Каковы же были причины отречения от престола последнего российского императора?..

«Покончил здесь со всеми важными вопросами»

Днем 7 марта 1917 года^* император Николай II уехал из Царского Села в Ставку Верховного Главнокомандующего в Могилев. Генерал-майор Дмитрий Дубенский, состоявший при нем в качестве историографа, позднее утверждал, что государь собирался вернуться в Царское Село 14 марта. По сообщению Дубенского, еще ранее по Высочайшему повелению в Могилев на должность начальника Штаба вернулся генерал от инфантерии Михаил Алексеев, который три месяца находился в Севастополе в отпуске по состоянию здоровья. Даты возвращения Алексеева в Могилев расходятся: в разных источниках и исследованиях называются 28 февраля, 3 и 4 марта 1917 года.

Среди офицеров Ставки Алексеев пользовался уважением и авторитетом. Дмитрий Тихобразов, в марте 1917 года в чине Генерального штаба подполковника исполнявший должность младшего штаб-офицера для делопроизводства и поручений при Управлении Генерал-квартирмейстера, считал Алексеева «русским Мольтке», называя его всесторонне образованным стратегом, администратором и дипломатом необычайной работоспособности, благородным и честным человеком «удивительной простоты и скромности», которому, однако, при всех профессиональных и человеческих качествах, не хватало железной воли. Высоко отзывались об Алексееве адмирал Александр Колчак, генерал от инфантерии Федор Палицын, Генерального штаба генерал-лейтенант, профессор Николай Головин и другие представители русской военной элиты. Симпатизировал ему и сам Николай II, называл его «моим генералом Алексеевым» и считал совместную работу с ним «захватывающе интересной».

Сторонники конспирологической версии о «генеральском заговоре» против Николая II утверждают, что коварный Алексеев под влиянием заговорщиков во главе с Александром Гучковым нарочно выманил доверчивого государя из столицы за шестьсот верст в Ставку буквально накануне злосчастных беспорядков в Петрограде. При этом император изображается каким-то слабоумным Главнокомандующим, не понимающим, зачем он отправился из столицы на театр военных действий. На самом деле ни по этикету, ни по субординации, ни по особенностям службы и личного характера начальник Штаба не имел права и не мог «вызвать» куда-либо Верховного Главнокомандующего. Во время болезни Алексеева его замещал генерал от кавалерии Василий Ромейко-Гурко. Трудно всерьез представить, чтобы Алексеев без Высочайшего повеления и без всякой причины вдруг прибыл из Севастополя в Могилев, волевым усилием сместил Гурко и самовольно занял свою старую должность.

В действительности о возвращении Алексеева из Севастополя в Ставку командованию было известно задолго до его приезда. Еще в начале февраля Генерал-квартирмейстер при Верховном Главнокомандующем Генерального штаба генерал-лейтенант Александр Лукомский официально уведомил об этом военных агентов за границей, а также генерала от инфантерии Федора Палицына, представлявшего русские армии в Военном совете союзников во Франции. Палицын, направляя в Севастополь специальный доклад о положении союзных сил на Западе, писал Алексееву: «Лукомский телеграфировал, что 20-II [старого стиля. — К. А.] вступите в должность. Несказанно рад». Таким образом, приезд Алексеева в Ставку не имел никакой таинственности и конспиративной подоплеки. Возвращение в Могилев двух руководителей Действующей армии объяснялось насущной необходимостью. По долгу службы начальник Штаба не мог игнорировать подготовку весеннего наступления, а Николай II должен был не только получить соответствующую информацию, но и санкционировать все необходимые мероприятия, особенно касавшиеся снабжения, перемещения и сосредоточения войск на Юго-Западном фронте. Вечером 11 марта Николай II телеграфировал императрице Александре Федоровне: «Покончил здесь со всеми важными вопросами». Следовательно, присутствия государя в Ставке требовали «важные вопросы».

Столица: власть и рабочие

За порядок в Петрограде, работу органов центрального управления и безопасность города отвечали должностные лица, назначенные императором: командующий войсками Петроградского военного округа (ПВО) Генерального штаба генерал-лейтенант Сергей Хабалов, председатель Совета министров князь Николай Голицын, Военный министр генерал от инфантерии Михаил Беляев и министр внутренних дел Александр Протопопов. Они же отвечали за своевременное информирование государя и Ставки о положении дел в столице, находившейся примерно в пятистах верстах от линии Северного фронта в районе Двинска. В середине февраля произошло странное обособление и выделение ПВО из состава войск Северного фронта. Генерал Хабалов, получивший от царя широкие полномочия, отныне подчинялся только Военному министру, а командование Действующей армии лишалось контроля над столичным округом. До сих пор точно не установлено, кому принадлежал общий замысел переподчинения ПВО фактически высшей исполнительной власти — возможно, Протопопову. Однако в любом случае настоящая мера не могла состояться без санкции Верховного Главнокомандующего, который тем самым допустил серьезную ошибку.

Еще более важным упущением Николая II стало назначение на столь ответственные должности вышеперечисленных лиц. Истоки успеха петроградской смуты — в их бездеятельности и непрофессионализме. Требовалось, по жесткому выражению Александра Солженицына, «иметь особый противодар выбора людей», «притягивать к себе ничтожества и держаться за них», чтобы сознательно отдать стратегический столичный округ в руки честного, но заурядного генерала-администратора. В 1900—1916 гг. Хабалов преподавал военные науки, служил инспектором классов Николаевского кавалерийского училища, начальником Московского и Павловского военных училищ, военным губернатором Уральской области и не имел опыта командования армейскими частями и соединениями. Дилетантизм Хабалова, Беляева, Голицына и Протопопова, проявившийся в критический момент, служил наглядным доказательством кризиса самодержавия как системы единоличного управления Российским государством.

7 марта, в тот день, когда Николай II уехал в Могилев, группа представителей рабочих Путиловского завода посетила Александра Керенского, руководителя фракции «трудовиков» в Государственной Думе. Поводом для посещения стало массовое увольнение на оборонном Путиловском заводе, находившемся в Нарвском районе Петрограда. Путиловцы угрожали забастовкой и требовали существенного повышения жалованья, ссылаясь на дороговизну.

На третьем году затяжной и кровопролитной Великой войны в российском правительстве лишь обсуждался вопрос о введении карточной системы, которую другие воюющие страны приняли гораздо раньше. Рост цен на продовольствие и топливо, перебои в снабжении, бытовые трудности вызывали раздражение и провоцировали недовольство, особенно в рабочих кварталах Петрограда.

Отметим здесь, что положение берлинских обывателей выглядело гораздо более тяжелым по сравнению с петроградцами. Зима 1916/17 годов получила в Германии название «брюквенной» (Steckrübenwinter). Ежедневный рацион жителя большого немецкого города насчитывал всего около тысячи калорий — это значит, что в день он получал порядка 270 граммов хлеба, 400 граммов картофеля, 30 граммов мяса. Недельная норма жиров составляла 70 граммов. Количество умерших от голода и недоедания в Германии исчислялось десятками тысяч человек. Тем не менее немцы мужественно переносили лишения военного времени, продолжая поддерживать свою армию. В России — при гораздо более скромных проблемах — запас социальной прочности иссяк значительно быстрее.

Администрация Путиловского завода согласилась на частичное повышение жалованья, но примирить интересы сторон не удалось, так как рабочие уступкой не удовлетворились. Тогда последовало массовое сокращение, грозившее уволенным призывом в армию. Крупный завод должны были покинуть 36 тыс. человек — недовольных, раздраженных и озлобленных. В свою очередь, администрация не подумала о возможных последствиях своего репрессивного решения и пригрозила закрытием завода. Самое интересное в этой драматической истории — это принципиальная возможность забастовки на оборонном предприятии в военное время. Почему власть допускала даже намерения такого рода?

Делегаты сообщили Керенскому и думцу-социалисту Николаю Чхеидзе о серьезности положения: путиловцы слагали с себя ответственность за возможные последствия. Стачка на Путиловском заводе могла послужить детонатором взрыва. Но министр Протопопов, чьи агенты, казалось бы, освещали положение в рабочих кругах, не видел никакой опасности и при прощании с государем, уезжавшим в Могилев, бодро уверял его в том, что контролирует ситуацию в столице.

Петроградская смута

Восьмого марта, в день «Женского Рабочего Интернационала», массовые беспорядки начались на Выборгской стороне и на Нарвском тракте, при пересечении с Балтийской железной дорогой. С утра на улицах собирались толпы и требовали хлеба. Манифестациям способствовала хорошая погода: солнце, безветрие и легкий мороз в пять-шесть градусов.

Носителями недовольства стали петроградцы, в первую очередь из рабочих семей, стоявшие в хлебных «хвостах». Проблемы с черным хлебом на Выборгской стороне Петрограда действительно существовали, но не столько с подвозом муки, сколько с доставкой и распределением выпеченного хлеба в булочные и лавки. В предыдущие недели продовольственные затруднения обсуждала пресса. Ползли слухи о грядущем голоде… Бывший министр земледелия Александр Риттих, дельный и квалифицированный царский управленец, позже искренне недоумевал: «Отчего такая причина этой паники — это трудно точно разъяснить, это нечто стихийное… в эти дни для нее не было оснований». Раздраженные петроградцы не могли представить, что через четверть века на улицах их города, осажденного и мертвого, будут лежать трупы умерших от голода, людоедов будут расстреливать сотнями, а мизерные нормы пайка, условно называемого хлебом, не позволят поддерживать человеческую жизнь.

8—9 марта наблюдатели стали отмечать появление среди манифестантов радикальных лозунгов: «Долой правительство!» и «Долой войну!» К часу дня 8 марта волнения охватили весь Выборгский район. Беспорядки сопровождались остановкой и разгромом трамваев, а также актами насилия в отношении представителей полиции, пытавшихся восстанавливать порядок. Фабричные предприятия прекращали работу. Толпы людей пытались прорваться в городской центр, но начальство не отдавало войскам приказов на применение оружия. Стачки и увольнения на Путиловском заводе вкупе с демонстрациями работниц в день «Женского Рабочего Интернационала» привели к массовым волнениям, широкому забастовочному движению и началу фактической борьбы петроградских рабочих с властью в лице правительства князя Голицына.

При этом социалистические партии не имели решающего влияния на стихийные беспорядки. Эсер Сергей Мстиславский писал в воспоминаниях, что революция застала социалистов, «как евангельских неразумных дев, спящими». В далекой Швейцарии политэмигрант Владимир Ульянов публично рассуждал о том, что представители старшего поколения не доживут до грядущих революционных битв. Революционеры оказались совершенно не готовы к разыгравшимся событиям, но революция уже была готова.

8—9 марта при столкновениях сил правопорядка с демонстрантами и митингующими в Петрограде пострадали 28 полицейских. 10 марта пролилась первая кровь: погиб пристав Александровской части Михаил Крылов, убитый неизвестным у памятника Александру III на Знаменской площади. Имя погибшего впервые установил в результате архивных изысканий петербургский историк Николай Родин. Горожане бросали в жандармов куски льда, бутылки, петарды и самодельные взрывные устройства. Продолжалась неуклонная эскалация насилия, однако Хабалов медлил с введением осадного положения и открытием огня на поражение: трупы на Невском проспекте могли произвести «ужасное впечатление» на союзников и иностранных дипломатов. В итоге решающие сутки 9—10 марта военные и гражданские власти безвозвратно упустили.

В царской Ставке

В Могилеве толком ничего не знали о петроградской смуте. В Ставке шла обычная жизнь и заканчивалась подготовка оперативных распоряжений по сосредоточению войск на Юго-Западном фронте. Первые официальные донесения ответственных должностных лиц о забастовках и демонстрациях Николай II получил только вечером в субботу 10 марта — от Беляева и Хабалова через Алексеева, и от Протопопова через Дворцового коменданта генерал-майора Свиты Его Величества Владимира Воейкова. Таким образом, «силовики» направили императору чрезвычайно важные сообщения лишь спустя пятьдесят часов после начала массовых беспорядков.

Николай II, в отличие от своих подчиненных, оценил кризисную ситуацию верно и около 21 часа 10 марта Хабалов получил из Могилева лаконичную царскую телеграмму: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией». Командующий ПВО, получив царский приказ, растерялся. Высочайшее повеление означало открытие огня на поражение по толпе, неизбежные жертвы и непредсказуемые последствия. Вечером 10 марта Хабалов довел содержание приказа до сведения воинских начальников, но драгоценное время для его выполнения уже было упущено.

До сих пор нет ответа на очевидный вопрос, почему Николай II немедленно не распорядился уведомить о тревожном положении в столице пять Главнокомандующих армиями фронтов и двух командующих флотами. Особое значение настоящая информация имела бы для Главнокомандующего армиями Северного фронта генерала от инфантерии Николая Рузского (штаб — Псков) и вице-адмирала Адриана Непенина, командовавшего Балтийским флотом (база — Гельсингфорс). Однако генерал Рузский узнал о петроградских беспорядках лишь на следующие сутки от председателя IV Государственной Думы Михаила Родзянко.

Рузский не только выразил Ставке естественное недоумение, но и заподозрил Алексеева в том, что он скрывает от генералитета истинное положение дел. Между Алексеевым и Рузским с 1914 года существовала взаимная неприязнь. Во время первой Галицийской битвы Рузский, будучи командующим 3-й армией, показал себя своевольным генералом, игнорировавшим распоряжения Алексеева, который был начальником штаба Юго-Западного фронта и фактически руководил всей операцией. В 1915 году Рузский, используя расположение императрицы Александры Федоровны, возражал против назначения Алексеева начальником Штаба Верховного Главнокомандующего. Наличие этой неприязни, как правило, игнорируется конспирологами, пытающимися объединить Алексеева и Рузского в рамках одного мифического «заговора». Но людей, более не подходящих друг другу в качестве союзников-заговорщиков, трудно себе представить.

До двух часов ночи 11 марта в Ставке продолжалась интенсивная подготовка и шифровка соответствующих распоряжений для передачи в войска Действующей армии. Алексеев занимался исполнением служебных обязанностей по должности начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, принимал регулярные и подробные доклады о положении на фронте, состоянии войск и подготовке наступательных операций. О первых тревожных сообщениях, поступивших из Петрограда, старшие офицеры узнали лишь между восемью и девятью часами в воскресенье 11 марта. Генерального штаба подполковники Дмитрий Тихобразов и Борис Сергеевский, позавтракав в офицерском собрании, пришли в Управление Генерал-квартирмейстера после девяти утра, и чины Ставки бурно обсуждали петроградские волнения. Причем речь шла не о революции, а о бунте, вспыхнувшем в «хвостах» у лавок со «съестными припасами». Столичные новости произвели впечатление грома среди ясного неба, но не прервали текущей работы. «Все были заняты данной государем новой оперативной задачей — подготовить армию к решительному наступлению 12 апреля», — свидетельствовал позднее Сергеевский.

Роковое решение

В Петрограде власти стали предпринимать серьезные действия только 11 марта: ночью подверглись арестам активисты революционных организаций, а утром и днем войска округа, в первую очередь учебные команды отдельных частей и подразделений, начали стрелять по митингующим и демонстрантам. У некоторых революционеров возникло предчувствие неизбежного поражения. Однако в тот же день многие чины запасных рот и команд исчерпали запас психологической прочности для стрельбы по толпе. Хабалов и Беляев не решились выводить на улицы юнкеров петроградских военно-учебных заведений, представлявших в столичном округе наиболее дисциплинированные кадры военнослужащих. В итоге вечером 11 марта прозвучал первый тревожный сигнал.

На Конюшенной площади чины 4-й роты запасного батальона Л.-гв. Павловского полка отказались участвовать в подавлении беспорядков и обстреляли конный наряд полиции: они ранили городового и застрелили двух лошадей. Боевой офицер, Л.-гв. полковник Александр Экстен, командовавший батальоном, получил смертельное ранение при выходе из казарм после того, как привел роту в порядок. Его убийца, скрывавшийся в толпе манифестантов, остался неизвестным. Вместе с Экстеном был ранен Л.-гв. прапорщик Редигер.

При поспешном расследовании происшествия павловцы выдали властям 19 зачинщиков локального мятежа. Беляев, учитывая серьезность обстановки, предлагал немедленно предать их военно-полевому суду, но Хабалов настаивал на предварительном следствии. Признаков перелома в настроении солдатской массы столичного гарнизона оба старших начальника не увидели.

11 марта император вел обычный образ жизни в Ставке: работал с Алексеевым, читал, писал супруге, играл в домино… Из донесений Хабалова складывалось впечатление, что он действует, поэтому Николай II писал супруге: «Надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын не потерял голову». Однако председатель Совета министров Российской империи князь Николай Голицын готовился потерять не голову, а власть, причем совершенно добровольно.

Вечером 11 марта Николай II принял одно из самых важных решений за все годы своего царствования. В 21:20 он направил императрице телеграмму и сообщил: «Выезжаю послезавтра». Таким образом, в связи с тревожными событиями и состоянием детей, заболевших корью, государь перенес отъезд из Могилева на сутки — с 14 на 13 марта. После того, как он уведомил об этом императрицу, ему стало психологически тяжело отменить отъезд из Ставки, все уговоры пересмотреть это намерение были бессмысленны. Принятое роковое решение имело далеко идущие последствия и в конечном итоге сыграло важную роль в крушении монархической власти в России.

Председатель Думы считал необходимым, чтобы монарх срочно предпринял политические шаги, способные привести к снижению накала страстей. Поэтому Родзянко направил тревожные телеграммы с описанием обстановки и в Ставку, и главнокомандующим армиями фронтов. В качестве оздоровительной меры он предлагал «немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство». Пока речь шла лишь о смене председателя Совета министров и состава кабинета на основе компромисса между царем и Думой. Но император счел опасения преувеличенными и даже не стал отвечать Родзянко.

В следующие сутки в Ставку поступили сообщения от двух командующих. Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал от кавалерии Алексей Брусилов из Бердичева телеграфировал: «По верноподданнейшему долгу и моей присяге государю императору считаю себя обязанным доложить, что при наступившем грозном часе другого выхода не вижу». Тем самым Брусилов счел себя обязанным высказать монарху свое откровенное мнение, и никто из современников, включая Николая II, не увидел в том никакой измены. Рузский в осторожной форме высказал царю и Алексееву мысль о негативных последствиях возможных репрессий, способных не умиротворить, а обострить существующее положение. Не менее важным следует считать его замечание о решительном изменении состава и состояния войск за годы войны по сравнению с армией мирного времени, перебитой в 1914—1915 гг.

Солдатский бунт

Русское командование во главе с императором Николаем II, многие штаб-офицеры и обер-офицеры Ставки 10—11 марта полагали, что в Петрограде начались массовые волнения значительной части населения, в первую очередь рабочих, с явным анархическим уклоном. Беспорядки возникли в результате плохой организации снабжения, иными словами — по причине скверного подвоза, и ответственность за это лежала на гражданских властях. 11 марта, вероятно, следует считать последним днем, когда исход петроградской смуты еще никто не мог предвидеть. Даже отдельные революционеры на частных совещаниях предсказывали победу правительства.

Однако ранним утром 12 марта ситуация в столице резко изменилась. Чины учебной команды запасного батальона Л.-гв. Волынского полка, размещавшегося в казармах Гвардейской конной артиллерии в Виленском переулке, отказались участвовать в дальнейшем подавлении беспорядков и подчиняться своему начальнику, Л.-гв. штабс-капитану Ивану Лашкевичу, впоследствии убитому при исполнении служебных обязанностей. Их предводителем стал старший унтер-офицер Тимофей Кирпичников, которого иногда считают виновным в убийстве Лашкевича. Восставшие ворвались в соседние казармы Л.-гв. Преображенского полка, вынудив присоединиться к бунту чинов нестроевой роты, и закололи заведующего полковой швальней армейского полковника Алексея Богданова, пытавшегося выгнать волынцев со двора.

Бунт стремительно расширялся, и к вечеру 12 марта из 160 тыс. запасных к нему присоединились 66,7 тыс. нижних чинов. Мятеж в гарнизоне застал военные власти врасплох, и теперь командование округа во главе с Хабаловым не знало, на какие части можно положиться. Общее положение в столице стало стремительно ухудшаться и влиять на дальнейшие события, происходившие в Ставке.

Петроградский бунт запасных, в большинстве своем состоявших из мобилизованных крестьян, создал серьезную угрозу тыловым районам Северного фронта, особенно линиям коммуникаций. На протяжении 1916 года и в январе 1917-го количество интендантских грузов, поступавших на театр военных действий (по сравнению с ежемесячными потребностями войск) неуклонно снижалось. На третьем году войны широкое распространение получили жалобы на питание со стороны нижних чинов, в том числе в Гвардии. Теперь же, с началом волнений, положение с военным снабжением, особенно продовольствием, приобретало катастрофические перспективы.

Накануне весенней наступательной операции возникла реальная опасность распространения стихийного мятежа на части и соединения Действующей армии; по состоянию на 1 января 1917 года ее численность оценивалась в 6,9 млн человек. Поэтому решения, принимавшиеся представителями высшего командования и генералитета Русской Императорской армии с 12 марта 1917 года, необходимо рассматривать и оценивать в контексте неуклонно возраставших рисков для бесперебойного снабжения войск, сохранения армейской дисциплины и удержания огромного по протяженности Восточного фронта — на фоне расширявшейся смуты.

Окончание следует.

Источники и литература:

Александров К. М. Ставка накануне и в первые дни Февральской революции 1917 года: к истории взаимоотношений императора Николая II и русского генералитета // Звезда (СПб.). 2017. № 2.

Алексеева-Борель В. М. Сорок лет в рядах русской императорской армии: Генерал М. В. Алексеев. СПб., 2000;

Блок А. А. Последние дни старого режима // Архив Русской Революции, издаваемый И. В. Гессеном. Т. IV. Изд. третье. Берлин, 1922.

Дневники императора Николая II. М., 1991.

Катков Г. М. Февральская революция. Париж, 1984.

Первая мировая война и конец Российской империи. Т. 3. Февральская революция / Изд. 2. СПб., 2014.

Русская летопись. Кн. 3. Париж, 1922.

Сергеевский Б. Н. Отречение (пережитое) 1917. Нью-Йорк, 1969.

Солженицын А. И. Размышления над Февральской революцией. М., 2007.

Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. Кн. 3. Нью-Йорк, 1962.

Френкин М. С. Русская армия и революция 1917—1918. Мюнхен, 1978.

Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. М., 2014.