я узнал через много-много лет. А начал искать в 2001-м, когда мы с женой полетели на несколько дней в Прагу.

Цели наши были чисто туристическими и с полным набором обязательных удовольствий: Градчаны, Кафка, Голем, «Праздрой», Швейк и «У Флеку», где нас в первый же вечер конкретно обсчитали, после чего мы сразу почувствовали себя почти как дома. Но кроме туризма была одна серьезная цель: непременно добраться до Хораждьовице, городка на самом западе, недалеко от немецкой границы, чтобы хотя бы просто посмотреть, как выглядит родина прадеда, а уж если удастся что-то раскопать, так это вообще будет счастье. В Праге мы арендовали машину (из принципа — чешскую, «Шкоду Фабиа») и, проклиная производителя, который не снабдил ее гидроусилением руля, двинули на запад. По бумажной карте. Интернет был еще в зачатке — как и гидроусилители на «Фабии».

Не скажу, что родина прадеда показалась мне земным раем: захолустье — вот правильное слово. Но только если наше русское захолустье — это грязь, кривые дома, куры-коровы по обочинам и крашенный серебрянкой Ленин на главной площади при входе в райком партии, то Хораждьовице оказалось чистеньким тихим городком с идеально устроенной ратушной площадью и непременным чумным столбом на ней, с кафешками и могучим католическим собором, где, скорее всего, и крестили моего будущего предка («Симпатичное словосочетание — будущий предок», — подумал я).

Шансов с ходу разведать что-нибудь про семейство Тихих, жившее в Хораждьовице полтора века назад, было немного, но не попробовать мы не могли. Увы, сумасшедших открытий не случилось. Из ближайшего двора к нам не выскочили с криками «Ура!» дальние родственники, сидевшие у окна в ожидании, когда же появится родня из огромной незнакомой России. Не выскочили. Но зато первая же встреченная девушка (хотя и не Тихая, но очень милая), которую мы спросили, где тут кладбище, немедля предложила проводить нас и поискать вместе старинные захоронения с соответствующей фамилией. Старинных мы не нашли, но отыскали вполне современное и, судя по ухоженному виду, регулярно посещаемое. На камне было выбито что-то типа «Rodina Tichý», то бишь Семья Тихи. Тут стало понятно, что Тихи где-то поблизости все-таки имеются и, может быть, ждут не дождутся русской родни. В конце концов, должны же в этой чешской семье сохраняться воспоминания об одном из ее отпрысков, уехавшем когда-то давным-давно в далекую и огромную Россию? Оставалось их только найти, этих Тихи.

Тут нашей милой спутнице пришла в голову славная идея. Заскочив в собор, она раздобыла у настоятеля сборник «Желтых страниц», нашла номер телефона хораждьовицких Тихи — он был один — и позвонила, желая сообщить им, что тут вот приехали господа из России, далекой и огромной, и вполне вероятно, что это ваши, господа Тихи, родственники! Увы. На том конце провода холодно ответили, что их мало интересует наличие родственников в России, да еще непонятно в каком колене, и вообще, ребята, шли бы вы отсюда… «Ничего! — решили мы, размазывая по щекам слезы обиды. — Неудачи делают нас сильнее. А сильным везет. Будем искать сами!»

И мы начали искать: вернувшись в Прагу, на следующее же утро наудачу пошли в пражский университет. Там нам, как сильным, сразу начало везти: узнали, как можно запросить справку об учившемся здесь полтора века назад студенте. Мы запросили, и через некоторое время в Петербург пришло из Праги сообщение: «Иозеф Карел Мартин Тихи, сирота, сын пекаря Теодора Тихи и его жены Иоганны, дочери мельника Игнаца Луначека, выпускник гимназии в Клатови и член братства монастыря Эммаус, действительно обучался в Карловом университете на теософском факультете в 1860-х годах».

Это уже было кое-что. Правда, на пути возникал доселе неведомый монастырь Эммаус, но зато теперь я знал не только полное чешское имя прадеда, но даже имена его родителей: Теодор и Иоганна. Заодно стало известно, где прадед учился в юности. Успех, как известно, утраивает силы новичка, в том числе новичка-генеалога. Следует запрос в областной архив в Пльзене — и вот уже мне присылают копии гимназических табелей Иозефа Тихи из Клатовской гимназии. Полный восторг, который, впрочем, тут же оборачивается сущим проклятием: они написаны на немецком готическом. И — как курица лапой. Конечно, Петербург, где я проживаю, это большой и культурный город, некоторые даже называют его культурной столицей России (чем дико меня веселят, ибо выходит, что Москва — столица некультурная), и в Петербурге полно людей, владеющих немецким, но… Найти того, кто прочтет немецкие готические тексты, точнее, рукописные каракули — это совершенно невероятная удача. Однако сильным и тут повезло: такой человек нашелся и все перевел! Из табелей выяснилось, что гимназист Тихи Йозеф учился не блестяще, но весьма прилично, поведения был примерного и особенно преуспевал в древних языках и изучении Св. Писания…

Так, шаг за шагом, очень небыстро, я собирал пазл жизни моего прадеда. Попутно учился работать в архивах и познакомился с настоящими мастерами генеалогии, которые очень помогали советами по поискам. Неожиданно (снова о везении) дома среди семейных бумаг обнаружились такие, которых раньше я почему-то никогда не видел. Это были вырезки из газеты «Южный Край» от сентября 1900 года: некролог директора харьковской гимназии № 3 Иосифа Федоровича Тихого и отчет о церемонии его похорон. Церемония была по первому разряду, то есть «с оркестром музыки» и в присутствии губернатора, что вполне понятно: покойный был действительный статский советник и кавалер множества орденов.

Мдааа… «Крышку от гроба несли ученики, а гроб учителя… Гимназисты усыпали путь живыми цветами…» Вот как провожали на заре ХХ века школьных учителей.

…Поначалу мои генеалогические розыски шли довольно медленно, ибо и времена стояли неторопливые, доинтернетные. С распространением всемирной сети дело пошло гораздо быстрее, и в итоге я узнал о Иозефе Тихом практически все. Ну, пусть будет «почти все». На это ушло примерно двадцать лет, пустяк в сравнении с полутора веками. Последние же фрагменты пазла нашлись в 2021 году.

Итак, рано осиротевший юноша по имени Йозеф Тихи окончил в конце 1850-х гг. Клатовскую гимназию, над которой, выражаясь современным языком, шефствовали монахи из того самого Эммаусского монастыря, что в Праге. Он еще назывался монастырем «На Слованах». Трудно сказать, имело ли это шефство целью вербовать будущих членов монастырской братии, но религиозные дисциплины преподавались в гимназии эммаусскими насельниками. Вероятно, именно поэтому в личном деле студента университета Йозефа Тихи окажется запись о том, что он принадлежал к братству Эммауса. Эммаус был монастырь особенный — католический бенедиктинский, но издревле службы в нем велись по восточному обряду. Почему — вопрос не ко мне, невежде. Но будущий русский педагог и прадед невежды имел таким образом в юности возможность поближе познакомиться с православием. Помогло ли это ему в будущем? Судя по всему, да. Жаль, что самого прадеда об этом не спросишь, но раз в итоге он оказался в православной России…

По окончании гимназии юный Тихи собрался посвятить жизнь служению Господу и поступил на теософский факультет Карлова университета, однако… Ни богословом, ни проповедником он не стал, а оказался после университета на службе в Пражской новой гимназии в должности супплент-профессора, то есть примерно младшего преподавателя. В гимназии его и настигла судьба. Вот именно так высокопарно мы тут будем говорить: именно судьба и именно настигла. А получилось вот как.

Шестидесятые годы были временем подъема в Европе панславянского движения. Его духовно-энергетическим центром (а также финансовым, то бишь главным спонсором) была Россия, единственная страна, где славяне были главным, «титульным» народом. А среди славян Европы идеи всеобщего славянского объединения наиболее тепло принимались чехами. Не забудем, что в России середина XIX века — это время «Великих реформ», в том числе реформы образования. В стране элементарно требуются преподаватели, которых при быстром росте числа гимназий не хватает. Не готовят еще в России такого количества преподов.

Вот и искали повсюду, где могли. И нашли. Йозеф отправился в Россию осенью 1867 года. Почти одновременно с ним ехала большая группа других чехов, в том числе очень известных. Только Тихи ехал насовсем и в Харьков, а они — временно и в Москву, на вошедшие в историю российско-чешских отношений съезд и выставку, которые были намечены на ту осень. В числе виднейших представителей чешской культуры отправился тогда в Москву и Карел Яромир Эрбен, знаменитый поэт и общественный деятель. Именно он и занимался подготовкой переезда в Россию моего будущего прадеда (спасибо за это знание доценту МГУ Зое Ненашевой, большому знатоку чешской истории). Эрбен искал и собеседовал кандидатов на поездку в Россию среди молодых чешских педагогов. Просьбу заняться этим высказал ему один весьма примечательный человек, служивший тогда в Вене…

Его звали Михаил Раевский. Правильнее: отец Михаил Раевский. Он был настоятелем православной церкви при посольстве России в Австро-Венгрии. Судьба этого священника еще ждет своего исследователя, причем исследователя истории русской дипломатии и, возможно, спецслужб. Раевский прослужил в Вене чуть ли не тридцать лет, а до этого в таком же сане служил в русской посольской церкви в Стокгольме. Судя по тому, что о нем известно, занимался не только своей основной специальностью, литургиями и требами, но и темами, которые по официальному статусу не очень удобны или просто не по силам дипломатам. Примерно тем, что сегодня делают не в посольствах, а в офисах Россотрудничества за границей. Возможно, приходилось батюшке заниматься и чем-то еще более специфическим (и менее публичным), но этого мы не знаем. Во всяком случае, подчинение он имел двойное — и священному Синоду, то бишь министерству по делам религии Российской империи, и МИДу. Дело свое Раевский знал, видать, туго, ибо прослужил несколько десятков лет без замен, был в большом уважении и отмечен орденами, а когда покинул этот мир, тело его доставили спецвагоном в Петербург и предали земле с почетом и на респектабельном кладбище. Этот человек был, можно сказать, русским культурным центром в Вене и в том числе аккумулировал вокруг себя славянскую публику, в первую очередь молодую: лекции, беседы, чтения, знакомство с русским языком — аккуратное продвижение славянских идей на низовом, так сказать, уровне. Посольству заниматься этим в стране пребывания, может быть, и не с руки, а священнику — почему бы и нет? Чистая духовность, не более того. Именно этот человек и обратился к давнему своему знакомому, знаменитому поэту Эрбену, с просьбой искать кандидатов для поездки на работу в Россию. И именно Раевскому Эрбен в итоге написал (письмо нашла и опубликовала в переводе З. С. Ненашева):

(скан письма)

Вот история попадания в Россию пражского супплент-профессора Йозефа Тихи. Через много лет в своем «Формулярном списке», обязательном документе, заполнявшемся всяким российским госслужащим, Иосиф Федорович Тихий собственноручно напишет, что «прибыл в Россию по рекомендации отца М. Раевского». Кстати, там же, в «Списке...», в графе о происхождении рукой прадеда написано «из австрийских славян», а не «чех». Не было тогда в официальном употреблении этого слова! Чехии как независимого государства не существовало, и формально Йозеф был подданным Австрии (даже не Австро-Венгерской империи, ибо уехал в Россию за год до ее провозглашения). Однако он пишет не просто «австриец», хотя мог бы, а именно «славянин». Значит, ощущать себя представителем славянского народа было для него делом важным. По приезде в Россию он направился в Харьков, ибо запрос на преподавателя древних языков пришел Раевскому как раз из этого города, от ректора Харьковского университета профессора Лавровского, искавшего молодые кадры для вуза и для городских гимназий…

Так началась русская жизнь сироты из Хораждьовице. Довольно быстро он показал свою профпригодность как учитель древних языков, был принят в штат гимназии, принял присягу на верность русскому престолу, перешел из католичества в православие, легко выучил русский. Став российским подданным и служа в казенной гимназии, он автоматически попал в знаменитую «табель о рангах», начал постепенно по строчкам этой табели двигаться вверх и в итоге поднялся до четвертой, уже генеральской, позиции действительного статского советника, хотя всю жизнь был только педагогом. Из учителя стал инспектором, потом директором гимназии в Харькове. Затем был направлен в Тамбов, тоже директором, где провел почти 20 лет и где родились четверо из пятерых сыновей, включая последнего, моего деда Мефодия. А потом, уже на склоне лет, вернулся в столичный Харьков — и тоже директорствовал.

Моя прабабка Екатерина, дочь священника, с которой Иосиф познакомился вскоре по прибытии на новую родину, пережила мужа почти на 20 лет и упокоилась рядом с ним в Харькове весной 1919 года.

Вот такая судьба ждала моего прадеда, родившегося в крошечном городке Хораждьовице. Из рассказов мамы мне были известны судьбы четырех из пяти его сыновей: мой дед Мефодий в 1914 году как молодой перспективный ученый был приглашен работать в Петроград, где и остался навсегда; Николай был ученым-натуралистом, жил в Харькове и умер там во время Великой отечественной войны от голода; Владимир жил под Москвой; юрист Кирилл еще до революции уехал лечить туберкулез в сухом климате Египта и домой уже не вернулся. И только судьба старшего сына, Вячеслава, и его семьи была мне неведома. Чтобы узнать ее, потребовалось двадцать лет. Но я же сказал: сильным везет. Это другая, отдельная история про уже русское семейство Тихих. Сумасшедшая. Как, впрочем, и вся история России в ХХ веке.

Юрист Вячеслав Тихий служил по судебному ведомству, был уже в серьезных чинах и жил вместе с женой в Крыму. У них был сын Слава, родившийся в 1902 году. Там же, в теплом, нежном, сытом и счастливом Крыму, Тихие встретили и революцию, и Гражданскую войну, и Врангеля, и советскую власть. Когда в ноябре 1920 года красные захватили Крым, у 47-летнего судьи Тихого (безусловно, царского сатрапа и кровопийцы, кого же еще) вряд ли было много шансов спастись от справедливого народного гнева. Как и у тысяч других врагов трудового народа. Кровь их текла тогда по Крыму щедрым потоком. Где и как погиб судья Тихий — неизвестно. Его жена тоже была арестована крымской ЧК (уж не главным ли ее палачом, будущим героем-полярником Иваном Папаниным?), однако чудом спаслась, сказавшись «из крестьян», хотя была дворянкой. Ее выпустили. Возможно, она сумела откупиться. А что же их сын, 18-летний юноша Слава Тихий?

Он был студентом Таврического университета. Этот уникальный вуз, ныне совершенно забытый, организовали бежавшие в Крым от революции, Гражданской войны и голода крупнейшие русские ученые. Они мечтали о том, что после конца смуты этот новый университет будет питомником интеллектуальных кадров новой России. Ректором его был великий Вернадский. Слава Тихий поступил на физико-математический факультет. Его однокашником по факультету оказался юноша по имени Игорь Курчатов. Дальнейшая судьба Игоря широко известна: он стал отцом советской атомной бомбы и шефом всей советской атомной программы, многажды Героем труда, лауреатом всего, что только было возможно. Славу Тихого ожидала менее яркая биография: страховой агент. Французский.

В конце лета 1920 года его призвали в армию. Армия в Крыму называлась Вооруженными силами Юга России — это была Белая армия, и командовал ею барон Петр Врангель. В ноябре, понимая, что шансов более удерживать Крым (союзники отказывали в обещанной раньше помощи) нет, Врангель отдал приказ об эвакуации. В числе тех, кто оставил Родину, был и матрос-сигнальщик крейсера «Генерал Корнилов» Вячеслав Тихий. Он был на службе, он давал присягу, нарушить ее посчитал презренной трусостью. И ушел. Навсегда. И никогда не узнал, что стало с его родителями. Все, что он увез из России, — фотоаппарат и альбом со сделанными им фотографиями, в том числе и самого барона Врангеля на мостике «Корнилова». И еще он увез семейную групповую фотографию, на которой были изображены его дед Иосиф, бабушка Екатерина и все пять их сыновей. Русскую эскадру потом ждала Бизерта, теперь ставшая знаменитым портом на Средиземном море, в Тунисе. Именно там, когда содержать эскадру из-за хронического безденежья стало более невозможно и ее расформировали, матрос Тихий списался на берег и начал строить свою новую жизнь под новым именем, на французский манер: Венцеслас ТикИ.

Никаких связей с Родиной и семьей у него не было. Искал ли он их? Нет. Почему? Наверное, в первую очередь он боялся подставить под опасность своих близких: хорошо понимал, какая настала жизнь на его Родине при большевиках, ненавидящих все, что связано с белоэмиграцией. Знал ли он, что с ними сталось? Не уверен. Так связи с семьей и родиной были потеряны навсегда. Однако не был потерян русский язык: Слава женился на русской, а впоследствии и его сын Олег, Oleg Tikhy, тоже женился на русской девушке — уже после Второй мировой войны. Со временем семья бывшего матроса с крейсера «Корнилов» осела на юге Франции, в Провансе. Сам он, вполне успешный страховой агент, умер в 1976-м, так и не рассказав своим уже взрослым внукам ничего про свою родину, родителей и про то, почему они носят такую странную для русских фамилию Тихий. Тики…

Слышу естественный вопрос: откуда я могу знать биографию Славы Тихого, если никаких контактов, фактов, адресов и вообще никаких зацепок, могущих помочь разыскать его, не было? А за это спасибо гениальному расследователю генеалогических загадок Ирине Здоровцовой, живущей нынче в Петербурге. Она по одним лишь фамильным данным, обладая немыслимой интуицией — но и навыками работы с архивами, конечно — сумела не только разыскать и выстроить всю судьбу Славы/Венцесласа Тихого, но и найти его потомков, то есть моих родственников!

Я отправил по полученному электронному адресу им письмо — к счастью, знаю французский. Ответа не было долго. Подумал уже, что все это пустая затея. Вспомнил, как нас не слишком вежливо послали подальше Хораждьовицкие. Но через несколько месяцев пришел мейл. В нем в очень осторожных, чтобы не сказать опасливых, выражениях некая дама (как окажется — моя троюродная племянница Марьяна) спрашивала, на основании чего месье утверждает, что он наш родственник? И чем, собственно, он может это доказать? Вот у нас в семье хранится старинное фото, вывезенное дедом из России, групповое, семейное, писала она. Может ли месье сказать, кто на нем изображен и как зовут этих людей?

Месье мог. У месье всю жизнь висит дома похожее фото той же семьи, сделанное в тот же момент в харьковском фотоателье в 1896 году: почтенный старец, жена, пятеро сыновей… Только в перерыве между снимками члены семьи — видимо, по просьбе фотографа — пересели по-новому, поменялись местами. И так совпало, что через век с четвертью одна версия снимка оказалась у меня, а другая во Франции. Конечно, я знал, как кого зовут на этом фото!

…Вот так мои родственники, живущие между Марселем и Экс-ан-Провансом, узнали о своих корнях, о том, откуда произошла и как звучала по-русски их фамилия. Так замкнулась замечательная история про жизнь Йозефа Тихи, уроженца чешского городка Хораждьовице, приехавшего в Россию в 1867 году. Меня печалит лишь одно. У прадеда было пятеро сыновей. Казалось бы, Тихие имели все шансы размножиться в коленах своих необычайно. Почти с библейской плодовитостью. Однако — увы. В четырех из пяти сыновних линий сейчас Тихих больше не осталось, везде рождались девочки. Лишь потомки старшего сына Вячеслава носят фамилию их предка, теперь на французский манер — Тики. Младшее их поколение русского языка уже не знает.