Сельцо Михайловское, некогда часть царской вотчины Михайловская губа в Псковской губернии, при разделе наследства Ганнибалов досталось деду поэта Осипу Абрамовичу Ганнибалу (1744—1803). Сюда семья Пушкиных выезжала на дачу, в том числе и в год рождения сына: предположительно время с сентября по октябрь 1799 года они провели в своем псковском имении.

Самостоятельно Пушкин побывал здесь впервые в 1817 году, по окончании Царскосельского лицея, о чем позднее вспомнил в дневниковой записи от 19 ноября 1824 года, снова находясь в Михайловском, но уже в качестве ссыльного: «Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался местной жизни, русской бане, клубнике и проч., но все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу…». Обратим внимание на последнюю фразу, к ней мы вернемся позднее.

В следующий раз поэт оказался в Михайловском летом 1819 года: с 12—13 июля по 11—12 августа. Здесь он работает над пятой песнью «Руслана и Людмилы». По некоторым сведениям, не имеющим, впрочем, достоверных подтверждений, здесь же написано стихотворение «Деревня». Однако доподлинно известно, что стихотворение было доставлено кем-то императору Александру I, и на тексте стихов царь оставил следующий отклик: «Передайте благодарность Пушкину за добрые чувства, которые пробуждают его стихи»¹ (франц.).

Наиболее длительным пребыванием Пушкина в родовом псковском имении стала двухлетняя ссылка по воле того же Александра I. Решение императора основывалось на доносе М. С. Воронцова, новороссийского генерал-губернатора и полномочного наместника Бессарабского края, в канцелярии которого служил сосланный на юг поэт с 22 июля 1823-го по 29 июля 1824 года. Из Одессы Пушкин, нигде не останавливаясь, как было предписано указанием царя, прибывает в Михайловское 9 августа 1824 года и останется там до 3 сентября 1826 года.

Годы михайловской ссылки многое изменили в мировоззрении и творчестве Пушкина. Еще недавно некоторые из декабристов показывали на следствии, что на борьбу с самодержавием их вдохновляли неопубликованные, но широко распространявшиеся в списках стихотворения юного поэта: «К Чаадаеву» (1819), «Деревня» (1819), «Кинжал» (1820) и др. То есть можно сказать, что до ссылки на юг в 1820 году Пушкин являлся носителем радикальных идей. В Михайловском же мы видим совсем другого Пушкина, который под влиянием Карамзина и своих либеральных друзей, находящихся с ним в регулярной переписке (Вяземского, Жуковского, Дельвига, Плетнева), а также в результате углубленного чтения русской и западной литературы (в первую очередь Шекспира) в определенной степени перешел на либеральные позиции, обусловленные и логикой развития собственного творчества. При этом во взглядах, касающихся путей исторического развития России и ее положения в мире, он окончательно сформировался как государственник и историк, что особенно ярко проявится во время Польского восстания 1830—1831 гг. И это еще больше отдалит его от идей декабризма, а по ряду вопросов сблизит с властью.

Те же кардинальные изменения происходят и в творчестве. Пушкин окончательно преодолевает романтизм, поэмы «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Братья-разбойники», «Бахчисарайский фонтан» остаются в прошлом. Разрыв с романтизмом знаменует поэма «Цыганы», завершающаяся замечанием автора:

Но счастья нет и между вами,

Природы бедные сыны!..

И под издранными шатрами

Живут мучительные сны,

И ваши сени кочевые

В пустынях не спаслись от бед,

И всюду страсти роковые,

И от судеб защиты нет.

В Михайловском пишутся главы III—VI «Евгения Онегина», где, в частности, пылкие любовные излияния Ленского (глава VI) являются по сути изящной пародией на романтический стиль:

Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной…
Написанная в Михайловском трагедия «Борис Годунов» станет вершиной реалистического творчества Пушкина. Ее связь с Михайловским своеобразно отразилась в одном из вариантов названия первой редакции: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве — писано бысть Алексашкою Пушкиным в лето 7333 на городище Ворониче». Воронич — деревня в Псковской области, в трех километрах от села Михайловского², Пушкин часто бывал там во время прогулок.

В Ворониче сблизился Пушкин со священником церкви Воскресения Христова Илларионом Евдокимовичем Раевским, которому был поручен духовный надзор за ним. Раевскому заказал поэт 7 апреля 1825 года, в день смерти Байрона, обедню за упокой души. Знаком был Пушкин и с дочерью Раевского Акулиной Илларионовной, оставившей о нем любопытные воспоминания.

В воскресные дни поэт посещал ярмарку в Святых Горах. Вот как запомнилось это новоржевскому купцу Василию Томилину, торговавшему там бакалейным товаром: «Торговали мы между двух горок; на одной — монастырь стоит, а на другой — селение. Повсюду палатки да телеги, да оглобли, кверху завороченные, да лошади, а народу — видимо-невидимо. На ярмарке-то. Снуют да шумят, а кто — песню орет, а там поросенок завизжит, лошади заржут, бубенцы звонят, а там цыган с маклаком³ ругается, а тут на балалайках зашмаривают, а здесь торгуются; а где — кружок вокруг старцев соберется, те Лазаря поют⁴, а им в чашки грошики бросают; где парни да девицы хоровод водят, песни поют да тоже на балалайках играют... В этакой сутолоке народной кого заприметишь?..

А уж как Пушкин Александр Сергеевич спускается с горища — его издали знать, потому что вокруг него, словно ворох цветов, сарафаны девичьи: и синие, и красные, и зеленые, и желтые... А Пушкин с палкой, в рубахе, в шляпе. Идут вокруг него девицы, да песни поют, да разные прибаутки ему отпускают, да смешки, да шуточки; щебечут, как сороки, наперебой... А он их слушает — веселый такой, довольный, да так отшутится и сам-то, что девицы со смеху покатываются...

Подходит вся ватага — и Пушкин, и девицы — к моей палатке, и сейчас же набирает он гостинцев: орехов, леденцов, пряников. Наберет, наберет кульков — и дальше идет и всех девиц кругом угощает. А уж они к нему так и прилипают, словно мухи на мед. Так со смешками да с песнями и ходят...

И почти каждый раз, как придет на ярмарку А. С. Пушкин, его девицы окружат, а он у меня угощения накупит... Сразу деньги редко плачивал, а всегда потом из Михайловского со своим человеком присылал — никогда не забывал...»

По рассказам жителя Святых Гор Д. С. Сергеева-Ремизова, «поэт летом устроил себе кабинет в бане и там работал. Когда Пушкин в этой бане запирался, слуга не впускал туда никого, ни по какому поводу: никто не смел беспокоить поэта. В эту баню Александр Сергеевич удалялся, часто совершенно неожиданно для лиц, с которыми он только что беседовал... В барском доме было однажды вечером много гостей. Пушкин с кем-то крупно поговорил, был очень раздражен и вдруг исчез из общества. Кто-то, зная привычки поэта, полюбопытствовал, что он делает, и подкрался к освещенному окну бани. И вот что он увидел: поэт находился в крайнем волнении, он быстро шагал из угла в угол, хватался руками за голову; подходил к зеркалу, висевшему на стене, и жестикулировал перед зеркалом, сжимал кулаки... Потом вдруг садился к письменному столу, писал несколько минут... Вдруг вскакивал, опять шагал из угла в угол и опять размахивал руками и хватался за голову...»

Жизнь в Михайловском наполняли разнообразные события: крупная ссора с отцом Сергеем Львовичем, вызвавшимся осуществлять постоянный надзор за «неблагонадежным» сыном; любовь к крепостной девушке Ольге Калашниковой, увенчавшаяся рождением сына Павла (умер в младенчестве); влюбленности в молоденьких обитательниц соседнего села Тригорское, имения Прасковьи Осиповны Вульф (члены семьи Вульфов оставались друзьями поэта во все последующие годы его жизни); романтическая любовь к родственнице тригорских барышень Анне Петровне Керн, предопределившая дальнейшую дружбу с нею, запечатленную в ее воспоминаниях. Взаимоотношения с обитательницами Тригорского нашли отражение в стихотворениях, набросках, письмах, шутках. Одним из лирических шедевров стало посвященное Анне Керн стихотворение «Я помню чудное мгновенье...». А еще в 1825 году приезжали навестить лицейского друга И. И. Пущин, А. А. Дельвиг, А. М. Горчаков.

В Михайловском, по признанию самого поэта, его талант достиг полного развития. Здесь было создано множество замечательных произведений самых разных жанров. Помимо уже упомянутых это драма «Русалка», «Сцена из Фауста», поэма «Граф Нулин», «Записи русских народных сказок», цикл «Подражания Корану», стихотворения «Телега», «Аквилон», «Андрей Шенье», «Храни меня, мой талисман…», «Цветы последние милей…», «Все в жертву памяти твоей…», «Зимний вечер», «Буря» и др.

Советские пушкиноведы, освящая двухлетнее пребывание поэта в Михайловском, видели в этой ссылке исключительно положительную сторону: здесь Пушкин вплотную соприкоснулся с народом, напитался народным духом, создал бесценные творения — в общем, получалось, как здорово, что все это с ним случилось!

Подобного рода восторженные утверждения плохо согласуются с процитированной в начале статьи дневниковой записью от 19 ноября 1824 года, к которой мы обещали вернуться. В той записи Пушкин сообщал, что был очарован во время первого приезда в Михайловское видами родной природы, сельской жизнью, но вскоре ему наскучили эти прелести: «…все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу».

Неизъяснимой тоской проникнуто лирическое отступление — воспоминание о приезде Дельвига — в «Графе Нулине»:

Кто долго жил в глуши печальной,
Друзья, тот, верно, знает сам,
Как сильно колокольчик дальный
Порой волнует сердце нам.
Не друг ли едет запоздалый,
Товарищ юности удалой?..
Уж не она ли?.. Боже мой!
Вот ближе, ближе... сердце бьется...
Но мимо, мимо звук несется,
Слабей... и смолкнул за горой.

Вот почему, узнав о ссылке Пушкина, П. А. Вяземский в письме А. И. Тургеневу от 13 августа 1824 года высказывал опасение за судьбу своего молодого друга: «Как можно такими крутыми мерами поддразнивать и вызывать отчаяние человека! Кто творец этого бесчеловечного убийства? Или не убийство заточить пылкого, кипучего юношу в деревне русской? Правительство, верно, было обольщено ложными сплетнями!.. За необдуманное слово, за неосторожный стих предают человека на жертву. Да и постигают ли те, которые вовлекли власть в эту меру, что есть ссылка в деревню на Руси? Должно точно быть богатырем духовным, чтобы устоять против этой пытки. Страшусь за Пушкина… Не предвижу для него исхода из этой бездны. Неужели не могли вы отвлечь этот удар? Да зачем не позволить ему ехать в чужие края?»

А Пушкин в письме к Вяземскому от 27 мая 1826 года, уже в конце ссылки, удивляется: «Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и бордели — то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство».

А сколько было критических, невыносимо трудных ситуаций: разрыв с отцом, едва не приведший к катастрофическим последствиям; обида на друзей в Петербурге и новые взывания к ним о помощи; неосуществившееся, к счастью, спонтанное желание самовольно выехать в Петербург накануне декабрьского восстания 14 декабря 1825 года; и самое страшное — постоянно осознаваемая бессрочность заключения в Михайловском. Можно было бы остановиться на всех этих эпизодах (и еще многом другом) подробнее, но этого не позволяет объем журнальной публикации.

Неслучайно возникали мысли о побеге в Европу. Иллюстрацией служит письмо брату Льву от 20 декабря 1824 года: «Мне дьявольски не нравятся петербургские толки о моем побеге. Зачем мне бежать? Здесь так хорошо!⁵ Когда ты будешь у меня, станем трактовать о банкире, о переписке, о месте пребывания Чаадаева⁶. Вот пункты, о которых можешь уже осведомиться…» Однако все это больше походило на юношескую конспирологическую игру, как позже охарактеризовал эту затею один из участников подготовки побега Алексей Вульф в своих воспоминаниях.

А ссылка длилась…

Освобождение пришло совершенно неожиданно 8 сентября 1826 года. Новый царь Николай I, желая выиграть в общественном мнении, счел полезным для своей только еще складывающейся репутации даровать Пушкину, любимцу публики, национальному гению, свободу. Конечно, свобода эта оказалась далеко не полной, впрочем, это уже совершенно другой сюжет⁷.

Поэт еще не раз возвращался в Михайловское на краткое время, но мы остановимся лишь на одном приезде. 7 сентября 1834 года он, уже будучи камер-юнкером, уезжает в разрешенный ему отпуск на четыре месяца в Михайловское в надежде что-то написать. Это уже совсем иной Пушкин — он привязан к дворцу своим званием, а также желанием царя видеть на всех придворных балах его красавицу-жену. Великосветская жизнь требует расходов, а денег на это катастрофически не хватает, неумолимо накапливаются долги.

21 сентября Пушкин пишет жене и с ужасающей безысходностью упоминает о мучающих его материальных проблемах. Те же невеселые размышления в письме Наталье Николаевне от 29 сентября.

Проблемы материального неустройства, общее уныние, вызванное этим, отражаются и в том, что пишет Пушкин в михайловскую осень: перевод начала драмы «Сокол» Барри Корноулла: «О бедность! Затвердил я наконец…», черновой отрывок стихотворения «Жалоба» Кольриджа: «Как редко плату получает / Великий добрый человек…». Даже в эпиграмматическом наброске «К кастрату раз пришел скрипач», где явлен иронический взгляд на проблему, все равно присутствует тема бедности и богатства. В стихотворении «Вновь я посетил…» явно ощутим мотив заката жизни, прощания с любимыми местами:

…Вновь я посетил

Тот уголок земли, где я провел

Изгнанником два года незаметных.

Уж десять лет ушло с тех пор — и много

Переменилось в жизни для меня,

И сам, покорный общему закону,

Переменился я — но здесь опять

Минувшее меня объемлет живо…

В упомянутом выше письме от 29 сентября 1835 года Пушкин жалуется, что ему не пишется: «Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю <…> ни стихов, ни прозы писать не думаю».

23 октября, намного раньше срока, Пушкин возвращается в Петербург в связи с получением известия о болезни матери.

Последний раз он приехал в Михайловское 11 апреля 1836 года хоронить мать Надежду Осиповну. 13 апреля ее похоронили у алтарной стены Успенского собора Святогорского монастыря. На том же холме, рядом с могилой матери, Пушкин купил место для себя. Там он и был похоронен менее чем через год.

Михайловское навсегда связалось с именем Пушкина. Здесь написано им одно из проникновеннейших стихотворений русской лирики:

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.