Четырнадцатого апреля на плацдарме «Эрленгоф» под Фюрстенбергом, находившемся в 27—30 км южнее Франкфурта-на-Одере, закончился двухдневный бой, носивший драматический и необычный для последних недель войны в Европе характер. Предмостное укрепление на западном берегу Одера и лодочную переправу под мощным артиллерийским прикрытием защищали 2-я и 4-я роты 415-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона подполковника Ивана Холодкова, входившего в 119-й укрепленный район (УР) генерал-майора Гавриила Лихова из состава 33-й армии 1-го Белорусского фронта. В свою очередь штурмовали плацдарм советские граждане в немецкой форме с участием небольшой группы офицеров-белоэмигрантов: военнослужащие 1-й пехотной дивизии^* Вооруженных Сил (ВС) КОНР, которой командовал генерал-майор Сергей Буняченкоⁱ.

Последняя частная наступательная операция на Берлинском направлении под кодовым названием «Апрельская погода» проводилась немцами в полосе 391-й охранной дивизии генерал-лейтенанта Рудольфа Зикениуса, входившей в V горнопехотный корпус СС 9-й армии Вермахта из группы армий «Висла». Утром 13 апреля власовцы 1-го батальона майора Михаила Золотавинаⁱⁱ, принадлежавшего 2-му пехотному полку подполковника Вячеслава Артемьеваⁱⁱⁱ, в результате упорной атаки захватили стометровый отрезок первой траншейной линии, вклинившись вглубь плацдарма примерно на 300 метров^iv. «Штурмовые группы все же не удержали шаг с артиллерийским огнем, — свидетельствовал бывший начальник немецкой группы связи при дивизии Буняченко майор Гельмут Швеннингер. — Как на севере, так и на юге удалось, конечно, добиться ограниченного вторжения, некоторые очаги сопротивления, оборудованные в виде бункеров, были также взяты, но потом наступление остановилось, прежде всего на мощном проволочном препятствии, о котором меня предупреждали еще немецкие командиры батальонов, знавшие эти позиции»^v. Во второй половине дня власовцы предприняли еще четыре атаки, но развить успех не смогли^vi.

На рассвете 14 апреля защитники плацдарма, получив подкрепление с восточного берега, после артиллерийского налета контратаковали противника и восстановили утраченное положение^vii. По мнению автора, их общие потери за два дня можно оценить в пределах 60—100 человек и 4 орудий, власовцев — до 350 человек, включая двух пленных^viii. В полку Артемьева пострадали и офицеры: например, начальник штаба майор Николай Козлов^ix получил тяжелую контузию, и его эвакуировали на излечение в Зальцбург^x. Чувствительность потерь 1-й дивизии подтверждал Швеннингер, считавший их доказательством готовности власовцев «серьезно сражаться против советской системы»^xi. С точки зрения другого немецкого наблюдателя за полем боя, подполковника Фридриха фон Нотца — командира 1233-го юнкерского полка «Потсдам», входившего в 391-ю дивизию, в конце проигранной войны власовцы не особенно рвались в атаку, поэтому и не выполнили поставленную задачу^xii. Однако в дневнике боевых действий штаба Верховного командования Вермахта итоги неудачной операции под Фюрстенбергом все же подведены иначе. Запись от 14 апреля сообщает: действия «примененных на нашей стороне русских сил» не достигли поставленной цели, но показали «готовность этих сил к наступлению»^xiii. После войны Швеннингер тоже пришел к близким по смыслу выводам^xiv, неплохие отзывы об апрельских боях получил от свидетелей и Генерал Добровольческих (Восточных) войск, генерал от кавалерии Эрнст Кестринг^xv. Тем самым подтверждался исключительный по значению факт боевого использования на Восточном фронте русской пехотной дивизии — за три с половиной недели до полной и безоговорочной капитуляции нацистской Германии^**.

Понесенные потери в целом на боеспособности власовцев не отразились.

В привлеченных к операции 2-м и 3-м полках сохранялись свежие роты, а 1-й пехотный полк подполковника Андрея Архипова^xvi, стоявший в резерве южнее деревни Фюнфайхен, и запасной батальон майора Павла Иванова^xvii в боях 13—14 апреля не участвовали. В те дни, как вспоминали современники, русских в немецкой форме с нашивками «РОА» видели повсюду. В Фюнфайхене, в гостевом доме Густава Зака, они развернули полевой пункт оказания первой помощи для своих раненых. Гюнтер Четч, живший в соседней деревне Фогельзанг, запомнил, как некоторые власовцы, скорее всего офицеры, носили сабли, похожие на ятаганы. Среди солдат Буняченко местные жители видели не только русских, но и казаков (казахов?), «монголов», киргизов и представителей других народов СССР. Блондин по имени Николай, до войны работавший парикмахером во Владивостоке, где остались его родители, внешне совершенно не отличался от немецких солдат и хорошо говорил с деревенскими детьми на их родном языке^xviii.

На Одере власовцы задерживаться не собирались.

Если изначальный смысл операции сводился к проверке боеготовности дивизии и ее способности к наступлению, то демонстрация состоялась, несмотря на трудный участок атаки. Далее требовалось думать о собственных интересах. Буняченко — грубый, самовольный и решительный вплоть до наглости командир, по отзыву Архипова, ненавидевший немцев «всеми фибрами своей души»^xix — вполне трезво не считал нужным далее рисковать людьми и умножать бессмысленные потери. Тем более, в ближайшие дни на отрезке между Франкфуртом-на-Одере и Котбусом ожидалось массированное наступление войск 1-го Белорусского фронта маршала Георгия Жукова, стремившихся к Берлину. Обрекать дивизию на абсолютное уничтожение, учитывая соотношение сил и очевидные перспективы скорой гибели рейха, Буняченко не собирался.

Военно-политические планы, существовавшие в тот момент у генерал-лейтенанта Андрея Власова и других руководителей КОНР, заключались не только в том, как полагал Швеннингер, чтобы собрать северную и южную группы в районе Эгера (чеш. Хеб, в 45 километрах юго-западнее Карловых Вар)^xx. Конечные замыслы носили более серьезный характер. В теории власовцы собирались следовать из Протектората Богемии и Моравии в район Зальцбурга и далее на юг, в Словению, для объединения со словенскими домобранцами и сербскими монархистами. Здесь же присоединялись к своим отдельный полк «Варяг» и три корпуса: Русский и два казачьих. Опираясь на Северную Югославию с центром в Любляне и ресурсы немецкой группы армий «Е», европейские антикоммунисты, создав группировку примерной численностью в 130—150 тыс. человек, рассчитывали занять сильную позицию в переговорах с англо-американцами и сыграть роль своеобразного буфера, закрыв от войск маршала Иосипа Броз Тито и Красной армии выход с Балканского полуострова к австрийской границе и Западной Европе^xxi. По объективным причинам достигнуть амбициозной цели не удалось, но позднее по схожему сценарию развивались события на Корейском полуострове, который в итоге остался разделенным на две части между «красными» и «белыми». О планах по сосредоточению войск КОНР в Остмарке Власов сообщил Буняченко между 8 и 11 апреля, когда посетил дивизию под Фюрстенбергом. Поэтому дальнейшие поступки ее командира выглядят логичными, если рассматривать их в связи с выполнением указаний, поступивших от Главнокомандующего.

13 апреля — еще до завершения боев на плацдарме — Буняченко попросил Швеннингера похлопотать в вышестоящих командных инстанциях об отправке своего соединения на юг, по возможности в Протекторат. Вечером майор получил из штаба 9-й армии генерала пехоты Теодора Буссе соответствующее распоряжение о переводе русской дивизии в район севернее Котбуса, в группу армий «Центр» генерал-фельдмаршала Фердинанда Шернера^xxii. Скорее всего, Буссе выполнил просьбу даже с облегчением, так как опасался непредсказуемого поведения власовцев в полосе своей армии после неудачного боя^xxiii. В свою очередь, Шернер сразу не понял, какие странные «союзники» ему достались. Возможно, сначала он порадовался, так как заинтересовался «свалившейся <…> с неба дивизией», оценив ее многочисленность, вооружение и технические средства борьбы вплоть до собственной бронетехники^xxiv. Но на следующий день Буняченко решительно отверг намерение фельдмаршала развернуть власовцев в тылу 275-й пехотной дивизии V армейского корпуса 4-й танковой армии генерала танковых войск Фрица Грезера. Не менее твердо своенравный генерал отказался оставить на фронте свою артиллерию, позднее назвав подобные требования «свинством»^xxv. Вечером 14 апреля штаб дивизии разместился под Пайцем, северо-восточнее Котбуса. В те дни, по сообщению Артемьева, Буняченко отменил германское воинское приветствие по партийному образцу и восстановил русское отдание чести^xxvi.

Утром 15 апреля в дивизионном штабе состоялось совещание командиров частей и других старших офицеров. Очевидно, они поддержали действия своего начальника, так как Буняченко пребывал в хорошем настроении. Он угостил Швеннингера вином, поблагодарил за успешное сотрудничество, а затем, не скрывая иронии, заявил майору примерно следующее:

«Вы знаете, что я подчиняюсь и отвечаю перед генералом Власовым так, как отвечает немецкий командир дивизии со своими частями перед своими начальниками. Каждое боевое применение моей дивизии требует, как минимум, согласия генерала Власова. Этого я в любом случае должен придерживаться. В остальном каждому солдату, который трезво оценивает положение, должно быть ясно, что моя дивизия должна быть выведена из того района, в котором она сейчас находится, потому что иначе она будет перемолота между наступающими с запада и востока силами союзников и наверняка попадет в советские руки. Последствия этого мне не нужно Вам расписывать. Вы вчера сообщили мне, что я должен дожидаться дальнейших приказов. По зрелом размышлении обо всех обстоятельствах я прошу вас сообщить 5-му корпусу, что теперь я способен только принять либо приказ генерала Власова лично, либо приказ об уходе дивизии на юг. <…> Сообщите командующему генералу, что дивизия полностью собралась в здешнем районе, и доложите ему, что мы хорошо устроились. Мы чувствуем себя здесь очень хорошо, лес скрывает нас из видимости летчиков, наша противотанковая оборона, штурмовые орудия и танки устроены так, что мы в состоянии отбивать атаки любого рода, например, при прорыве вражеских танковых сил».

С немецкой точки зрения это несомненно был мятеж^xxvii.

Напряженность постепенно нарастала, между власовцами и немцами произошли первые мелкие стычки. По свидетельству подполковника фон Нотца, в дивизии Буняченко отмечались дисциплинарные нарушения. Они становились неизбежным следствием обострения русско-немецких отношений, присутствия среди солдат советских граждан с «блатным» прошлым^***, присоединения к разбухшей дивизии по дороге на фронт добровольцев из числа бежавших остарбайтеров, бывших пленных и беженцев. Крайним эксцессом фон Нотц назвал убийство «трех молодых русских девушек», приписав его солдатам снявшегося арьергарда^xxviii.

На судьбе мятежной дивизии благоприятно отразились события на фронте, так как с началом Берлинской операции немцам стало не до власовцев и они смогли покинуть Одерский фронт. 16 апреля в дивизию четвертым пехотным полком влился двухбатальонный 1604-й гренадерский полк полковника Игоря Сахарова^xxix, переданный из 3-й танковой армии генерала танковых войск Хассо фон Мантойфеля. Соответствующее решение штаб группы армий «Висла» принял 9 апреля^xxx. При этом в частных разговорах с близкими ему офицерами власовской армии Сахаров не скрывал своих антинемецких настроений^xxxi. Получив новое подкрепление, Буняченко наотрез отказался грузиться и следовать по железной дороге. Желание двигаться пешим маршем он объяснял господством авиации противника и уязвимостью коммуникаций, но на самом деле в большей степени опасался коварного обмана: с его точки зрения, немцы могли развезти власовские эшелоны в разные пункты, разделить, а потом и разоружить разрозненные части. Генерал же хотел прочно держать все имевшиеся силы в собственных руках^xxxii. К 18 апреля через Зенфтенберг и Хойерсверду дивизия пришла в район Каменца, а 21-го — через Радеберг под Дрезденом — в Бад-Шандау. Здесь Буняченко устроил дневку и дал людям небольшой отдых.

Формально обе стороны вели себя вполне сдержанно.

Фельдмаршал Шернер, находившийся со своим штабом в районе Йозефштадта, санкционировал снабжение мятежной дивизии на маршруте и придавал видимую законность походу власовцев на юг в надежде, что упрямый русский генерал займет указанный рубеж в районе западнее города Брюнн (чеш. Брно)^xxxiii. На марше — вплоть до Богемии — к дивизии вновь присоединялись остовцы и беглецы-военнопленные. Их ставили на довольствие и направляли в запасной батальон, развернутый в 5-й (запасной) пехотный полк подполковника Петра Максакова^xxxiv.

Советский пленный Юрий Владимиров, содержавшийся в рабочей команде близ Каменца, северо-восточнее Дрездена, встретил части 1-й дивизии, проходившие под бело-сине-красными флагами через район Баутцен. Мемуарист обратил внимание на их хорошее вооружение, вплоть до танков и артиллерии, включая зенитные орудия. С любопытным пленным разговорился какой-то подпоручик-калмык, настроенный резко антисоветски. Власовцы уговаривали Владимирова бросить рабочую команду и идти вместе с ними в Чехию: они верили, что вскоре будут воевать против большевиков вместе с англо-американцами^xxxv. Но Владимиров, находившийся в плену с мая 1942 года, рисковать не стал, сохранил статус военнопленного, и его дальнейшая судьба в СССР сложилась вполне благополучно. По русским и немецким оценкам, общая численность дивизии после пополнений, поступивших в марте — апреле 1945 года, включая полк Сахарова, возросла с 13 тыс. как минимум до 17 тыс. человек^xxxvi.

23 апреля, обманув охрану стратегического моста^xxxvii, дивизия перешла Эльбу. В тот момент Буняченко разыскивал офицер связи из штаба Шернера майор Нойнер в сопровождении переводчика Фюнера. По его показаниям, власовцы, расположившиеся на западном берегу Эльбы с оружием в руках, готовились отражать любые попытки немцев помешать самовольной переправе. При этом походное движение совершалось в хорошем порядке и дисциплинированно. Сомнительные действия Буняченко заставляли немцев подозревать его в попытках установить контакты с американцами, пока не дававшие желаемых результатов. От прямого мятежа русских удерживала лишь полная зависимость от немецкого снабжения, с чем связывались и регулярные кражи продовольствия у гражданского населения^xxxviii.

Командиры на дисциплинарные проступки и преступления реагировали. Так, например, одного солдата-артиллериста за грабежи и насилия расстреляли по приговору военно-полевого суда, а повозка с трупом и специальным объявлением на двух языках объехала места расквартирования частей. Действенной профилактической мерой стала угроза заключения виновных в местные тюрьмы^xxxix. Вместе с тем один из разведчиков запомнил, как офицер связи капитан Алексей Феофанов^xl расплачивался с местными жителями за купленные продукты^xli.

Посланцев фельдмаршала Буняченко принял. Он уклончиво объяснил им резоны своих поступков и передал на имя Шернера явно завышенные требования по выдаче текущих норм снабжения, включая горючее и продовольствие. После скромного ужина, состоявшего из колбасных консервов, шнапса и кофе, немцы отправились с докладом в штаб группы армий «Центр»^xlii.

24 апреля, как следует из записей Швеннингера^xliii, дивизия пересекла чешскую границу и достигла горы Хоэр Шнеберг (Дечинский Снежник), в 7—8 км северо-западнее Течен-Боденбаха (Дечина). Штаб разместился в отеле в Шнеберге. Шернер, вызвавший русского генерала для личных переговоров, ждал его напрасно: Швеннингер позже рассказывал, как Буняченко сочинил фантастическую историю о дорожно-транспортном происшествии и болезненных травмах, якобы полученных при аварии^xliv. В действительности Шернеру Буняченко дословно передал: «<…> ему в горло, чтоб голова не качалась»^xlv. От своих подчиненных он никуда не собирался выезжать.

Утром 27 апреля на легком самолете Fi 156 Storch в расположение русских прилетел начальник штаба группы армий «Центр» генерал-лейтенант Олдвиг фон Натцмер. Буняченко встретил его с почетным караулом, оркестром и во время беседы уверенно заявил о готовности выступить на фронт под Брюнн. В ответ фон Натцмер уточнил маршрут, проходивший через тыловые районы войск Шернера, и санкционировал выдачу довольствия. Свое решение и указанное направление немецкий генерал объяснял местоположением складов снабжения. «Идти за хлеб?» — спросил Буняченко у Швеннингера на следующий день и тут же сам себе категорически ответил: «Нет!»^xlvi 28 апреля вместо движения на юго-восток, на Богемскую Лейпу (чеш. Ческа-Липа), Буняченко повел дивизию на юго-запад, на Теплиц-Шенау (чеш. Теплице). Обманутый Натцмер пытался возражать против нарушения согласованного маршрута, но его протесты игнорировались^xlvii. 29 апреля власовцы вышли в район Лоуни, в 55 км юго-западнее Течен-Боденбаха. Штаб Буняченко разместился в населенном пункте Козоеды в 12 км южнее Лоуни, в общем направлении северо-западнее Праги.

За две недели, включая три дня отдыха, 1-я дивизия прошла более 170 км, рискуя подвергнуться бомбардировочным ударам с воздуха. Благодаря характеру Буняченко, который не испугался вступить в противостояние с Шернером и по существу вынуждал свирепого фельдмаршала соглашаться с самовольным маршем власовцев, история последних двух недель войны на чешской территории стала как минимум интереснее. Прибытие в район Праги многотысячной — и фактически мятежной — русской дивизии с артиллерией и бронетехникой меняло соотношение сил. У руководителей военного крыла чешского Сопротивления возник соблазн использовать антинемецкие настроения власовцев, чтобы привлечь их к вооруженной борьбе в Праге и окрестностях. «Дни наполнены растущим беспокойством в дивизии, которая теперь все больше и больше подпадает под подстрекательское влияние чешского населения, — писал Швеннингер, почти до самого конца сохранявший надежду на мирное разрешение конфликта. — Учащаются эксцессы (разграбление лагерей снабжения, вагон-цистерна с бензином, с помощью которого инсценируются попойки), увеличивается число происшествий с немецкими контрольными органами, например, с полевой жандармерией, а также с уже спасающимися бегством немецкими одиночками, которые случайно проезжают через расположение дивизии. И тем не менее, если смотреть в общем, войска еще подчиняются своему руководству»^xlviii. Так оценивал положение немецкий наблюдатель.

Дальнейший ход событий, завершившихся на пороге мира массовым кровопролитием в Праге и ее окрестностях, в очень большой степени зависел от разумности действий командующего группой армий «Центр». Вместо того чтобы предоставить Буняченко свободу движения на юг по плану Власова, Шернер принял политическое решение разоружить русскую дивизию, чем сделал неизбежным ее участие в Пражском восстании. В сложной ситуации, создавшейся в последних числах апреля и первых числах мая, Буняченко и его офицеры не сдали бы оружия ни при каких обстоятельствах. Поэтому вскоре их легко нашли в качестве боеспособных союзников представители подпольной комендатуры Большой Праги «Бартош», подчинявшейся бригадному генералу чехословацкой службы Карелу Кутлвашру — со всеми трагическими последствиями для военнослужащих немецкого гарнизона, гражданского населения Праги и самих власовцев, безвозвратно терявших драгоценное время для ухода в американскую оккупационную зону.