Лариса Бельцер, культуролог, профессор Freie Universität (Берлин), написала о ее книгах: «Анна Берсенева создала огромный и многослойный мир, в котором можно жить годами. И еще очень ценно то, что ее тексты об очень сложных вещах могут быть доступны массовой аудитории. Они демократичны».

— Вас называли одной из самых успешных российских писательниц: общий тираж книг — больше пяти миллионов, экранизации, сериалы в прайм-тайм по вашим сценариям… И вдруг вы уехали из России. Это было ведь еще до войны?

— И не вдруг, и не до войны. Война России против Украины началась ведь не в 2022 году, а в 2014-м. В 2022-м я уже понимала, что американцы предупреждают не зря и новое нападение вот-вот произойдет, хотя, конечно, не могла себе представить масштаб войны и, главное, ее чудовищную жестокость: российские ракетные удары по жилым домам, больницам, школам, театрам и сельским поминальным столам — все, что весь мир видит уже почти два года. А в 2014 году, когда смотрела, как российские бронетранспортеры идут по крымским дорогам, по которым мы всей семьей столько раз ехали к морю, я просто дар речи потеряла. Вот тогда и произошло крушение всех моих представлений о возможном и невозможном в современном мире. Если возможно вот так захватить часть соседней страны, нарушив все нормы, правовые и человеческие, то возможно вообще все. Что жизнь теперь и доказывает каждый день таким страшным образом — хоть в Украине, хоть в израильских кибуцах. Путин сдвинул лавину зла, дал ей дорогу, и уже трудно представить, как ее можно остановить. Наверное, остановится сама, когда утратит силу. Вопрос, что успеет разрушить и насколько это будет восстановимо.

— То есть вы тогда же, в 2014 году, и решили уехать из России?

— Точнее сказать, тогда мы с мужем поняли, что, если страна не изменится кардинально, мы в ней жить не сможем. Надежда на перемены сохранялась у меня еще года три. Как теперь понятно, наивная надежда. Мы жили в действительности, которую сами для себя создали — разумной, населенной порядочными людьми. И были уверены, что люди в ней не станут приспосабливаться ко злу хотя бы потому, что умеют правильно выстраивать причинно-следственные связи и поймут, что зло рано или поздно разрушит их жизнь. Но люди, в том числе умные и хорошие, в основном предпочли подстроиться под исходившую сверху и социально одобряемую подлость. Неважно, с энтузиазмом или с тяжким вздохом «а что я могу сделать», но предпочли подстроиться. Вообще-то я наивной и тогда не была — прекрасно знала, что мир не состоит из одних только порядочных людей, социальный опыт у меня был большой. И немалым усилием сделала так, чтобы для меня и моих детей стало возможно вести такую жизнь, в которой не приходится зависеть от подлецов и ничтожеств. А в 2014 году поняла, что такой возможности у нас больше не будет.

— Но ведь многие выходили на митинги, протестовали…

— Конечно. И вся наша семья выходила и протестовала. Но когда ты идешь среди тысяч людей, которые выступают против зла, у тебя как раз и появляется иллюзия, что страна в основном из таких людей и состоит. Однако мне постепенно становилось понятно, что это не так — основной состав населения другой.

— И что же вам позволило это понять?

— Мы с мужем к 2014 году объехали уже всю страну, от Калининграда до Владивостока. А поскольку ездили в основном по приглашению библиотек и везде встречались с читателями, то видели, что достойных и порядочных людей в стране немало. И мне казалось, что постепенно — нелегко, но неотвратимо — они утверждают свои нормы жизни. И вот в день всенародного празднования аннексии Крыма я прилетела в Нефтеюганск на давно назначенную встречу с читателями. Настроение у меня в день этого гнусного салюта по поводу торжества лжи и беззакония было соответствующее. И, конечно, я высказала свое мнение сотрудницам библиотеки, милым доброжелательным женщинам, которые очень тепло меня встретили. И увидела в их взглядах только недоумение: присоединили Крым, ведь это же прекрасно! как — другая страна? разве? ну и что? Им ничего нельзя было объяснить. То есть я уже тогда увидела то, что так зримо предстало сейчас всему миру — это глубинное, нутряное непонимание, что существует слово «нельзя». Теперь уже понятно, что именно так относится к нормам жизни подавляющее большинство российского населения. Милые сотрудницы Нефтеюганской библиотеки радостно улыбались: ведь теперь можно будет поехать в Крым отдыхать! На мой вопрос, почему они считают, что этого нельзя было делать до сих пор, отвечали только удивленными взглядами. То есть какая-то чушь, родившаяся в их головах или внедренная туда телевизором, воспринималась ими как непреложная истина. Это был полный аналог того, что потом происходило в феврале 2022 года, когда взрослые дети, живущие в Украине, звонили в Россию и кричали: «Мама, нас бомбят российские самолеты!», — а мама им спокойно отвечала: «Неправда, это вам кажется». Я просто больная вернулась из той поездки. Потом мне прислали ссылку на репортаж местного телевидения о встрече, и я посмотрела по этой ссылке весь выпуск городских новостей. Был там сюжет о том, как путинская партия «Единая Россия», которую Алексей Навальный навеки припечатал названием «партия жуликов и воров», решила подарить ребенку-сироте, больному диабетом, тесты для определения уровня сахара, потому что у бабушки-пенсионерки, с которой он живет, нет денег на такую роскошь, а от государства ему бесплатно положена только половина необходимого количества. И вот показывают без всякого стыда, как руководители нефтяного региона — можно представить, что они из этого региона высосали лично для себя! — являются целой толпой в нищую квартирку, торжественно вручают маленькому ребенку жалкую подачку, бабушка униженно благодарит за царский подарок, дрожащим голосом объясняет, что на ее пенсию этого не купишь… А милые нефтеюганские библиотекарши тем временем радуются тому, что их страна захватила часть другой страны.

— И вам позволяли все это говорить вслух?

— А я ни у кого не спрашивала разрешения. Говорила и писала все, что считала нужным. Благо люди, с которыми я работала, тоже считали это неотъемлемым правом каждого гражданина. Да и в обществе, кстати, это еще воспринималось как норма. Как раз в 2015 году вышел мой роман «Вокзал Виктория». События в нем происходят во время аннексии Крыма — как и в других моих книгах, «здесь и сейчас». Помню, когда писала его, на одну минуту мелькнула мысль: а можно ли воспроизвести тот знаменитый эпизод, когда Путин с исступлением говорил специально собранным журналистам, что российские солдаты будут стоять за спинами женщин и детей, и пусть-де кто-нибудь в Украине попробует отдать приказ стрелять? Эти слова идут у меня в тексте фоном: услышав их, героиня выдергивает из розетки шнур телевизора, так как не хочет, чтобы ее ребенок слышал такое от руководителя своей страны. Мне этот эпизод был необходим, потому что он давал возможность предельно кратко выразить и суть происходившего тогда, и человеческую суть этого, с позволения сказать, руководителя. И осознав, что задаю себе вопрос «а можно ли?», я ужаснулась. Что — опять?! Думай, что говоришь, учи своих детей лгать и бояться, как бы чего не вышло?.. Да ни за что! Я, конечно, этот эпизод написала.

— И книгу пропустили?

— Конечно. Тогда не было такого понятия «пропустить — не пропустить». Все еще действительно считали нормой, что автор имеет полное право выразить свое мнение. Не надо забывать, что новое российское книгоиздание начиналось даже не на обломках, а на унесенной ветром пыли от советской идеологии, цензура считалась далеким прошлым. Раздражение по этому поводу высказывали вслух только совсем уж дремучие люди: «Как это у вас там в Москве позволяют показывать по телевизору мужчин в каких-то перьях вместо штанов?». Остальные — очень многие — свое раздражение, как сейчас выяснилось, умело скрывали. Хотя, кстати, не было ни одной встречи, во время которой кто-нибудь из читателей не спросил бы меня, не пора ли вводить цензуру, а то писатели творят что хотят. То есть запрос на это был всегда, и путинская власть наконец на него ответила.

— Но ведь и после 2014 года ваши книги продолжали выходить?

— Да. Инерция свободы была сильна. Никто никогда не поправил в моих книгах ни одного слова.

— При том, что вы по-прежнему писали в них про «здесь и сейчас»?

— Я это «здесь и сейчас» — Москву, то лучшее, что в ней есть — очень любила. Впервые приехала из Минска в 12 лет во время школьных каникул и сразу это поняла. Театры ее, музеи, улицы и бульвары, ее люди, очень разные, незаурядные... Поэтому мне, мягко говоря, нелегко было видеть, во что превращается жизнь в Москве. Я 35 лет преподавала в Литературном институте, шла на работу по Тверскому бульвару, здесь играли мои дети, учились, гуляли по этим улицам с друзьями — и вот теперь их на этих же улицах, на их родных улицах, избивают какие-то подонки в омоновской форме за то, что они хотят честной жизни?! И мы ничего не можем с этим сделать, и дети наши будут уничтожены или как минимум унижены, потому что мы воспитали их порядочными людьми?! Москва для меня была то, что по-немецки называется Wahlheimat — «выбранная родина». Я о том выборе 1986 года не жалею ни одной минуты. Но страну зрелого фашизма я в качестве родины не выбирала и под диктатуру подстраиваться, не говоря уже о том, чтобы искать для нее оправдания, не собиралась никогда.

— Вы написали сценарии очень успешных сериалов. Причем и в сериале с острой современной темой «Личные обстоятельства», и в байопиках «Вангелия» и «Орлова и Александров» ваша общественная позиция выражена недвусмысленно. Неужели на телевидении тоже лояльно к этому относились?

— До 2014 года — абсолютно. После 2014 года как ножом отрезало. А я — вот уж действительно наивность! — даже не поняла, в чем дело. То есть теоретически я все это знала — но поразительным образом не видела, что это начинает происходить по отношению ко мне. После немалого числа крупных и очень успешных проектов, при наличии продюсеров, которые уже убедились, что работать с нами хорошо и продуктивно, и готовы были делать это дальше — вдруг встала глухая стена. Ни на одно предложение телеканалы даже не отвечают, знакомые редакторы прячут глаза. А когда, уже спустя несколько лет, несколько студий, крупных и известных — видимо, не зная ситуации — заключили с нами договоры и даже успели оплатить начало работы, им пришлось эту работу прервать буквально на полуслове. И все это без объяснения причин. Тут уж, к 2020 году, я догадалась наконец, в чем дело.

— Жаль было, что прекращается ваша работа в кино?

— Конечно. Это работа нелегкая, далеко не только творческая, требующая постоянного согласования интересов со многими людьми, не все из которых, прямо скажем, умны. Но я ее любила и приложила немало усилий, чтобы чего-то в ней достичь. Никогда не забуду, как в 2008 году приехала — в Крым, кстати, — на съемки сериала по моей трилогии «Ермоловы» и ночью на съемочной площадке мне сказала сотрудница костюмерного цеха: «Как же прекрасно и загадочно, что из вашей фантазии родилось то, чем сотни людей будут жить целый год». Это правда было именно так, я это чувствовала и этим дорожила.

— А не было соблазна заниматься только сценарной работой? У многих писателей он возникает, если их дела в кино идут успешно.

— Книги всегда были для меня вне конкуренции. Вот это чувство, что ты создаешь свой собственный мир, в нем происходят значимые для тебя события, оживают тобою же придуманные люди… С этим ничто не сравнится. Я знаю, как это происходит, и поэтому совершенно точно знаю, что слова Бродского «свобода, чья дочь словесность» — не просто метафора, а неотъемлемое, первичное условие творчества. Ничего не напишешь без чувства личной свободы, как Чехов это назвал. И страна, в которой приходится платить жизнью за творческую свободу, то есть за самое необходимое для творчества условие, — обречена. Ее культура обречена, в этом у меня нет сомнения. Если, конечно, не произойдет обрушения такой страны и создания чего-то нового на развеянной ветром пыли. Только вот теперь, если даже и произойдет, я уже отнесусь к этому как к очередному витку сказки про белого бычка.

— То есть перестанете писать книги?

— Что вы, конечно нет! Разумеется, меня постоянно преследует страх: а вдруг иссякнет желание что-то создавать? Но пока оно у меня не иссякает, к счастью.

— Ваш новый роман «Рейнское золотое» вышел в канадском издательстве?

— Да, в канадском издательстве Litsvet и в израильском «Книга Сефер» одновременно — такая издательская стратегия. Можно купить по всему миру.

— Но не в России?

— К большому моему сожалению. В «Рейнском золотом», как и во многих моих книгах, есть историческая и современная линии. И современная часть действия происходит в 2022 году. Конечно, в моем исполнении это в России уже (или пока) не издаваемо.

— Это первый роман о 2022 годе, написанный на русском языке российским автором?

— Да. Большое, конечно, видится на расстоянии, и через десять лет, не сомневаюсь, будет написано немало книг о 2022 годе. Но многое видно уже и сейчас, и я написала о том, что вижу, понимаю и чувствую. Этот роман очень нелегко мне дался. То, что в нем сказано о войне, может быть, сотая часть того, что я об этом знаю, и это тяжелое знание, сильный эмоциональный удар.

— Это ведь продолжение начатой раньше истории?

— Эта книга завершает трилогию, которая началась романами «Сети Вероники» и «Песчаная роза». Они продаются везде, и в России тоже. «Рейнское золотое» можно читать как самостоятельный роман, все в нем будет понятно. Но мне, как любому автору, конечно, хочется, чтобы люди читали всю трилогию по порядку.

— Судя по названию, действие нового романа происходит на Рейне, где вы теперь живете.

— И на Рейне, и во Владивостоке, и в Москве, и в Минске, и в белорусском Полесье, и в Англии. А действие всей этой трилогии разворачивается еще шире — и по пространству, и по времени. От 1924 до 2022 года по всему миру.

— Вы вернетесь в Россию? Когда это может произойти?

— Не только когда Путина не будет, но когда потеряет власть зло, которое он сделал полновластным. Я надеюсь, что это произойдет при моей жизни и я смогу приехать в Москву. Там немало осталось дорогих для меня людей. И читателей у меня в России немало. Но никаких иллюзий не питаю. Я довольно глубоко и подробно изучала Германию времен гитлеровского рейха. Поэтому — не для сравнения себя с Ремарком или Томасом Манном — уверена, что отношение ко мне будет примерно такое, как к ним в пост-гитлеровской Германии. Это уже сейчас очень ощутимо: мы тут страдаем, тебе наших страданий не понять, о них не написать — ну и прочие в этом духе приходят из Москвы претензии. Хотя на самом деле никто из оставшихся в Москве и приспособившихся к этой действительности писателей не страдает, а едва успевает на все литературные и прочие фестивали, которые идут нон-стоп. Путинская администрация в последние полгода особенно щедро финансирует их из бюджета, чтобы деятели культуры вообще и писатели в частности помалкивали, художественно описывали комнату, в которой живут, и делали вид, что в этой комнате нет слона. Притом я никого не призываю к борьбе с режимом изнутри этой комнаты — это физически невозможно. И прекрасно понимаю, что у кого-то в самом деле не было возможности бежать — из-за стариков-родителей в первую (если не в единственную) очередь. Но когда я слышу «а куда нам бежать, кому мы где нужны»… В ситуации фашизма бегут не куда, а откуда. И не зачем, а почему. Если бы я не смогла уехать в Германию, то ушла бы куда глаза глядят пешком и босиком, не для пафоса это говорю. Когда в 2020 году после долгих усилий мы уже получили разрешение на переезд, но вдруг оказались заперты в Москве из-за пандемии и вынуждены были бессильно наблюдать, как каждый день арестовывают журналистов, убивают неугодных и лгут, бесконечно и безнаказанно лгут… Мы не могли во всем этом жить, это кончилось бы для нас тяжелой болезнью, могилой или тюрьмой — такой был выбор. При этом я не Алексей Навальный — он национальный лидер мирового масштаба, соответственно выбрал свой путь, и это вызывает у меня неизмеримое уважение. А для себя я не считаю правильным путем ни помалкивать за дачным забором, ни пойти в тюрьму на унижения и скорую гибель. Так что я очень хочу, чтобы российская армия была выметена из Украины, чтобы предстали перед международным судом российские военные преступники, чтобы Россия заплатила за страшный ущерб, который она Украине нанесла, и российский народ осознал бы, какое преступление совершил (в такое осознание я, впрочем, не верю, потому что из истории Германии знаю, какое для этого требуется усилие; Россия даже не собирается его делать), и принес покаяние. Чтобы вышли из тюрем политзаключенные, а не убийцы и каннибалы, которых извлекает оттуда для войны Путин. Но даже когда это произойдет, я только приеду в Москву, но не вернусь. По словам героя моего нового романа, никогда больше не поставлю свою жизнь в зависимость от страны, в которой, чтобы чувствовать себя порядочным человеком, мало честно работать и не делать подлостей, а надо совершать подвиг и идти в тюрьму. Никогда больше.