Д.П.: Виктор Анатольевич, как часто вы гостите в Чехии и что для вас Прага?

В.Ш.: В Чехии я бывал несколько раз — реже, чем хотелось бы. Для меня Прага — замечательный, теплый европейский город, но в то же время в огромной степени и замечательный русский город. Здесь жил, работал и умер мой друг, царствие ему небесное, Петр Вайль. В прошлый раз, на исходе 2009-го, я приезжал сюда его хоронить. Но обычно я бывал в Праге по более приятным поводам — с выступлениями, как сейчас. К тому же здесь находится радио «Свобода», с которым я сотрудничаю, и там работают несколько моих друзей, замечательных русских литераторов и журналистов. Так что нынешний приезд в Прагу для меня особая радость — этакое совмещение приятного с полезным.

Д.П.: Интересно, а раньше, в советские времена, вы здесь бывали?

В.Ш.: Однажды посчастливилось, и это, конечно, незабываемо. Летом 1974 года, еще учась в школе, я приезжал в Прагу «по обмену». Такая советская форма международных связей: сначала юный пражанин гостил у нас в Москве, а в ответ юный москвич гостил в Праге. Это была моя первая и на долгое время последняя заграница. Я закончил девятый класс и был во всех смыслах слова советским школьником. Отчетливо вижу себя с фотоаппаратом «ФЭД» на Карловом мосту, исправно фотографирующим все дежурные достопримечательности. Сфотографировал и свободно лежавшие на лотках фрукты: яблоки, апельсины, бананы, киви, авокадо и другие (кое-что увидел впервые). Меня поразило, что вокруг не было никакой очереди, никакого ажиотажа. Эти лотки с фруктами — мое первое воспоминание о Праге.

Второе — Пражский Град и взвод советских солдат во главе с майором, строем шагающий на экскурсию. Перед ними все расступались, и вокруг образовывалась пустота. Эту «воздушную подушку» помню очень хорошо. Как и экскурсию по центру города, которую вел мой ровесник, пражский девятиклассник. Он говорил корректно, без выражения, но с подтекстом: «Вот Вацлавская площадь, вот отсюда выезжали ваши танки, а вот здесь сжег себя Ян Палах». Тогда я услышал это имя впервые. Стрелы моего гида пролетели мимо: я еще пребывал в «детской амнезии», и в моей голове этих событий не существовало. Помнил только из отцовских застольных разговоров слова «Прага» и «1968 год» и знал, что это развело моего отца с некоторыми его друзьями. В моем слуховом восприятии Прага навсегда связалась со словосочетанием «1968 год». Но лишь впоследствии я понял, насколько серьезно раскололось тогда советское общество.

Д.П.: Заметно ли изменилась за эти годы пражская атмосфера?

В.Ш.: Не вижу кардинальных перемен в Праге за последние десять лет: те же туристические тропы, тот же прекрасный старый город. Но вот что явно изменилось с моего первого приезда: отовсюду по-прежнему звучат русские голоса, однако вокруг русских уже не образуется пустоты. И это урок нам на будущее: если мы не хотим, чтобы вокруг нас образовывалась пустота, не надо приезжать с танками.

Д.П.: Вы сказали, что Прага в огромной степени и русский город...

В.Ш.: Разве не так? Сегодня я, отдавая дань ностальгии, нашел отель, в котором жил 40 лет назад, мальчишкой. Он тут неподалеку — отель Beránek. Недавно я узнал из мемуаров Нины Берберовой, что в нем жили и она сама, и Цветаева, и Набоков... А на Ольшанах похоронен Аркадий Аверченко, проживший в Праге свои последние годы... Если на домах старой Праги повесить мемориальные таблички в память о живших в них замечательных русских, то по этим местам можно было бы водить отдельные экскурсии (может быть, их и водят).

Но самое главное — это действительно совершенно изумительный город. В нулевые годы я насытился Прагой по-настоящему, как следует ее обгулял, сворачивая с туристических троп и находя совершенно волшебные, не описанные в литературе переулки. Бродить по ним можно бесконечно...

Д.П.: Не кажется ли вам все-таки, что сегодня уроки 1968 года забыты?

В.Ш.: Они не просто забыты — они никогда и не были толком выучены! Наша драма, собственно говоря, и состоит в том, что мы категорически отказываемся учить уроки. Как сказал Бернард Шоу, «единственный урок истории состоит в том, что люди не извлекают из истории никаких уроков». В истории любого народа есть постыдные, ужасные, ошибочные страницы. Но наш категорический отказ признавать ошибки и наше настырное желание снова и снова прыгать на одни и те же грабли не имеют аналогов. Разница между двумя нашими странами очевидна: чешский народ завоевывал свободу сам, понимая ее ценность, а нам, к сожалению, свобода была дана сверху. И кстати, не впервые в русской истории. А мы каждый раз, словно та крыловская мартышка с очками, вертим лапками эту загадочную штуку и не знаем, что с ней делать.

Д.П.: Прямо как у Высоцкого: «Мне вчера дали свободу — что я с ней делать буду?!»

В.Ш.: Да, да! Никак не поймем, куда ее приспособить, и потом однажды говорим, что свобода — совершенно бесполезная вещь, от нее никакого толку. А в итоге давнее предупреждение Галича — «Граждане, Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле!» — так и не услышано большинством населения. И сегодня опять, в который уже раз, мы ходим по заколдованному кругу.

Д.П.: Как ни странно, и часть русской эмиграции сохраняет имперскую ментальность и оправдывает растущую агрессивность режима. Вас это не удивляет?

В.Ш.: Это открытие и удивляет, и заставляет задуматься о свойствах человеческого разума. Ведь полное название нашего рода — Homo sapiens sapiens, именно дважды, в отличие от неандертальцев. Мы не только имеем мозг, но еще и способны думать. Одни этой способностью пользуются, другие — нет. Конечно, легче не пользоваться, и многие совершенно благополучно так и делают. И впрямь поражает, когда в тысячах километров от родины обнаруживаешь людей, наглухо инфицированных путинской пропагандой. Я их немедленно посылаю. Но не по обычному адресу — не на три буквы, а на шесть: я посылаю их в Россию! Так как считаю, что их любовь к Путину необходимо срочно подкрепить реальным действием: они должны вернуться в Россию и поработать на ее благо. А не сидеть, свесив ножки, на шее у другого народа, упиваясь российским телевидением и проклиная «гнилой Запад». Это довольно затейливый вид патриотизма.

Есть и старые русские эмигранты, обольщенные Путиным. Что ж, сработано профессионально: он же гэбист, его этому учили. Всяческие разводки и спецоперации — единственное, что он умеет. Страной он тоже руководит в этом жанре.

Д.П.: Но, судя всему, за рубежом вам чаще встречаются совсем другие люди? Те, которых вы называете «Запасной Россией».

В.Ш.: Да, разъезжая по миру, я везде встречаю эту прекрасную «Запасную Россию», которая образовалась за путинские годы. Тут множество ученых, программистов, инженеров, архитекторов, дизайнеров, бизнесменов, юристов, студентов, спортсменов... Это очень непривычные русские — без агрессии, спеси и ксенофобии; не подверженные истерике, образованные, востребованные. Эти люди бережно хранят русскую культуру (видели бы вы, какие у них библиотеки!). Их замечательные многоязычные дети-умницы растут в свободном мире, со свободными мозгами. Жаль, если это уже навсегда отрезанный ломоть...

Д.П.: А сами не собираетесь в «запас»? Каково жить в обстановке постоянных нападок и травли?

В.Ш.: Наверное, я должен сделать торжественное лицо и надеть страдальческую маску? Но не живу я в обстановке травли! Здесь надо понимать, от чего мы отсчитываем. Есть некий «русский стандарт». Подумайте, что делали с такими, как я, в сталинские времена. Это же несравнимо! Ныне вокруг меня нет той густой общенародной ненависти, а есть лишь различные государственные мерзости (не буду утомлять читателей их долгим перечислением), но все-таки я публикуюсь и свободно выезжаю за границу.

Москва — мой родной город, я чувствую себя среди москвичей абсолютно комфортно и не хочу отсюда уезжать. Когда я иду по улице или еду в метро, на одного человека, выражающего мне свою неприязнь, приходится около десятка людей, которые мне улыбаются, жмут руку, говорят добрые слова. Все эти выкладки об уровне поддержки Путина в 80—85 процентов ничего не стоят. Когда очередной суд взыскал с меня миллион рублей, несколько тысяч россиян прислали мне деньги, каждый — от ста до тысячи рублей, для уплаты этого штрафа. Хочу посмотреть, сколько людей сами пойдут на почту и отправят хоть что-то моему оппоненту-единороссу, представляющему «большинство»...

Недавно, 31 августа, я стоял в одиночном пикете на Тверской улице с плакатом: «Война с Украиной — позор и преступление». Сотни людей протекли мимо, не понимая вообще, о чем речь. Шестеро высказались против меня, двенадцать — в мою поддержку. Вот вам моя социология и моя статистика. То же самое показал и прошедший 21 сентября «Марш мира» — гораздо более внушительный, чем митинги активных сторонников этой войны. Конечно, это продвинутая Москва, но уверяю вас, что думающие люди есть и в провинции. Другое дело, что слишком многие в стране по факту поддерживают режим своим абсолютно скотским равнодушием. Им все по барабану до тех пор, пока у них не закончится еда. Вот и вся путинская поддержка — это надо понимать. Посмотрим на этот «Уралвагонзавод», когда перестанут выдавать зарплату. Увидим, сколько людей будут вступаться за Путина, когда его начнут судить.

Д.П.: То есть вы еще не «враг народа», но уж точно — «враг государства»?

В.Ш.: Безусловно. У государства широкий набор инструментов для организации травли, хотя бы и скромной по российским меркам. Допустим, Макаревичу сегодня достается больше, чем мне. Потому что я для Путина, по его классификации, враг (еще со времен моих «Кукол» 2000 года с Крошкой Цахесом), а Макаревич — предатель: он был из их тусовки. Путин же разделяет критиков власти на врагов и предателей, и к предателям отношение у него более тяжелое и нервное, психологически болезненное. В его черно-белой голове это все лежит в разных ящиках.

Д.П.: Похоже, власть подталкивает неугодных к отъезду. А в рядах оппозиции, напротив, слышны упреки в адрес уезжающих: мол, что же вы покидаете поле боя?

В.Ш.: Такую логику я не очень разделяю. Это личный выбор человека, за который нельзя укорять: у каждого есть своя единственная жизнь и свои приоритеты. Призывать на баррикады — пожалуйста, а укорять людей за бегство, мне кажется, никто не вправе. В жизни, как и на театральной сцене, человек должен вести себя органично. Например, Новодворская была железным бойцом и вела себя совершенно органично. Но нельзя требовать от других людей поведения Новодворской, ибо даже лучшие из нас не соответствуют этому стандарту.

Вообще, эмиграция как рулетка: кто-то уехал — и правильно сделал, кто-то остался — и правильно сделал, кто-то уехал — и ошибся, кто-то остался — и ошибся. Вот я живу у себя дома: где родился, там и сгодился. Но могу поехать куда-то пожить, поработать, отдохнуть — у меня бывают разные планы, я свободный человек. Мне близка в этом смысле замечательная формула Улицкой: «Не хотелось бы уехать — просто по той причине, что хочется уезжать, куда я хочу и когда я того хочу, а не из-за правительства».

Д.П.: Не мешает ли ваша публицистическая активность писательской деятельности?

В.Ш.: Разумеется, это не мешает издаваться: скоро у меня выйдет повесть «Соло на флейте», готовятся к изданию еще две книги. А писать… Да, моя литературная работа поделена на две неравные части. Они неравны в смысле времени и обратно пропорциональны в смысле роли. Публицистики я пишу много, часто реагирую на злобу дня. Но где-то раз в год я пишу что-то, что можно назвать литературной работой. Это я делаю медленно. Публицистика — это такая скоростная стрельба по тарелочкам. А литературная работа — это медленная стрельба. Долго заряжаешь, целишься. Сейчас я пишу пьесу, перед этим была повесть. Выдаю примерно один большой текст в год — повесть или пьесу. Это моя природная, привычная скорость. Я перестал комплексовать по поводу того, что не пишу романы. У меня короткое литературное дыхание. В этом есть и оборотная приятная сторона: я могу себе позволить не гнать метраж и не писать к сроку, а выпускать вещь только тогда, когда она мне покажется уже сделанной.

Д.П.: А как продвигается ваш совместный проект с режиссером Владимиром Мирзоевым — новая версия сказки о Петрушке? Сбор денег на постановку этого телеспектакля принес рекорд российского краудфандинга — 5,9 миллиона рублей!

В.Ш.: Честно говоря, такого успеха я не ожидал. Акционерами проекта стали три тысячи человек, поверивших в наши два имени — мое и Мирзоева, и теперь мы несем ответственность перед этими людьми. Финансовые вопросы решены, но возникли проблемы, так сказать, исторического порядка. Пьесу «Петрушка» я написал в 2007 году, и еще в 2013-м ее можно было ставить в первозданном виде, однако сейчас жизнь ушла вперед и потребовалась коррекция. Так что мы немножко переписываем и дописываем пьесу, чтобы не выдавать нечто морально устаревшее. Но этот проект обязательно состоится.

Д.П.: О чем там речь, если не секрет?

В.Ш.: О совершенно обычном человеке, который однажды неожиданно для себя проснулся президентом России...

Д.П.: Внезапно достиг уровня своей некомпетентности?

В.Ш.: Да, да: ему на голову вдруг свалилась шапка Мономаха. Вполне лирический персонаж, обычный тихий коррупционер — и вдруг президент России. И тут из этого незаметного человека вылупился наглый вор, ощутивший себя настоящим Властелином Колец. Достигнув всего, он возомнил, что поймал бога за бороду, и у него поехала крыша. Он решил, что кругом одни слабаки и что он может все! И окончательно обезумел... Это будет такое цирковое представление, черная комедия о ничтожестве, взлетевшем до космических вершин власти.

Д.П.: Напоследок прошу вас сказать хотя бы что-нибудь позитивное о ситуации в России.

В.Ш.: Мы живем в очень странное время. С одной стороны — абсолютное торжество «геббельсовской» пропаганды, с другой — у людей есть интернет и возможность получать информацию. Можно издавать и читать «неправильные» книги*, выходить на улицы, заявлять свое мнение. Можно уехать — и это тоже важный момент. Раньше, если ты уезжал, то уже не мог вернуться и считался предателем родины, а сегодня этого трагического выбора нет — во всяком случае, пока.

К мракобесию нам не привыкать. Сколько поколений уничтожали, давили и выгоняли — а мы все есть и есть! Сколько живых и умных глаз встречаешь на шествиях и митингах, сколько новых лиц... Кто знал год назад профессора Зубова? А сейчас его знает весь мир. Посмотрите, сколько людей занимаются благотворительностью, помощью заключенным и волонтерством. Сколько людей продолжают нас не разочаровывать: Оля Романова, Сережа Пархоменко, Митя Алешковский и многие, многие другие. Позитив заключается в том, что мы есть. Разумеется, мы маргиналы. Но, как говорили древние, «делай, что должно, и пусть будет, что будет». 

* Через неделю после этого интервью мы узнали, что крупнейшая книготорговая сеть и книжные магазины Москвы отказались брать у издательства новую книгу публицистики Виктора Шендеровича, а в Московском доме музыки отменен его спектакль «Как таскали пианино». — Ред.