Сегодня историки и военные эксперты отмечают, насколько четко была подготовлена операция по высадке: за несколько часов до ее начала советское командование отправило в пражский аэропорт Ruzyně собственных диспетчеров, которые обеспечили приземление советских «Ан-12» с десантом и боевой техникой.

— Все началось с того, что приземлился самолет, который был заявлен как русский транспортный борт. В то время в этом не было ничего необычного. Экипаж сообщил, что будет разгружаться только утром, и им не требуется никакого содействия. Оттуда высадились диспетчеры, которые потом и руководили заходами на посадку остальных самолетов. Им повезло, что погода была максимально благоприятной, — видимость была просто великолепной. Каждый пилот ориентировался по хвостовым огням самолета, который летел перед ним, — вспоминает оператор радара Иван Углирж, который сегодня по-прежнему работает в столичном аэропорту.

И думала Прага — ученья идут

Еще до того как самолеты начали приземляться, Иван Углирж с изумлением наблюдал, как на мониторе появляются сотни мигающих точек. Ему показалось это настолько странным, что он счел это техническим сбоем.

— Мы считали, что это какие-то помехи. Потом мы выяснили, что это все же самолеты, однако нас это не сразу насторожило. Между тем диспетчеры в области уже не отвечали на наши телефонные звонки. По звуку моторов мы слышали, что это военные самолеты, так что мы решили, что проходят какие-то учения.

Иван Углирж полагает, что и сами десантировавшиеся советские солдаты считали тогда, что их доставили на учения. Он вспоминает, что после приземления и высадки десанта военный борт тут же поднимался в воздух, чтобы освободить место для следующего. Лишь несколько самолетов задержались в аэропорту, поскольку повредили крылья.

— Солдаты, которые здесь появились, действительно думали, что это учения. Поскольку мы с ними говорили по-русски, они не знали, что находятся за пределами России. Ни они этого не знали, ни их офицеры. Они были абсолютно дезориентированы.

Территория аэропорта не была окружена забором, и советские солдаты оцепили подъездные пути. Только тогда стало понятно, что это оккупация.

Солдат из СССР затем сменили болгарские военные, которые, по словам очевидца, вели себя куда жестче:

— Хотя все русские солдаты были вооружены, они никак не использовали оружие, а болгары держали нас на мушке и вели себя достаточно агрессивно.

После того как аэропорт был занят, военные уже никого не допускали внутрь здания. При этом чехословацкому персоналу удавалось пользоваться телефоном — оккупанты не обнаружили коммутатор, который находился вне территории аэропорта. Поскольку сотрудники были лишены возможности работать, несколько дней они провели, собирая урожай лука в близлежащих деревнях.

— Когда мы вернулись на наше рабочее место, то увидели там полное опустошение. Все было украдено — наши личные вещи из шкафчиков, предметы со склада. Из оборудования там не осталось ровным счетом ничего.

В ночь на 21 августа 1968 года в аэропорту Ruzyně приземлилось около 700 самолетов оккупационных сил. При этом точные цифры и детали операции до конца не раскрыты до сих пор — многие документы все еще хранятся в российских архивах под грифом «секретно».

В ту ночь жители Праги просыпались от гула моторов — воздушный коридор, по которому на посадку заходили советские самолеты, пролегал над густонаселенными районами Нусле и Винограды.

Шрапнель на память

На Виноградской улице находилось «Чехословацкое Радио» (сегодня — «Чешское Радио»), которое стало центром сопротивления и самых драматических событий первых дней вторжения.

Вспоминает сотрудница радио Йитка Борковцова:

— После полудня 21 августа мы с мужем находились в столовой радио. Чуть выше по улице от здания радио взорвался автомобиль с боеприпасами. В нашей столовой были разбиты окна, влетела туча шрапнели. Один такой снаряд я взяла себе на память.

Известный актер Милонь Чепелка, который будет блистать на подмостках «Театра Яры Цимрмана», в те годы был сотрудником редакции военного радиовещания. Утром 21 августа он планировал записывать репортаж в казармах в Западной Чехии и ничего не знал о происходящем в стране. По дороге ему встретился Зденек Сверак, сегодня один из самых известных чешских драматургов, режиссеров и актеров. Тогда ему было 32 года.

К танкам на мотоцикле

— Я шел к автобусной остановке, когда мне навстречу выехал на своем мотоцикле Зденек Сверак, который был моим коллегой по редакции. Он спросил меня, знаю ли я, что происходит. Я спросил: «А что должен знать?» Он мне объяснил. Я сел сзади него, и мы поехали на Вацлавскую площадь.

В центре города Чепелка и Сверак увидели не только БТРы и танки, но и первого советского солдата. Подобно многим пражанам, журналисты старались объяснить ему, что у СССР нет никаких причин вторгаться в Чехословакию:

— Мы пытались ему сказать, что он находится здесь по ошибке, однако он совершенно на нас не реагировал. Черт его знает — может быть, он действительно нас не понимал…

Милонь Чепелка и Зденек Сверак направились в редакцию, которая находилась на сегодняшней улице Dykova в районе Винограды. Там они оставались целую неделю. В подполье создавалось радио сопротивления оккупации...

Весна превратилась в затяжную зиму

Для целых поколений граждан Чехословакии жизнь разделилась на «до» и «после», многие были вынуждены покинуть родину, а жизнь тех, кто остался, кардинально изменилась. И уже более полувека 21 августа является днем, когда вспоминают о событиях, сохраняющихся в исторической памяти чешского народа.

Вторжение по-чешски invaze. Звучит почти как «вторжение инопланетян». Похожая картина — когда в мирном городе без объявления войны высаживается чужая армия, которая к тому же плохо представляет себе, где она находится и зачем.

Алена Громадкова в тот момент училась в аспирантуре после окончания Высшей школы экономики в Праге.

— Я находилась в квартире моих родителей в районе Флора. В пять утра мне позвонили соседи и принесли радиоприемник, который я их просила починить. У соседки был на руках младенец, а сосед мне сказал: «Это радио тебе понадобится». Я спросонья ответила: «В пять утра — точно нет», на что он сказал: «Понадобится! Здесь русские». У меня был шок. В тот период я серьезно изучала социологию и политэкономию и в первый момент подумала, что нас присоединили к Советскому Союзу, как прибалтийские республики.

— Вероятно, первое, о чем думает человек в такой ситуации: где сейчас находятся члены его семьи и не угрожает ли им опасность?

— Я написала письмо брату, который проходил учебную стажировку в ФРГ. Я писала, чтобы он не возвращался, чтобы он боролся с оккупацией извне, а я начну изнутри страны. Это было невероятно наивно. В отеле «Флора», расположенном неподалеку, находились участники международного конгресса по геологии. Уже была четверть восьмого, и они собирались на экскурсию. В числе англоговорящих был пожилой старомодно одетый господин. Я спросила его, не мог бы он послать письмо в Германию. Он сказал: «Конечно» и отнес его на ресепшн. «Так будет хорошо?» — спросил он меня. «Нет, не будет! — ответила я и начала плакать. — Мы уже не самостоятельная страна, мы составная часть Советского Союза!» Пожилой джентльмен забрал письмо и спросил: «Мне его послать из дома?» И в этот момент на Виноградской улице показались первые танки, на которых сидели мужчины в черной униформе без нашивок. И эти ученые из отеля поняли, почему им не подали завтрак и почему за ними не приехал автобус. Черные танки и черную форму использовали нацисты, СС. Самая большая психологическая ошибка состояла в том, что танки были не цвета хаки, а черные и без обозначений.

«Ленин, проснись! Брежнев сошел с ума!»

— А как вели себя в этот момент пражане?

— Когда я там стояла и не переставая плакала, рядом остановился молодой человек на мотоцикле и предложил: «Хотите, чтобы я вас куда-нибудь отвез?» Я спросила: «А куда вы едете?» «Защищать радио!» Я сказала: «Так я еду с вами!» А радио с пяти часов утра передавало призывы к населению сохранять спокойствие и хладнокровие. Когда в 7:30 или в 8 мы туда приехали, рядом с радио как раз взорвался советский танк. К счастью, все из него успели выскочить, люди необыкновенно быстро разбежались. Помимо горящего корпуса, от танка осталось много металлических частей. И я помню, как одна пожилая дама в кожаных перчатках складывала в свою элегантную сумочку детали танка. Сумочка начала гореть. К тому времени советские военные уже поняли, что младшее поколение горожан говорит по-русски, хотя они и думали, что находятся в Германии, и не понимали, почему немцы говорят по-русски так хорошо и бегло. Ко мне подошел молодой советский офицер и спросил, что эта дама делает. И я переспросила ее, зачем — ведь ее сумка горит. Дама ответила: «Неважно. Я хочу иметь доказательства того, что в Кремле сошли с ума, а эти куски танка пойдут в наш семейный архив». Я перевела, молодой офицер пришел в ужас и, вероятно, начал понимать, что находится не в Германии. На стенах уже начали появляться такие надписи как: «Ленин, проснись! Брежнев сошел с ума!»

— Вы еще пытались разговаривать с советскими солдатами?

— Я быстро отказалась от этой идеи, потому что этот парень был из Прибалтики и у него были такие грустные глаза… Несколько дней они не пили и не ели. Было понятно, что это не оккупанты, полные сил, представляющие опасность.

— Как дальше развивались события рядом со зданием «Чехословацкого радио»?

— Там началась стрельба, и я, тогда молодая, быстро убежала, остановилась лишь у памятника св. Вацлаву, а затем подошла к отелю «Ялта». Я говорила окружающим: «Не ходите наверх! Там танк и стреляют». Потом я увидела советские танки, которые шли от здания Музея вниз, на Мустек, а 12-летние мальчики краской замазывали им окошечки, так что танкисты ничего не видели. Танки начали останавливаться и разворачиваться по направлению к Музею, который тогда как раз был отреставрирован, — его фасад просто сиял. Я была у отеля «Ялта», когда начали стрелять по фасаду. Все окружающие инстинктивно упали на землю. Но я тогда была молодой и глупой, с замедленной реакцией. Я со своим баскетбольным ростом торчала посреди улицы и глазела, пока меня какой-то человек не сбил жестко на землю. Им оказался американец польского происхождения, который как переводчик некогда сопровождал конвои из Лондона в Архангельск. Я ему сказала: «Я хочу посмотреть. Все равно они стреляют холостыми!» А он схватился за голову и ответил: «Русские никогда не стреляют холостыми!» Этот человек спас мне жизнь, и я часто вожу на это место друзей, и местных, и из-за границы, и говорю: «Здесь я родилась во второй раз».

— Как вы пережили первые дни после вторжения?

— Дома я создала лагерь: каждый из моих друзей принес спальный мешок и какую-то еду, и первые три дня мы жили коммуной, что нам очень помогло. Младший брат моей подруги, которому за неделю до этого исполнилось 18 лет, меня напугал. Он сказал: «Где можно найти какой-нибудь пункт регистрации? Мы должны идти воевать! Я хочу быть добровольцем!

— Как сегодня вы оцениваете то воздействие, которое оказало на вас в молодости вторжение 1968 года?

— Это было очень хорошим уроком для всех наивных будущих граждан. Будущих, потому что тогда мы еще политическими гражданами не были. С этой точки зрения нужно быть благодарными оккупации — это поставило крест на всех иллюзиях, которые у нас были.

Вскоре Алена в числе последних граждан Чехословакии отправится на стажировку в Великобританию — границы еще не были закрыты. На вопрос, не думала ли она тогда об эмиграции, госпожа Громадкова ответила: «Ни секунды! Это они пусть уезжают! Католики не эмигрируют, они живут там, куда их определил Господь!» Через девять лет Алена Громадкова подпишет «Хартию-77».

Большую часть своей жизни, как до, так и после Бархатной революции, она посвятит работе по возрождению политологии и ее возвращению в академическую и общественную среду. С 1994 по 1996 гг. Алена Громадкова занимала пост председателя внепарламентской партии Демократический союз, от Консервативной партии баллотировалась в депутаты Европарламента, до 2006 года преподавала в институте политологии Карлова университета.

Жесткая реакция на Пражскую весну была ожидаемой

Своими воспоминаниями и выводами об исторических последствиях вторжения 1968 года с «Радио Прага» пять лет назад также поделился уже ушедший из жизни известный политолог, преподаватель университета Рудольф Кучера.

— В то время я был студентом философского факультета Карлова университета. Мы тогда много обсуждали то, как дальше будет проходить Пражская весна. Однако целый ряд сигналов говорил о том, что она будет подавлена. Мы это ожидали, только не знали, как и когда последует эта реакция.

— Мы привыкли говорить, что события 21 августа 1968 года были как гром среди ясного неба. Однако из ваших слов следует, что некоторые граждане Чехословакии, включая студентов, оценивавших развитие ситуации, догадывались о возможности военного вторжения.

— Безусловно. Руководство Советского Союза постоянно выступало против того, в каком направлении шла Чехословакия. Мы знали, что СССР и его союзники выражали свое недовольство и требовали от представителей Чехословакии остановить это, предупреждая, что в противном случае последует реакция. Мы, конечно, не могли предвидеть ввод в Чехословакию войск Варшавского договора, однако были уверены, что очень жесткая реакция будет обязательно.

— Если перспективы силового подавления Пражской весны были так очевидны, почему руководство Чехословакии не пыталось предотвратить такое развитие событий? Если, конечно, это вообще было возможно.

— Как ни странно, некоторые члены руководства Чехословакии по-прежнему считали, что это можно будет как-то сгладить, обойти. Они были наивными, прежде всего Дубчек — человек, бывавший в Советском Союзе и знавший менталитет советских вождей, все равно считал, что такой жесткой реакции не случится. Я видел целый ряд отчетливых признаков надвигавшихся событий — здесь проходили военные учения, после которых солдаты не ушли, а остались на территории Чехословакии. То есть большой неожиданностью, большим шоком это не было.

— Когда вы столкнулись лицом к лицу с советской армией, вы пытались говорить с солдатами?

— Да, я спрашивал их, какое им дано задание. Солдаты были абсолютно растеряны. У них были какие-то приказы — что они должны на этом танке доехать в определенное место и т. д., но это были очень молодые люди, которые даже не знали, что находятся в Чехословакии. Они спрашивали: «Где мы? Что это?» Я им говорил: «Вы приехали в Прагу». Они думали, что находятся на Западе.

— Как реагировали пражане на внезапное появление на улицах и площадях города чужих танков?

— Многие чехи закрылись в своих квартирах, другие отправились купить что-то про запас, думая, что приходит время, когда все исчезнет, будет нечего есть, поэтому они пытались как-то обеспечить необходимым себя и свои семьи. Резкую реакцию вторжение вызвало прежде всего у молодежи. Я встречал своих сокурсников, которые говорили: «Мы должны вооружаться!» На что я отвечал: «А где вы возьмете оружие, и что с ним хотите делать?» Ведь никто не умел им пользоваться. И что — стрелять в этих молодых парней?

Было ясно, что Запад не вмешается

— После первой растерянности, вероятно, пришла очередь осмысления ситуации, в которой оказалась Чехословакия. Граждане страны ждали, что Запад вмешается, попытается как-то воздействовать на Советский Союз, чтобы освободить Чехословакию от оккупации?

— Я изучал тогда историю и философию. Хотя в народе, конечно, циркулировали идеи, что Запад вмешается, мне было ясно, что этого не произойдет. Как не вмешался в Венгрии, так и здесь не вмешается. Подобных иллюзий у меня не было — тут были войска Варшавского договора, и НАТО воевать из-за этого не станет.

— Известно, что после вторжения началась массовая эмиграция граждан Чехословакии на Запад, продолжавшаяся примерно год, пока оккупационные власти не перекрыли границы окончательно. Как это происходило?

— Многие эмигрировали буквально сразу же. Главным образом, в Австрию. Я всегда напоминаю об этом нашим деятелям, выступающим против мигрантов. Следует помнить, что Австрия — нейтральное государство, и австрийское правительство открыло границу для беженцев из Чехословакии и приняло десятки тысяч человек.

Мы молча склоняли спину

— Несложно предположить, что оккупация определенным образом повлияла на народ, его менталитет…

— С моей точки зрения, люди очень сильно изменились. Я раньше не думал, что народ может настолько подчиниться ситуации — все только боялись потерять работу, перестали интересоваться политикой, сосредоточились лишь на себе, на семье. Появилось пристрастие к жизни за городом — люди уезжали на дачи, где, по-видимому, чувствовали себя свободнее. У меня это вызвало чувство глубокого разочарования. Я думаю, что за годы нормализации как народ мы поглупели и так после этого и не оправились.

— Поскольку наиболее активная часть народа эмигрировала?

— Да, интеллектуальная элита уехала, и в обществе не осталось никого, кто этому сопротивляется, кроме узкого круга диссидентов… Думаю, сама по себе оккупация еще не была переломным моментом. Перелом произошел во время нормализации — тотальный контроль, подавление любого проявления самостоятельности. Это не было открытым насилием… Разумеется, многие попадали в тюрьмы, однако массового насилия не было — мы просто молча глупели и склоняли спину…

Рудольф Кучера присоединится к диссидентскому движению, подпишет «Хартию-77», будет лишен возможности официально работать по специальности, станет разнорабочим и одновременно известным на Западе автором Самиздата, а после Бархатной революции выступит одним из основателей кафедры политологии Карлова университета.