Перечитывать роман Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей» было очень нелегко. Еще помнилось его первое прочтение в «Новом мире»[1] и то сложное, смешанное чувство, когда вместе с грузом новых знаний о страшном времени сталинских репрессий росла вера в невозможность повторения подобных преступлений. Прошло тридцать лет, и стало совершенно очевидно, что на пути к свободе и цивилизации Россия, в 1990-е гг. потоптавшись, в сущности, на месте, не только не продвинулась ни на шаг, но стремительно понеслась в преисподнюю.

О соблюдении каких прав, законов и свобод в этой стране можно говорить, когда вся ее история ― их попрание. Впрочем, так ли теперь это важно в отношении ее собственных граждан, большинство которых сделало противоестественный выбор, предпочтя свободе рабство. Но вся российская история ― это еще и посягательство на свободу и жизнь других народов.

Более всего хотелось бы говорить о литературном таланте Домбровского и меньше ― об актуальности им написанного. Но в те дни, когда перечитывался главный его роман, в дни страшной войны, которую ведет Россия против Украины, каждое слово Домбровского звучит отчаянным набатом, увы, уже не предостерегающим, а мрачно безнадежным.

В России не признают ни ошибок, ни совершенных преступлений, а потому на них и не учатся.

В январе 2024 года в Москве прошла пресс-конференция на тему: «Суверенитет российской философии. Западники против славянофилов в Институте философии РАН». В соответствии с повесткой конференция была посвящена «борьбе патриотического философского фронта против западопоклонства в философской сфере и идеологическому конфликту в Институте философии РАН».

Поводом послужили публикации за пределами России философов-«экстремистов», сотрудников Института философии РАН, выступивших против вторжения России в Украину и открыто признавших ее действия как геноцид украинского народа[2].

Приведем некоторые выдержки из выступления Ольги Зиновьевой, вдовы Александра Зиновьева, философа с весьма своеобразными диссидентско-патриотическими взглядами, однако высланного в 1978 году из Советского Союза за свое инакомыслие вместе с женой, ныне рьяной патриоткой и шовинисткой:

«Русская философия в опасности!

На втором году проведения специальной военной операции вскрылся страшный гнойник ― институт философии Российской Академии Наук ― последнее прибежище негодяев, предателей, иноагентов, перебежчиков, русофобов и экстремистов.

Еще два года назад, абсолютно обеспокоенная, в апреле 2022 года я обратилась к председателю Следственного комитета РФ с просьбой проверить Институт философии на предмет признаков экстремизма. А в период СВО Институт философии окончательно превратился в западный штаб идеологического вторжения в Россию…

Это проходимцы, которые дурят наш народ и руководство нашей страны. Ситуация настолько критична, что проверка сотрудников на лояльность к интересам России, не побоюсь этого предложения, должна обязательно включать проверку на детекторе лжи. Русофобы института философии Российской Академии Наук должны быть подвергнуты самой настоящей денацификации…»

Все ее некороткое выступление, собственно, только и состояло из агрессивных ярлыков и приговоров: «поливать грязью Родину», «встать на сторону врага», «оборотни в академических мантиях», «сатанинская вакханалия вражеских агентов», «главари мафии», «подонки и предатели», «взращенные на западных подачках», «опасность, исходящая от коллективного Запада», «западная повестка», «западные лекала», «чуждые идеологии», «противоестественные ценности», направленные «на расчеловечивание и делающие нашу страну колонией Запада», «это не западники, а западоиды, затаившиеся враги, и это не философы, а пропагандистское подполье»…

Можно было бы парировать на это цитатой из тех самых знаменитых «Зияющих высот» ее мужа и соратника Александра Зиновьева: «Глупости надо обучаться так же, как уму. Очень высокой степени глупости люди достигают лишь в течение длительной жизни и большого числа тренировок. Современно аналогично обстоит дело с такими качествами, как цинизм, подлость, хитрость, изворотливость, склочность и т. п. Умение делать подлости достигается не сразу. И чтобы стать выдающимся подлецом, надо иметь к тому способности, а также долго и упорно учиться. Не случайно поэтому выдающиеся подлецы среди пожилых и образованных людей встречаются чаще…»

Но как много можно процитировать Домбровского про таких вот мерзавцев-«патриотов», выискивающих всюду врагов, распоряжающихся чужими жизнями, пренебрегающих законами и правами, выносящих инквизиторские приговоры.

Да хотя бы из «Факультета ненужных вещей»:

«Но вот ведь и приговоры пишутся так же, а ведь это документы, которые прочитают сотни миллионов, агитаторы их заучат наизусть и будут на собраниях читать как молитву. „Являясь непримиримыми врагами советской власти, такие-то имярек, по заданию разведок враждебных государств...“ Ведь вот как сейчас пишется. „Являясь“!.. Нет, не просто „непримиримыми врагами советской власти“, а „ныне разоблаченными врагами народа“ их надо называть. Злодеями-убийцами! Предателями Родины! Иудами! Чтобы эти слова вбивались в голову гвоздями, чтобы невольно вылетало из глотки не просто, скажем, Троцкий, а непременно — „враг народа, иудушка Троцкий!“. Не оппозиция, а „банда политических убийц“! Всякое отступление от линии партии — это смерть или предательство… Вон какие люди были, а как скатились в болото оппозиции, как пошли не той дорожкой, то вон к чему и пришли!»

Или еще, из наставления в общем-то неплохого человека, но слишком опытного в жизни и претендующего на ее знание директора музея, в котором работал главный герой, адресованного представительнице молодого поколения:

«Ах ты, такая-сякая, умница-разумница, ты что ж думаешь, что агитация с профессорской кафедры — это не вредительство? Это, милая моя, хуже, чем вредительство. Это идеологическая диверсия против ваших щенячьих душ, и мы за такие вот штучки голову будем отрывать…»

«Кто не с нами, тот наш враг…»

Первый раз Домбровского арестовали в 1932 году с высылкой в Алма-Ату за то, что он якобы «занимался агитацией, направленной к ослаблению Советской власти, и совершал хулиганские поступки, отличающиеся исключительным цинизмом». Его обвинили по статье 58 пункту 10 УК (пропаганда и агитация), по ней же его будут арестовывать и позднее. Через четыре года, в 1936 году, последовал второй арест с несколькими месяцами изолятора. Еще через три, в 1939-м, заключение с отбытием срока на Колыме (в 1943 году освобожден досрочно по инвалидности). В 1949 году ― четвертый арест и шесть лет лагерей.

На этом не закончилось. Его неоднократно избивали, в том числе железным прутом, так, что рука была раздроблена, однажды на ходу выкинули из автобуса.

В марте 1978 года Домбровский был жестоко избит в фойе ресторана Центрального дома литераторов в Москве. Били ногами в живот. 29 мая 1978 года он умер от сильного внутреннего кровотечения. Ему было 68 лет. И совсем недавно вышел на Западе его роман «Факультет ненужных вещей».

В 1970-е такой способ расправы с инакомыслящими был одним из излюбленных у КГБ. Напомним некоторые из длинного страшного списка жестоких злодеяний в это время.

В конце 1972 года было совершено нападение на Елену Чуковскую, дочь Лидии Чуковской, за то, что она всячески поддерживала Солженицына. В его воспоминаниях об этом рассказывается так: «…„неизвестный“ напал на Люшу в пустом парадном (и подстроили же, обычно там сидит стукач-швейцар), повалил на каменный пол и душил. Люша растерялась, не закричала. Потом вырвалась, он убежал. Близкие строили предположения, что, может быть, это патологический тип. Но — весь двор под просмотром ГБ, напротив в двадцати шагах — их контора. Все криминальные знакомые Чуковских и сама Люша изучены, иссмотрены много раз, и время прохода известно»[3].

Через полгода, в июне 1973-го, на нее совершено еще одно покушение: внезапно развернувшийся грузовик ударил по машине, в которой она ехала. К счастью, она осталась жива, но вынуждена была год проходить лечение.

Осенью 1975 года был избит академик Дмитрий Лихачев, выступивший против исключения А. Д. Сахарова из Академии наук СССР и отказавшийся подписывать коллективное осуждающее письмо после присуждения ему Нобелевской премии. «Лихачев спускался по лестнице собственного дома. Навстречу поднимался молодой человек, которого Лихачев принял за своего аспиранта. Мнимый аспирант нанес ученому несколько молниеносных ударов. Сломанное ребро, больница. Виноватых нет»[4]. Лихачева спасла толстая рукопись, находившаяся под пальто.

Через полгода, в мае 1976-го, пытались поджечь его квартиру.

В апреле 1976 года в подъезде жилого дома было совершено нападение на поэта и переводчика Константина Богатырева. Ему проломили череп. Меньше чем через два месяца он умер в больнице.

Подобным зверским нападениям были подвергнуты филолог Илья Левин, библиограф Лев Турчинский, адвокат Евгений Брунов, автор письма в поддержку Солженицына, и многие, многие другие.

Другим способом расправы, часто применявшимся КГБ, было отравление. Наверно, самыми нашумевшими в то время были неоднократные попытки отравить писателя Владимира Войновича.

Но особенно жестокими были расправы над диссидентами в Украине, в те страшные годы, когда Председателем КГБ Украинской ССР стал В. В. Федорчук[5].

Серьезные гонения начались на Украинскую Хельсинкскую группу, которая официально была организована 9 ноября 1976 года. Той же ночью в окна квартиры ее руководителя Миколы Руденко полетели камни.

В биографической книге Михаила Аронова об Александре Галиче[6] репрессиям «инакомыслящих» в Украине посвящена отдельная глава.

«28 ноября 1970 года в местечке Василькове под Киевом была зверски убита длительное время считавшаяся у КГБ неблагонадежной художница Алла Горская.

Среди бела дня в селе под Одессой был зарезан художник Ростислав Палецкий. Тело другого художника, Владимира Кондрашина, нашли повешенным на фермах моста, на теле обнаружили следы жестоких пыток.

Семидесятичетырехлетний священник отец Горгула вместе со своей женой погиб в своем доме якобы во время пожара. Разбирая пепелище, односельчане обнаружили остатки двух сгоревших людей, на теле священника были веревки.

Другой священник с Западной Украины, о. Е. Котик, был сброшен в колодец. Убит из-за угла брат политзаключенного поэта Михаила Осадчего.

Известна трагическая история писателя и кинорежиссера Гелия Снегирева. Арестованный за антиправительственные выступления, он был подвергнут жестоким истязаниям с применением медицинских средств и погиб (28.12.1978).

Всеобщее возмущение в Украине было вызвано гибелью замечательного украинского композитора Владимира Ивасюка[7]. Он на глазах своих почитателей был усажен в автомашину КГБ и куда-то увезен. В течение месяца его родные и друзья пытались узнать, где Ивасюк. КГБ и милиция отвечали, что не знают, а через месяц его „нашли“ повешенным в охраняемом лесу, окружающем правительственные дачи. И у него на теле были следы жестоких пыток.

<…> 12 февраля [1980 года] в г. Киеве сотрудники КГБ вывезли в лес и жестоко избили лингвиста Григория Токаюка[8].

<…> в Киеве сотрудниками КГБ были избиты переводчик Музиля, Целана и Тракля Марк Белорусец[9], врач Владимир Малинкович, несколько молодых баптистов и даже женщины — внучка классика украинской литературы Михайлина Коцюбинская, жены политзаключенных Любовь Мурженко, Леля Светличная, Ольга Матусевич».

«Я решил описать свою жизнь…»

Роман Юрия Домбровского «Хранитель древностей» был опубликован в 7-м и 8-м номерах журнала «Новый мир» за 1964 год. Его публикация в то время еще была возможна и во многом состоялась благодаря главному редактору журнала Александру Твардовскому. Но вскоре Н. С. Хрущев был смещен с поста генерального секретаря ЦК КПСС, оттепель закончилась. И несмотря на то, что с Домбровским уже был заключен договор на публикацию нового романа «Факультет ненужных вещей», о его напечатании уже не могло быть и речи. А уж к тому времени, когда он был дописан (март 1975 года), тем более.

В первом романе уже очень сильно чувство тревожности и страха от надвигающегося ужаса репрессий, но это пока еще прелюдия, предыстория, какую поведал читателю автор так, как если бы хотел осторожно, не слишком нагружая психику, подвести его к главному повествованию ― роману «Факультет ненужных вещей».

Но и в «Хранителе древностей» уже довольно того, отчего берет оторопь и кровь стынет в жилах. Мы уже давно перестали смеяться над нелепыми, абсурдными измышлениями, которые сочиняются, чтобы уличить «врагов народа». Уже давно не смешно слышать про биолаборатории, в которых выращивают боевых комаров и голубей. Не смешно, потому что в это верят, потому что готовы убивать и убивают, прикрываясь подобной чудовищной околесицей. А ведь у лживых нелепиц долгая история. Уже в «Хранителе» совершаются аресты «националистов-вредителей», которые якобы по вражескому заданию заражают миллионы пудов зерна особым клещом, выращенным в пробирке в специальной лаборатории.

Два романа Домбровского связаны одним героем ― археологом Зыбиным. Его профессия, предполагающая изучение далекого прошлого, дает ему возможность, как ему самому кажется поначалу, устраниться от настоящего. И, как мы знаем, ему это не удается.

«„Товарищи, — говорю я всем своим тихим существованием, — я археолог, я забрался на колокольню и сижу на ней, перебираю палеолит, бронзу, керамику, определяю черепки, пью изредка водку с дедом и совсем не суюсь к вам вниз. Пятьдесят пять метров от земли — это же не шутка! Что же вы от меня хотите?“ А мне отвечают: „История — твое личное дело, дурак ты этакий. Шкура, кровь и плоть твоя, ты сам! И никуда тебе не уйти от этого — ни в башню, ни в разбашню, ни в бронзовый век, ни в железный, ни в шкуру археолога“. — „Я хранитель древностей, — говорю я, — древностей — и все! Доходит до вас это слово — древ-ностей?“ — „Доходит, — отвечают они. — Мы давно уже поняли, зачем ты сюда забрался! Только бросай эту муру, ни к чему она! Слезай-ка со своей колокольни! Чем вздумали отгородиться — пятьдесят пять метров, подумаешь! Да тебя и десять тысяч не спасут“».

Собственно, история Зыбина ― это история о том, как честный, мягкий, порядочный, интеллигентный человек, предпочитавший привычный для себя, обособленный от страшного настоящего мир древностей, вынужден был не только признать это настоящее, но и иметь мужество противостоять ему.

Поначалу он пытался приспособиться, выжить, признать для себя, что есть две правды: «правда житейская» и «правда высшая, идейная». И почти предал себя в разговоре с искренне наивной Дашей, недоумевающей, почему людей, еще вчера считавшихся порядочными или, более того, героями, теперь объявляют врагами народа и фашистами ― «ну какой же это порядок, какая же тут правда?»

И вот что отвечал ей, как будто убеждая самого себя, Зыбин:

«Даша, вы не правы. То есть вы, может быть, правы — вообще, по-человечески, но сейчас фактически, физически, исторически и всячески — нет… Ведь вы решаете вопрос сами по себе. Просто так — может или не может? Может ли, спрашиваете вы, большой человек, преданный делу, жертвовавший за него жизнью <…> может ли вот такой человек оказаться предателем? И отвечаете — нет, то есть никогда и ни при каких обстоятельствах. А ведь все именно и зависит от обстоятельств, от обстоятельств времени, места и образа действия. Не от вопроса — кто он? а от вопросов — когда? во имя чего? где? В сугубо мирное время, в обстановке душевного равновесия? Безусловно нет — не может он быть предателем. Во время величайших исторических сдвигов — войн, революций, переворотов — к сожалению, да, может!»

После ареста Зыбин провел в заключении всего один месяц, и сам не поверил этому. Изнурительные допросы, унижения, неизвестность почти сломили его тело. После «счастливого» освобождения, когда была доказана его невиновность (такое еще редко, но было возможно), мы видим его в парке: он сидит «скорчившись, на лавочке» с повисшими руками, «черная согбенная фигура», изможденный, «смертельно», может быть, «на всю жизнь уставший» человек.

Но в нем, одновременно осознававшем себя песчинкой, «лужицей», «винтиком», вдруг обнаружилась, казалось бы, в безнадежных обстоятельствах такая мощная скрытая сила духа, которая и позволила ему несмотря ни на что одержать невероятную победу над злом:

«…вот то, что я крошечная лужица в песке на берегу океана, это я чувствовал почти физически. Вот огромная, тяжело дышащая, медленно катящаяся живая безграничность, а вот я — ямка, следок на мокром песке, глоток холодной соленой воды. Но сколько ты его ни вычерпывай, а не вычерпаешь, ведь океан тоже здесь…»

В самой мощной сцене романа, в сцене допроса Зыбина лейтенантом Долидзе, его сила ― нет, не убеждения (таких мразей никогда не переубедишь) ― убежденности в правде так сильна, что она приводит следовательницу в недоумение. Сначала это «сухая досада» и «раздражение», ничтожные с ее стороны попытки унизить, оскорбить, прибегая к аргументам ad hominem, выдающим всегда слабость оппонента, назвать заведомо умного и порядочного человека «интеллигентской шоблой», «скользким, юрким, неприятным человечишкой», «неряхой» со спадающими штанами (а как же иначе, чем поддерживать штаны, если в тюрьме сразу отбирают ремень и обрезают пуговицы). Затем, когда она понимает, что один на один ей не справиться, напоминает ему, что она часть грозной системы, которую ему в одиночку тоже не одолеть.

«В этом вот здании шесть этажей, и мы сидим на третьем. А комната эта — триста двадцать пятая. В каждой такой комнате по два человека. Говорит вам это что-нибудь?»

«Да, — ответил он задумчиво, как-то даже печально. — Да, шесть этажей, комната триста двадцать пятая... Говорит, говорит, и очень даже много говорит, лейтенант Долидзе! В прошлом-то году этажей было пять, в позапрошлом четыре, а когда я приехал, тут вообще стояло серое длинное двухэтажное здание. Разносит вас, разносит, как утопленников. Года через три придется уж небоскребы возводить. Вы же чудесное учреждение. Сами на себя и сами для себя работаете. И чем больше сделали, тем больше остается несделанного… С Гитлером все ясно и честно — он растет из своей людоедской теории, а вы-то откуда взялись? Кто ваши учителя? Ведь любой, кого вы ни назовете, сразу от вас шарахается, „Нет, — скажет, — чур меня, не я вас таких породил“. Так опять-таки: кто же вы такие? Планктон, слизь на поверхности океана? Ну, исторически так и есть — слизь! Но лично-то, лично — кто вы? Воровская хаза? Шайка червонных валетов? Просто бандиты? Фашистские наймиты?..»

Вести в реальной жизни беседы с такими бессмысленно, но такое оказалось возможно благодаря книге. И она громит мерзавцев безоговорочно. В ней сильный дух побеждает тление и зловоние, жизнь ― мертвечину, а человек ― всякую мразь и нежить.

«Ну а что касается остальных… так что же, пожалуй, тут ненавидеть. Они ведь даже не существование, а так, нежить. Сами не знают, что творят. А зло от них расходится кругами по всему миру. Ведь это они и вырастили Гитлера…»

«Ручка, ножка, огуречик»

Об этом автобиографическом рассказе принято говорить, что он пророческий. За два месяца до своей гибели Юрий Домбровский описал то, что станет реальной трагедией.

Главный герой рассказа ― писатель, только окончивший свой роман, получает бесконечные угрозы по телефону: «ему угрожали: обещали поломать кости или еще того хуже ― подстеречь где-нибудь в подъезде да и проломить башку молотком. Такое недавно действительно было, только убийца орудовал не молотком, а тяжелой бутылкой. Он саданул сзади по затылку. Человек, не приходя в сознание, провалялся неделю в больнице и умер. А ему еще не исполнилось и тридцати, и он только-только выпустил первую книгу стихов»[10].

В итоге его заманивают в западню с тем, чтобы не только избить, но именно убить. Их трое, и им это удается, им удается убить «тело» ― именно так в сцене жесточайшей расправы Домбровский начинает говорить о главном герое, заменив этой физической характеристикой обращение «писатель».

«„Ну“, ― сказало тело, мгновенно отскочив и прижимаясь к стене… Тело рухнуло на колени. Но когда лошадиный подлетел, чтобы ударить еще, оно, тело, схватило его за ногу и подсекло… тело его, за долгие годы привыкшее ко всему, даже к смерти, было еще живо и отвечало злом на зло».

Убили не «писателя», убили «тело». Кажется, Домбровский именно это и хотел сказать, что уничтожить его могут только физически, но дух и вера его неуничтожимы.

Мало вспоминают о том, что в самом рассказе содержится два финала: один из них, описанный выше, трагический. Другой (а именно им заканчивается рассказ) ― что опасность оказывается мнимой, что она только в сознании самого писателя, а в реальности все люди доброжелательны и благородны, и он, писатель, постепенно от напряженной настороженности и недоверчивости возвращается к вере в человека и искренней любви к нему.

На это так надеялся писатель Юрий Домбровский.

[1] Роман был опубликован в журнале «Новый мир» в 1988 г. (№№ 8―11).

[2] «Перед лицом катастрофы». Сборник статей под редакцией и с предисловием Николая Плотникова. Berlin, 2023. Авторы статей — преподаватели российских вузов и сотрудники Института философии Российской академии наук: О. Арансон, Андрей Архангельский, А. Ахутин, К. Бандуровский, А. Бикбов, А. Винкельман, А. Дмитриев, А. Доброхотов, С. Зенкин, И. Кукулин, М. Майофис, М. Маяцкий, М. Меньшикова, Е. Петровская, О. Тимофеева.

[3] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни. Собр. соч. в 30 т. Т. 28. М., 2018.

[4] Кононова Н. Лицо Петербурга // Ковчег. № 1. Париж, 1978. С. 67.

[5] Виталий Васильевич Федорчук (1918―2008) позднее занимал должность Председателя КГБ СССР (1982) и министра внутренних дел СССР (1982―1986).

[6] Аронов М. Александр Галич. Полная биография. М., 2012.

[7] В книге М. Аронова изложены подробности истории Ивасюка: «Был пущен слух о том, что он был пьян, что он психически больной. На похоронах мать кричала, что его замучило КГБ. В газетах „Рідна Україна“ и „Ленинська мова“ было написано, что студент консерватории Ивасюк покончил с собой в приступе шизофрении. <…> Ивасюк — композитор, ему было 28—30 лет. В Канаде вышли пластинки с его песнями. Ему предложили отдать гонорар в Фонд мира, но он заявил, что хочет отдать его на создание консерватории и памятник Шевченко во Львове». Там же. С. 769.

[8] «Более года назад подал он [Токаюк] документы в ОВИР для получения разрешения на эмиграцию. Летом 1979 г. агенты КГБ предоставили ему возможность выезда на Запад, но лишь при его согласии жениться на предлагаемой КГБ женщине — на их языке это называется „взять торпеду“. В случае отказа КГБ угрожал Григорию убийством его самого и преследованиями его малолетнего сына. Тем не менее Токаюк отказался сотрудничать с КГБ». Там же. С. 770.

[9] «Незадолго до этого М. Белорусецу угрожали по телефону неизвестные лица, говорившие, что ему „переломают ноги“, если он не прекратит диссидентской деятельности. В марте с. г. подожгли дверь его квартиры». Там же.

[10] Описана реальная история убийства поэта Константина Богатырева.