Краснов и Власов

Первым лицом, претендовавшим на представление в рейхе многочисленных военнослужащих казачьих формирований и уроженцев войсковых областей, покинувших ранее оккупированные районы РСФСР в качестве беженцев, был генерал от кавалерии П. Н. Краснов. К концу войны их максимальная численность на территории Германии и ее европейских союзников оценивалась в пределах 110 тыс. человек, включая женщин, детей, стариков и инвалидовⁱ. С весны 1944 года Петр Николаевич, которому шел 76-й год, занимал статусную должность начальника Главного управления казачьих войск (ГУКВ)ⁱⁱ при Генерале Добровольческих войскⁱⁱⁱ. Зимой 1945 года — вопреки очевидной ситуации — Краснов еще питал иллюзии в отношении спасения безнадежного положения на фронтах, упрямо верил в «чудо-оружие» и другие пропагандистские миражи, вплоть до слухов о скором заключении Германией сепаратного мира с Великобританией^iv. Создание Комитета освобождения народов России и формирование войск КОНР он считал несерьезными мероприятиями («дело дутое»), хотя Генерального штаба генерал-майор В. Г. Науменко предсказывал неизбежный уход казаков к власовцам^v, если ГУКВ останется в стороне от акции по объединению антисталинских сил на заключительном этапе войны.

Кубанский атаман оценивал настроения верно и рассуждал здраво.

В частях и станицах Казачьего Стана, находившегося в Северной Италии в районе Толмеццо, уже в первой половине декабря 1944 года, когда Пражский манифест приобрел известность, господа офицеры задавали многочисленные вопросы о Комитете и настойчиво желали встретиться с власовскими пропагандистами. Но Походный атаман Т. И. Доманов — недавний «есаул сомнительного свойства»^vi, получивший за считанные месяцы от Краснова высокие чины полковника и генерал-майора, — от внятных ответов подчиненным уходил. Распространение в Стане благоприятных сведений о деятельности КОНР запрещалось, а подозрительных лиц, симпатизировавших власовцам, Тимофей Иванович велел «вылавливать»^vii, чтобы пресекать нежелательные разговоры, якобы подрывавшие авторитет ГУКВ и его заслуженного начальника.

Впервые П. Н. Краснов встретился с А. А. Власовым 22 мая 1943 года в берлинском доме известного русского эмигранта Ф. В. фон Шлиппе. Два генерала выпили чаю под цветущей яблоней, представились друг другу, коротко поговорили, но знакомство продолжения не получило. Слишком разными по возрасту, оценкам и приоритетам оказались собеседники^viii, причем, с точки зрения начальника Объединения Русских Воинских Союзов (ОРВС) Генерального штаба генерал-майора А. А. фон Лампе, Андрей Андреевич вел себя более выигрышно, чем Петр Николаевич^ix.

7 января 1945 года во время второй встречи в доме фон Шлиппе, вступившего в КОНР, Власов и Краснов около часа разговаривали тет-а-тет. В гостеприимной атмосфере им удалось создать видимость компромисса^x, просуществовавшего лишь несколько дней. 9 января, на Святках, когда Краснов приехал к Власову с визитом в Далем, проявились разногласия по таким важным вопросам, как сохранение казаками присяги А. Гитлеру, на чем настаивал Краснов, форма подчинения казачьих частей^xi и т. д. Кроме того, проект соглашения готовил доктор Н. А. Гимпель — чиновник рейхсминистра А. Розенберга, работавший в ГУКВ и интриговавший против власовцев по причине идеологических установок своего ведомственного руководителя.

Двум генералам мешала договориться разница в воспитании, культурном уровне и мироощущении, но главные разногласия касались ситуации на фронте и степени дистанцирования КОНР от погибавшего рейха. Кроме того, Петр Николаевич с обидой обвинял Власова в бестактном поведении («Говорит в глаза одно, а за глаза другое») и скрытых намерениях «уничтожить казачество, послав его в передовые линии, а сзади [поставить] заградительные отряды»^xii. Поэтому искренняя попытка донского казака, Генерального штаба генерал-майора И. А. Полякова, стремившегося в качестве посредника сблизить позиции руководителя КОНР и начальника ГУКВ, не удалась. В феврале Краснов уехал из Берлина в Северную Италию и больше с Власовым не встречался.

Корпус генерала Доманова

В исторической литературе приводятся разные сведения о численности граждан СССР, сражавшихся в составе сил итальянского Сопротивления. Традиционно исследователи сообщали о пяти тысячах советских людей, пополнивших ряды гарибальдийцев^xiii. Вместе с тем еще более 20 тыс. граждан СССР воевали против партизан и несли военную службу на стороне Германии^xiv, в том числе в составе казачьего корпуса генерал-майора Доманова — самого многочисленного антисоветского формирования в Италии, размещавшегося с конца 1944 года в области Фриули-Венеция — Джулия. Станицы входили в одну из трех единиц, устроенных в районе Толмеццо по войсковому принципу^xv, а «казачья земля» охватывала обширную территорию диаметром примерно в 200 км, от севера австро-итальянской границы и почти до Триеста.

Отношения домановцев с местным населением носили противоречивый характер, и у итальянцев сохранились о казаках разные воспоминания — от дружелюбных до негативных^xvi. При попустительстве Доманова и других старших начальников часто совершались мелкие хищения, нередки были и случаи изнасилования^xvii. За семь месяцев пребывания в Карнии казаки (строевой состав более 18 тыс. человек) изнасиловали 20 женщин, а военнослужащие соседних кавказских частей (строевой состав до 5 тыс. человек)^xviii — 42, включая девочек в возрасте 12—15 лет и женщин на последних месяцах беременности^xix. В то же время между молодыми казаками и итальянками нередко возникали романтические связи вплоть до заключения браков. Партизаны считали подобные увлечения предосудительными, поэтому наказывали страстных итальянок и в отместку брили им головы^xx. С весны 1945 года активность сил Сопротивления в области Фриули-Венеция — Джулия существенно возросла и боестолкновения казаков с партизанами принимали все более частый характер.

Прибыль и убыль людей в Казачьем Стане продолжались вплоть до апреля 1945 года. К 28 апреля число казаков-беженцев составило 17 014 мужчин, женщин и детей (7339 — Донского округа, 8026 — Кубанского отдела и 1649 — Терско-Ставропольского отдела), а также еще 693 беженца, формально не принадлежавших к казачьему сословию, итого 17 707 человек. По строевой части числились 18 401 казак (в том числе 4 генерала, 134 штаб-офицера, 1515 обер-офицеров, 6 казачьих офицеров иностранного производства, 314 подхорунжих и вахмистров, 1778 урядников, 14 650 приказных и рядовых)^xxi. В состав корпуса входили управление, две пеших дивизии (каждая насчитывала более 7 тыс. человек), два конных полка, а также другие отдельные части и подразделения корпусного подчинения. Перед эвакуацией из Северной Италии в Остмарк в Казачьем Стане находились 36 108 человек, из них более четырех пятых составляли граждане СССР. Британский исследователь Н. Бетелл тоже оценивал численность казаков Доманова примерно в 35 тыс., включая половину строевых^xxii.

Для командования власовской армии особый интерес с точки зрения пополнения офицерских кадров войск КОНР представлял дивизион 1-го казачьего юнкерского училища (две сотни, инженерная полусотня, полубатарея, пулеметная и минометная команды — всего 32 офицера и унтер-офицера, 396 юнкеров^xxiii). Военно-учебное заведение размещалось в населенном пункте Вилла Сантина, в семи километрах западнее Толмеццо. Торжественное открытие училища на основании приказа генерала Краснова состоялось 6 декабря 1944 года на праздник св. блг. кн. Александра Невского, в присутствии Доманова, офицеров корпуса и немецких гостей, приехавших во главе с доктором Гимпелем. Их встретили вежливо, но прохладно.

Первым начальником училища числился генерал-майор М. К. Соламахин (в 1920 — Генерального штаба полковник, командир 1-го Хоперского полка), одновременно занимавший и должность коменданта Вилла Сантина. Однако вся практическая работа по организации военно-учебного заведения находилась в руках его заместителя полковника А. И. Медынского, кадрового офицера 36-й артиллерийской бригады Русской Императорской армии. Другие ответственные должности занимали: войсковой старшина П. И. Джалюк — участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода 1918 года и командир 1-й сотни, полковник Н. Н. Краснов — офицер-генштабист и инспектор, войсковой старшина В. М. Нефедов — участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода 1918 года, ученик профессора Н. Н. Головина и преподаватель тактики. Цикл дисциплин включал артиллерийское дело, администрацию, тактику, военную историю, фортификацию, военное право, баллистику, танковое дело^xxiv. По воспоминаниям юнкера О. Гантимурова, большое значение в формировании училищной атмосферы играли выправка, отчетливость и «хороший дух товарищества»^xxv, царившие в школе.

После приезда в Толмеццо генерал Краснов прислал юнкерам в подарок свою книгу «Павлоны» — воспоминания о 1-м военном Павловском училище 80-х годов XIX века, а в начале марта посетил Вилла Сантина и произвел сильное впечатление на слушателей как незаурядный рассказчик^xxvi. Главную роль в воспитании молодых людей играли старые русские офицеры, в итоге, по свидетельству юнкера И. Г. Грибова, «бывшие комсомольцы жадно ловили каждое слово о славных традициях»^xxvii. Отношение к Германии казаков выглядело сдержанным^xxviii, возможно, поэтому юнкера не носили на военной форме привычных орлов со свастикой^xxix. После производства офицеров первого выпуска планировалось направить в части корпусов Доманова и генерал-лейтенанта Х. фон Паннвица. В марте юнкерам выделили боевые участки для охранной службы на горных коммуникациях. К счастью, локальные стычки с партизанами ограничивались спорадическими перестрелками, и более-менее регулярные занятия удавалось продолжать в полевых условиях. К концу апреля курс наук практически завершился, но после эвакуации казаков в Остмарк юнкера оказались в британском плену и вплоть до насильственной репатриации выпуск с долгожданным производством так и не состоялся^xxx.

Формально Доманов занимал антивласовскую позицию и последовательно запрещал информировать казаков о деятельности КОНР^xxxi, чему способствовали и установки розенберговских чиновников, находившихся при Стане в качестве политических эмиссаров нацистов. В Толмеццо угодливый Походный атаман совершенно очаровал пожилого Краснова, передавшего новоиспеченному генералу все властные полномочия. Фактически Петр Николаевич, каждый шаг которого контролировался домановцами, устранился от какой-либо самостоятельной деятельности, и вскоре, по одному из частных свидетельств, авторитет популярного начальника ГУКВ «съехал на нет»^xxxii. «Да, умел Доманов обвораживать людей, влезая им в душу и сердце. Сначала очаровал он и меня, — писал в 1959 году бывший атаман донских станиц Казачьего Стана, войсковой старшина М. М. Ротов генералу Полякову. — И нужно было время в период работы с ним, чтобы его хорошо раскусить»^xxxiii. Хорошо знакомый беженцам по реалиям «подсоветской» жизни 1920-х—1930-х гг. подхалимаж по отношению к Доманову, как рассказывал Ротов, «расцвел пышным букетом»^xxxiv. В какой-то момент Краснов, по собственному признанию, просто перестал понимать смысл интриг, происходивших в Толмеццо^xxxv, и превратился в их безучастного свидетеля.

Четвертого марта чины казачьего взвода полевой жандармерии выдворили за пределы Стана группу офицеров во главе с участниками Белого движения на Юге России генерал-майором С. К. Бородиным и полковником Е. В. Кравченко, состоявшими в РОВС и симпатизировавшими КОНР. «Я категорически отвергаю стремление самостийников к образованию „Казакии“ под протекторатом Германии, — записал 20 марта Бородин, — но зато перед верховной общероссийской властью буду настаивать на закреплении соответствующими актами всех казачьих прав, и на жизнь казаков на казачьей территории по древним казачьим обыкновениям. Для гарантии буду стремиться к образованию достаточной казачьей вооруженной силы на казачьей территории»^xxxvi. Страсти постепенно накалялись, и отдельные казачьи офицеры из числа бывших командиров Красной армии в частных разговорах даже грозились вскоре приступить «к подстреливанию главных руководителей» антивласовского курса^xxxvii.

16 марта в Толмеццо приехал полковник власовской армии А. М. Бочаров, чья семья находилась при одной из станиц. Несмотря на все сложности и препятствия, он начал рассказывать казакам о планах КОНР и формировании армии, в конечном счете надеясь повлиять на Доманова. Интерес к деятельности Комитета продолжал расти, особенно в 3-м и 4-м пластунских полках. Своих симпатий к власовцам не скрывали войсковой старшина Овсянников, есаул Маслов, сотник Шевченко^xxxviii и другие офицеры.

В день приезда Бочарова на страницах газеты «Казачья Земля» (№ 12), издававшейся в Толмеццо, Краснов опубликовал открытое письмо Власову, увидевшее свет в достаточно мягкой редакции по сравнению с первоначальным вариантом. Начальника ГУКВ интересовали актуальные вопросы о статусе войск КОНР, гарантиях казачьих прав и в наибольшей степени — о создании при Комитете самостоятельного Управления (Совета) казачьих войск, представлявшего параллельную структуру с ГУКВ. В то же время старого генерала беспокоили симпатии казаков к Власову. Письмо Краснова, особенно его фраза о том, что послесталинская «Россия останется под наблюдением и покровительством Германии», и провласовские настроения среди значительной части казаков спровоцировали события, получившие название «кубанского бунта».

Поздним вечером 22 марта радиостанция в Братиславе передала на волне КОНР (298 метров) неожиданный приказ Кубанского атамана «о полном и безоговорочном подчинении» войска Власову^xxxix. На следующий день возмущенный Краснов опротестовал прозвучавшее заявление, почему-то впервые за четверть века поставив под сомнение атаманские полномочия Вячеслава Григорьевича^xl, и затем, как свидетельствовал Поляков, «неоднократно „крыл“ Науменко»^xli. В свою очередь, группа кубанских офицеров во главе с Соламахиным немедленно тут же подписала протестное письмо, тоже отказав в признании атаманства Науменко, чей портрет даже был снят в войсковом клубе в Каваццо-Карнико. На бурном собрании, состоявшемся 26 марта, дело едва не дошло до рукоприкладства в отношении Соламахина и референта Имперского министерства оккупированных восточных территорий Э. Э. Радтке, защищавших взгляды Краснова^xlii, который тоже сидел в президиуме. Просторный зал не вмещал всех возмущенных станичников, пожелавших высказать свои взгляды на ситуацию и заступиться за зарубежного атамана. Позже один из свидетелей так описывал разгоревшийся конфликт, возможно, немного сгустив краски, но в целом передав общий смысл противостояния:

На сцене [клуба] появился генерал Соламахин. В тот момент со всего зала раздались громкие выкрики:

— Срывай генеральские погоны! Долой погоны, не то мы сейчас сорвем! Кто тебе дал генеральский чин? Атаман Науменко? Почему же ты принял этот чин, раз ты не считаешь его законным Войсковым атаманом? Срывай погоны!.. Мы хотим с Власовым!.. и т. д.

Соламахин побледнел и боязливо стал отступать назад. В это время вперед выскочил с револьвером сам Радтке и заорал:

— Молчать! Застрелю каждого, кто посмеет упомянуть Власова! Науменко предатель! Он перешел на сторону РОА и отказался служить интересам Велико[й]Германии! Мы немцы и должны служить нашему вождю Адольфу Гитлеру. Науменко изменил нашему фюреру и стал служить кому-то…

— Мы казаки, кубанские, а не немцы… — послышались реплики.

— Что?! Так вы и меня не слушаете! Я вызову сейчас немецкие части и вас всех перестреляют! — угрожающе поднимая револьвер, кричал Радтке^xliii.

Когда с раздраженной аудиторией попытался неловко объясниться Краснов, то почтенного старика грубо перебили, обозвав «немцем». В итоге собрание закончилось скандалом, Краснов и его спутники ретировались, а Доманов, получив донесения о «кубанском бунте», стал понимать, что настроения в Стане, несмотря на все оттенки мнений, складываются все же не в пользу ГУКВ и традиционной линии розенберговских чиновников. «Репрессированный» портрет Науменко водворили на старое место^xliv. В свою очередь, пыл разгоряченных кубанцев остудило грозное предложение Доманова убираться из расположения Стана вместе с семьями, после чего страсти несколько улеглись. Эвакуировать тысячи стариков, женщин и детей из района Каваццо-Карнико по территории, кишевшей партизанами, было некуда, следовательно, с Походным атаманом приходилось как-то мириться. Впрочем, позиция самого Тимофея Ивановича выглядела неоднозначной и двусмысленной: как показали ближайшие недели, в конфликте он просто искал более сильную сторону, поддерживая Краснова и ГУКВ по инерции угодливого согласия с начальством.

«Казачьи части вошли под Ваше командование»

27 марта в коротком ответе начальнику ГУКВ Власов предложил ему вступить в переговоры с членами своего Совета, вызывавшего у Краснова безусловную ревность, так как КОНР, кроме Науменко, поддержали и другие известные казачьи генералы (Ф. Ф. Абрамов, Е. И. Балабин, А. В. Голубинцев, В. Г. Науменко, Г. В. Татаркин). Бородин в те же дни записал:

Немцы хотят использовать и Власова, и казаков, а Власов и тех и других. Результат зависит от хода военных действий. Ключ победного со стороны немцев окончания войны находится в руках Власова, но ему еще не позволяют отпереть дверей. П. Н. Краснов играет роль слепого привратника. Было бы лучше, если бы привратник заменен был бы настоящим человеком у дверей казачьего дома российского квартала европейского града. Понимают ли это вершители судеб Европы? <…> Письмо Краснова свидетельствует о некоторой его неуверенности удержания власти в своих руках. Дальнейшее зависит не столько от Власова, сколько от немцев, если они не желают через Власова добиться разгрома красных, они и с большим сочувствием отнесутся к П. Н. Краснову, который ничего от немцев не выговаривает и принимает безоговорочно все их указания и требования. Власов же больше думает о России, чем о Германии. Точку зрения Власова разделяет и казачья масса^xlv.

В целом Сысой Капитонович критиковал прогерманскую позицию Краснова, считая ее бесперспективной для судеб казаков, оказавшихся в 1945 году в Европе. Недаром изворотливый Доманов, украдкой сравнивавший перспективы Власова и Краснова, заиграл переменой курса.

Настроения и предпочтения Походного атамана изменились в начале апреля после сообщений, поступивших из Хорватии о съезде казаков-фронтовиков в Вировитице, а также под влиянием впечатлений от «кубанского бунта» и настроений, царивших среди многих казачьих офицеров и беженцев^xlvi. По отзыву одного из участников событий, писавшего в эмиграции под псевдонимом Федор Кубанский, в апреле «все в Казачьем Стане знали о соединении <…> с РОА»^xlvii, следовательно, не стоило терять драгоценного времени. В перспективе компромисс с Комитетом сулил Походному атаману более очевидные выгоды, чем сохранение принципиальной лояльности бессильному Краснову: за ним стояла лишь русофобская группа розенберговских чиновников, лишенных всякого веса и политической опоры. На исходе проигранной войны Доманов — советский гражданин с белогвардейским прошлым, некогда принужденный стать сексотом НКВД^xlviii — мог связывать свои надежды лишь с достижением соглашения между КОНР и западными союзниками. Поэтому обстановка вынуждала хитрого генерала искать общий язык с власовцами.

В первой декаде апреля ранее третируемый Бочаров вдруг зачастил в гости к атаману, который 14 апреля вполне доброжелательно встретил эмиссаров Паннвица и Власова в лице генерал-майора И. Н. Кононова и Походного Терского атамана полковника Н. Л. Кулакова, приехавших в Толмеццо из расположения XV корпуса. Переговоры, состоявшиеся за спиной Краснова, быстро привели к взаимному согласию. Доманов сохранил административную власть и должность Походного Атамана Казачьей группы, а корпус включался в войска КОНР^xlix.

20 апреля генералы А. А. Власов и Ф. И. Трухин, занимавший должность начальника штаба ВС КОНР, подписали приказ № 30/ф. р. В соответствии с приказом (§ 2) казачьи корпуса входили в состав войск КОНР и поступали в подчинение Главнокомандующего. Тем же приказом (§ 3) подтверждалось вировитицкое избрание генерала фон Паннвица Походным атаманом казачьих войск^l. 30 апреля фон Паннвиц писал Власову:

Искренне рад тому, что казачьи части вошли под Ваше командование. К этому всегда стремились все казаки и все командиры нашего корпуса, и только обстоятельства военного времени не давали нам возможности осуществить это раньше. Но теперь исполнилась наша общая мечта. От имени командиров и казаков нашего корпуса заверяю Вас, дорогой генерал, что в лице нашего корпуса Вы под свое командование получаете сколоченный боевой коллектив, который беззаветно борется и будет бороться во имя великой освободительной идеи <…>. Сейчас я поставил себе задачу — собрать все казачьи части в одну мощную боевую единицу, которая будет верным авангардом Армии Освобождения Народов России под Вашим командованием^li.

Ни о погибшем рейхе, ни о национал-социализме, ни о фюрере, покончившем в тот же день самоубийством, в письме не было ни слова — очевидно, идеалист Паннвиц тоже рассчитывал на продолжение борьбы в другой военно-политической обстановке. Кононов командировался к Власову с целью координации действий по сосредоточению казачьих частей в одном районе и формированию общего штаба. Однако разгром германских Вооруженных Сил и скорая капитуляция Германии исключили оперативное объединение войск КОНР, вынужденных сдаваться западным союзникам по частям на территории Протектората и Остмарка. В лучшем случае власовцам удавалось достичь зональной границы и разбежаться.

Таким образом, военнослужащие двух казачьих корпусов, состоявших преимущественно из граждан СССР, влились в состав власовской армии. Но это объединение приобрело символический характер и произошло слишком поздно, чтобы Власов и его соратники могли занять сильную позицию в переговорах с англо-американцами. Как показали дальнейшие события, союзники были заинтересованы лишь в одном — вернуть власовцев и казаков, включая гражданских беженцев, в советские зоны оккупации Германии, Чехии и Австрии, чтобы не обременять себя грузом политических проблем в непростых отношениях с руководителями Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).