От студента-медика до монаха Оптиной пустыни

Константин Леонтьев родился в 1831 году в Калужской губернии. Окончил гимназию в Калуге и в 1849 году поступил на медицинский факультет Московского университета. Тогда же начались его первые литературные опыты. В литературу ему помог войти И. С. Тургенев: он пытался пристраивать рукописи начинающего писателя в различные издательства и, несмотря на неудачи (первую повесть Леонтьева запретила цензура), ввел его в редакционные круги того времени.

В 1854 году Леонтьев, студент четвертого курса, уходит на Крымскую войну военным медиком, после возвращения занимается частной врачебной практикой. В 1863 году поступает на службу в Министерство иностранных дел и последующие 10 лет проводит на дипломатической службе в Турции. В 1873 году Константин Леонтьев выходит в отставку по болезни и с тех пор живет в своем имении в Калужской губернии.

С этого времени начинается его большая литературная работа: Леонтьев пишет повести и романы, публикует их, но известность к нему приходит после издания двухтомного сборника «Восток, Россия и Славянство», в котором собрана его философская публицистика. Сборник был представлен Императору Александру III, за что государь выразил автору благодарность.

В 1880 году Леонтьев из-за недостатка средств поступает на службу в Московский цензурный комитет и работает там до 1886 года — времени издания его публицистического двухтомника. В 1887 году он отправляется в Оптину пустынь, где живет сначала послушником, а перед смертью, в 1891 году, принимает монашеский постриг под именем Климент.

«В недвижности и консерватизме церковного строя он нашел опору против „разрушительного уравнительного процесса“, который пугал его в Европе и России», — отмечал В. В. Розанов в предисловии к изданию своей переписки с Леонтьевым. Константин Леонтьев ничего не писал без благословения своих монастырских духовников, поэтому его публицистику можно считать отражением взглядов определенных кругов русского монашества. В письме к Розанову он сообщает, что некоторые его сочинения бесплатно распространяет среди своей паствы оптинский старец о. Амвросий, ставший прототипом старца Зосимы в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». «Идеи его были исключительны, и неудивительно, что не принялись», — продолжает Розанов.

Однако малоизвестность К. Н. Леонтьева не стоит преувеличивать. Розанов в письме сообщает Леонтьеву, что его труды изучают на занятиях студенты Московской духовной академии. До революции по творчеству философа защищались диссертации.

Триада развития

Во времена зарождения философских взглядов Константина Леонтьева были в моде концепции прогресса и развития в том виде, как они были изложены основоположниками позитивизма — Огюстом Контом, Джоном Стюартом Миллем (которого Леонтьев переводил) и Гербертом Спенсером (с трудами которого русский философ познакомился уже после создания «Византизма и Славянства»). Возможно, именно поэтому в основу мировоззрения Леонтьева легла его собственная схема развития, которую он сформулировал в основном своем труде «Византизм и Славянство».

Эта концепция, развивая философские представления о форме и материи, утверждает, что суть явления — материя — сдерживается формой при его развитии. Леонтьев назвал это «деспотизмом формы». Развитие происходит от простоты к сложности, следуя по пути индивидуализации, обособления от схожих явлений. В результате увеличивается сложность и уникальность явления. Эту разрозненность, неоднородность явлений Леонтьев называет культурой.

Но вот форма уже не удерживает материю — и наступает фаза разложения. Составные части упрощаются, уменьшается их единство. Индивидуальность утрачивается, переходя в однообразие. Таким образом, от первоначальной простоты явление переходит к сложности и индивидуальности, которые в конечном итоге смешиваются и упрощаются.

Леонтьев приводит подтверждения из медицины и естествознания. Как медику, ему была более всего близка и понятна эта концепция триадического развития на примере живых организмов: простой зародыш — сложный индивидуальный взрослый организм — труп, в котором прекратилось движение жизни и который, разлагаясь, упростился до однородной материи. Но этот подход Леонтьев применял не только к природным процессам, но и к жизни обществ, народов и государств.

В истории государства сначала возникает присущая ему политическая форма, потом наступает период «наибольшей сложности и высшего единства», а после происходит разрушение, уравнивание его элементов. В «Византизме и Славянстве» Леонтьев так определяет эту третью стадию: «…Разложению и смерти организма и уничтожению процесса предшествуют явления: упрощение составных частей, уменьшение числа признаков, ослабление единства, силы, и, вместе с тем, смешение. Все постепенно понижается, мешается, сливается, а потом уже распадается и гибнет, переходя в нечто общее, не собой уже и не для себя существующее».

Европейские страны, по Леонтьеву, перешли в третью фазу развития, и Запад неотвратимо идет к своему закату. После Французской революции Европа стала либеральной и буржуазной, что Леонтьев считает первым признаком начавшегося уравнения: «Равенство лиц, равенство сословий, равенство (т.е. однообразие) провинций, равенство наций — это все один и тот же процесс; в сущности, все то же всеобщее равенство, всеобщая свобода, всеобщая приятная польза, всеобщее благо, всеобщая анархия, либо всеобщая мирная скука». В связи с этим философ пишет: «Вся Европа с XVIII столетия уравнивается постепенно, смешивается вторично». Согласно его схеме развития, это говорит о ее гибели.

Грядущее завоевание Константинополя и проект восточного союза

Россия, по мысли Леонтьева, должна противостать эгалитаризму Европы и сохранить свою индивидуальную уникальность, которую он называет культурой. В поздних сочинениях Леонтьев развивал проект создания восточного союза со столицей в Константинополе, который объединил бы народы (в том числе и восточных славян) на основе самодержавия и единой православной веры. Византизм Леонтьев противопоставляет европейской буржуазности и либерализму.

Сам термин «Византизм», по Леонтьеву, подразумевает сплав единой религиозной основы (православия) с абсолютной самодержавной властью. Именно византизм, по мысли Леонтьева, стал структурообразующей формой для исторического тела России на всем пути ее тысячелетней истории, и теперь, в грядущем XX веке, должен расшириться и приобрести всемирное значение.

Эту центральную для позднего Леонтьева идею создания восточного союза подчеркивает в своей статье «Эстетическое понимание истории» В. В. Розанов: «У К. Н. Леонтьева, как у человека глубоко религиозного, и притом в строгой форме установившейся догматики православия, надежды на будущее связывались с мыслью о перемещении центра нашей исторической жизни на юго-восток, вдаль от разлагающегося западного мира, в сторону еще немногих свежих народов Азии, которые, войдя в нашу плоть и кровь, обогатят и дух наш новыми началами, вовсе не похожими на европейские изжитые идеи, — наконец, в сторону древней Византии. <…> Возрождение духа древней Византии, обновленного и усложненного элементами других цивилизаций и свежих народов, — вот более или менее конкретное представление, которое носилось перед его духовными глазами с давних пор и до смерти».

Леонтьев считал, что России предстоит завоевать Константинополь, чтобы во главе восточного союза основать на почве византийского православия новую всемирно-историческую культуру. Восточное государство должно объединять народы не по национальному (или, как выражался Леонтьев, «племенному») признаку, а по религиозному.

В целом эта идея находится в ряду различных концепций — от славянофильства до панславистской теократии, о которой писал Вл. С. Соловьев. Но если Соловьев считал для создания такого славянского государства необходимым объединение церквей, которое бы сплотило разрозненные народы, то Леонтьев скептически относился к созданию союза, включающего в себя и восточных славян, и западных. Так, Константин Леонтьев не видит в своем будущем государстве места чехам.

Европейский путь Чехии

Философ одобрительно отзывается о чехах — западном славянском народе: «Из всех расположенных к нам политических единоплеменников и единоверцев наших — чехи, мне кажется, скорей других могли бы понять и оценить Россию. <…> Они это могут именно вследствие большей своей образованности, вследствие большего пресыщения западничеством». Леонтьев, говоря о быте, привычках и традициях чехов, называет их «немцами, переведенными на славянский язык». Чехи, по Леонтьеву, — передовая батарея славянства, принимающая на себя первые удары Германии.

Однако он отмечает, что самобытность — это еще не индивидуальность, не своеобразие народа. Чехия «…обработана по-европейски, где, за отсутствием родовой аристократии (она, как известно, онемечилась, хотя и существует), духом страны правит вполне и до крайности современно, по-западному правит ученая буржуазия».

Философ часто проводит параллели и сравнивает чехов с немцами. По его мнению, чешский народ дальше других отошел от сущности славянства: «Чехи, войдя раньше всех славян и надолго в общий поток романо-германской цивилизации, раньше всех других славян пришли к ученому сознанию племенного Славизма, но зато, вероятно, меньше всех других славян сохранили в себе что-либо бессознательно, наивно, реально и прочно существующее славянское. <…> Чехия есть орудие немецкой работы».

Все это Константин Леонтьев пишет, чтобы опровергнуть идеи панславизма, выдвинутые старшими славянофилами. «Национальное начало, понятое вне религии, есть не что иное, как все те же идеи 1789 года, начала все-равенства и все-свободы, те же идеи, надевшие лишь маску мнимой национальности. Национальное начало вне религии не что иное, как начало эгалитарное, либеральное, медленно, но зато верно разрушающее…».

Чехии не по пути с восточным союзом, утверждает Леонтьев, говоря, что «Всеславянство не почувствовало бы глубокого лишения от утраты этой небольшой и более ученой, чем особенно умной нации». «Чехи — это европейские буржуа по преимуществу; буржуа из буржуа; „честные“ либералы из „честных“ либералов».

Чехия, вставшая на европейский путь развития, обречена на общую с Европой судьбу, и никакое объединение церквей, о котором говорил Вл. Соловьев, не изменит этой участи. В грядущей войне за Константинополь Леонтьев планирует даже отказаться от планов завоевания Чехии: «Если бы нужно было проиграть два сражения немцам, чтобы обстоятельства заставили нас с радостью отдать им чехов, то я, с моей стороны, желаю от души, чтобы мы эти два сражения проиграли».

Впрочем, Леонтьев оговаривается, что, возможно, недостаточно знает культуру и быт Чехии, поскольку в Австрии был всего четыре раза в жизни и не имел сношения с чехами.

Читатели Леонтьева предполагали, что его идеи обязательно будут востребованы. Его даже называли «пророком византизма». Недостаточное внимание, уделявшееся концепциям философа, как думали его современники, с лихвой окупится в будущем. В. В. Розанов в статье «Памяти дорогого друга» пишет: «Пройдет еще полвека, и Академия Наук будет оплачивать червонцем каждый обрывок его частного письма, будет отыскивать набросков карандашом его мыслей, раскрывать инициалы и псевдонимы, под которыми он писал в захудалых провинциальных газетках, как это делает Италия для своего Макиавелли, Франция — для Монтескье и Руссо…».

Однако случилось иначе: имя Константина Леонтьева было надолго забыто. Только во времена свободы слова стали выходить отдельные его труды и была предпринята попытка издания полного собрания сочинений и писем. И все же философия Константина Леонтьева заняла прочное место в истории отечественной мысли, и к ней непременно будут обращаться русские философы в будущем.

Источники

Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем: в 12 т. / Подгот. текста и коммент. В. А. Котельникова и О. Л. Фетисенко. Т. 6—8. СПб., 2003—2009.

Розанов В. В. Собр. соч.: в 30 т. / Под ред. А. Н. Николюкина. Т. 4, 13, 28. М., 1995—2009

Соловьев Вл. С. Сочинения в 2 т. / Сост. и подгот. текста Н. В. Котрелева. М., 1989

Замалеев А. Ф. Лекции по истории русской философии. СПб., 1995