Нет, ничего такого на мою долю не выпало. Мне, считай, повезло: я прошла ночью мост одной из последних. Теперь режим работы пешеходного пограничного пункта Нарва — Ивангород только дневной, а если одна из сторон надумает его закрыть по какой-то причине, весьма сомнительно мотивированной, то, будьте уверены, вы узнаете об этом, когда вернуть автобусные билеты будет уже невозможно.

Перед моим отъездом в Чехии было тепло, в саду наливались пионы, фиолетовые бутоны вистерии обещали пышное цветение. Когда мы подъехали к мосту в Нарве, дул ледяной ветер, снежные хлопья росли и росли, и я чувствовала себя частью какого-то спектакля театра абсурда по мотивам «Снежной королевы». На эстонской стороне нас подвезли почти к мосту. Черная, как бы нефтяная, вода сливалась с черным же небом, смазывая постройки и деревья, перекрашенные ночью в свинцовый цвет.

Вот я иду по этому мосту в Россию, волоча за собой маленький чемоданчик, а в обратном направлении, из России в Евросоюз, идут люди всех возможных категорий: старые и молодые, несущие спящих детей, волокущие огромный багаж и с крошечными сумочками. Всех нас объединяет напряженное выражение лица. Вот я на минуту останавливаюсь, чтобы застегнуть пальто, встречный поток проявляет к этому, казалось бы, совершенно обычному действию необыкновенный интерес: на меня вскидывают глаза, а те, кто обгоняет, двигаясь в моем направлении, даже оборачиваются. Видимо, на мосту Дружбы (да, так называется это сооружение, затянутое проволочной сеткой в мелкую ячейку, клетка клеткой) останавливаться не положено.

Все это было пару дней назад. За это время и в Прагу пришел мороз, уничтоживший все цветущее в моем саду, потом наступила «настоящая» весна, длившаяся пару дней, а вот теперь лето, и я сижу в Таврическом на качалке детской площадки.

Дети бегают туда-сюда, самые маленькие сидят в песочнице, съезжают с горки, кружатся на самокатах. Пенсионеры подкармливают уток и голубей, черноголовых чаек и адаптированных под воробьев галок. Идиллия. Только боковое зрение видит группу солдат из расположенных неподалеку казарм. Солдаты бегают небольшими группами, на них спортивная форма. Вот группа в красных футболках, в ее составе несколько человек, прибывших явно из Африки. За краснофутбольной бежит другая, в синем, потом в черном. На спортивной площадке тоже группа военных, как и на небольшом стадионе в центре парка. Еще года два назад там бегали дети…

Я приехала в Питер, скорее всего, в последний раз, и, конечно, мое сердце сжимается. Я хожу по длинному опустевшему коридору теперь уже не нашей с мамой, а только моей квартиры, которая вот-вот перейдет навсегда в чужие руки. В феврале 2022 года я тоже была здесь, вот на этом диване я лежала, и мне позвонили из Праги, рано утром, сказали, что началась война. Потом, едва проснувшись ни свет ни заря, я изо дня в день брала в руки телефон и выискивала новости с надеждой, что все кончилось. Дни летели, а война разгоралась все больше.

А потом… Впрочем, над моей головой бомбы не летали ни тогда, ни сейчас. И это именно то, что повторяют мне в Питере многие люди, в том числе и те, что еще два года назад по утрам с надеждой читали, как и я, новостную ленту. «А меня это не волнует, — говорит мне бывшая соседка по даче. — Жалко парней? Да ведь они сами немаленькие, понимают, куда идут. Зачем мне о них думать, они о себе сами подумают».

Нет, я за три месяца не встретила ни одного человека, который бы открыто заявил что-нибудь в поддержку путинской политики. В автобусах и троллейбусах постоянно призывают: «Жители и гости нашего города приглашаются на службу по контракту, звонить по короткому телефону…» Вот мы проезжаем здание военкомата, и ни один человек не входит и не выходит из него, а езжу я мимо почти ежедневно…

На столбах плакат с изображением солдата, три месяца назад был другой. За жизнь и совесть предлагается больше миллиона и средняя «заработная плата», о которой любой учитель или участковый врач мог бы только мечтать. Надпись на плакате тоже поменялась, теперь она звучит так: «У города-героя СВОи герои». Это значит, что в области картинка будет другой.

Я разговариваю с молодым человеком, недавно вернувшимся из «командировки» в экзотических странах. Ему там надоело: в 28 лет хочется общаться с друзьями, строить карьеру. Нет, он не боится. Он оптимист, так он говорит. «Это же Россия, тут всегда можно найти лазейку»… а пока расширяет новый бизнес, продает энергетические напитки. Да, не очень полезно, но есть спрос. А потом надо поучаствовать в ралли, жизнь кипит…

Его мама не так оптимистична, но повторяет, как мантру: все будет хорошо. «Да, мне рассказывали, какие „они“ получают на этом барыши. Конечно, не отступятся… еще не скоро, не скоро. Да, очень боюсь, ведь весь мой бизнес… но вот черешни тут завались, в Европе дорогая… Нет, нельзя об этом говорить, надо только положительно, иначе накликаем на себя беду… я только положительно думаю, и все будет хорошо».

Решительно настроена владелица большой собаки. Их я вижу каждый день из окна, они гуляют много. В перерывах собачница успевает заскочить на одну из своих многочисленных работ, а работает она сейчас, будучи на пенсии, уборщицей, до этого была поваром в столовой. Видимо, честным поваром, потому что до сих пор живет в коммунальной квартире. Собаку, смесь нескольких крупных пород, называет уменьшительно-ласкательно по имени или ребенком. «Ребенка» возит на такси к ветеринару, носит с собой одеяло, чтобы подложить под собаку и не испачкать сиденье. «Уезжайте, конечно, тут полный …» — и приводит аргументы.

Не отстает от нее и другая соседка, в прошлом работник поликлиники. «Знаете, Светочка, — говорит она мне, — ведь и врачей у нас не осталось, студенты работают, сменяются через несколько месяцев, а онколог один на весь район, если бесплатно… и ждать три месяца надо». Сама она работала до последней возможности, два раза переболела ковидом, теперь, после осложнений на сердце, еле ходит, но помощи от дочерей не просит, хотя у нее уже взрослые внучки живут в Германии, куда их перевезла немецкая фирма, вынужденная уйти с российского рынка.

Еще одна соседка выражается совсем нецензурно, хотя и ее молодость давно закончилась. Она задолжала за квартиру большую сумму, вынуждена отказаться даже от интернета, поэтому ходит ко мне, когда ей нужно что-то выяснить. Мобильный интернет стоит около 500 рублей, и это, как понятно, не идет ни в какие сравнения с ценами в Чехии. Живет соседка на средства своей двоюродной сестры, а себе никак не может «выправить» документы. Я ее отчасти понимаю, ведь и мне не удалось получить внутренний паспорт, а я старалась. Теперь он мне, наверное, и не понадобится…

Недавно я сделала себе подарок — съездила на полдня в Павловск. Пока мама была жива, я не могла себе такого позволить, хоть и нанимала соцработника. Теперь же меня никто не ждет, и можно тряхнуть стариной.

Удивляет, что, в отличие от Финляндского вокзала, где, как кажется, нервная атмосфера и толчея проникнута одной идеей-фикс: лови безбилетника, на Витебском царит спокойствие, и можно осмотреть в деталях замечательную архитектуру. На перронах присматривает только огромная статуя Ф. Герстнера с паровозиком в руках. Этот инженер, выходец из Австро-Венгрии, построил первую в России железнодорожную ветку и приложил руку к созданию железнодорожного дела Чешских земель.

Захожу в буфет. Владелица, как и многие другие работающие в подобных местах, приехала пару лет назад из Таджикистана. Выбор горячей еды большой, цены умеренные, туалет чистый, растения пластмассовые, родом из Китая.

Прибываем в Павловск, куда следовали почти все пассажиры. Чтобы выйти, нужно снова предъявить билет автомату. Начинается давка, проход узкий, время прохождения контроля — с полчаса. Пожилые отходят в сторону, молодые работают локтями. Кричат дети. Я иду в конец платформы и прыгаю с нее, разрезав себе об острый бетон кожу на двух пальцах. Боли почти не чувствую, сажусь в ближайший тенек и заклеиваю рану пластырем. Потом иду к входу.

Здесь тоже двойные решетки, как будто в парке водятся тигры. Очередь в кассу, чтобы пройти в парк, внушает ужас. Работает один кассир. Она принципиально не продает билеты со скидкой тем, у кого нет пенсионных билетов, а их не выдают уже несколько лет. Вернее, выдают, но надо знать, куда обращаться. Наругавшись, кассирша становится добрее. Мне она выдает льготный билет, хотя я ее не просила, ведь у меня нет не только пенсионного, но и паспорта. Но мы в России… Билет со скидкой выдают мне и во дворце, а несчастной учительнице детей-колясочников приходится понервничать. Но наконец мы в экспозиции, где я когда-то работала гидом…

Качаться в Таврическом очень приятно. Образы приходят и уходят. Вот я вспомнила, как в первые дни пребывания в Питере пошла на Дворцовую площадь на книжную ярмарку. Она, как и многие подобные мероприятия в сегодняшней России, носила название международной, но без специального путеводителя иностранное присутствие заметить было невозможно. И размерами ярмарка напоминала скорее областное мероприятие. Единственным бумажным сувениром, который можно было получить при входе, был небольшой план и газета «Литературный Санкт-Петербург», орган местного отделения Союза писателей России.

Передовица называется «Соизволение человеческой деятельности Божественной правде». Божественная правда, конечно, православная. В статье нам объясняют, что православный Бог обязательно победит зло, что вызывает сомнения, потому как победить орфографические ошибки ни авторам статей, ни корректору, ни цензору (а он, несомненно, приложил руку к изданию) не удалось. В одном они правы: правописание — это меньшее зло в данном случае.

Вторая статья с первой страницы называется «СВО: два года спустя». Оставим в стороне мелочь: заголовок выглядит так, как будто война кончилась два года назад, но правдивой информации мы и не ждем … хотя некоторые фразы, помимо воли автора, вызывают оторопь. Например: «Мы зримо обжились на поле боя, многому научились, русский Филипок оказался страсть какой смышленый». «Литературный Санкт-Петербург» предлагает читателю отрывки из школьных сочинений на тему «Победа», материал о погранзаставах в 1941 году, а в заключение немного юмора. Вот образец: «Исправляй свои ошибки, / Да и предков тоже — / В Запад мы стремились шибко, / А теперь — негоже».

Помню, во времена социализма была такая формулировка счастья: «все есть». Это «все» для большинства означало магазин за углом с мясным и молочным отделом, и чтобы полки были не пустыми. Те, кто жил рядом с таким магазином, считали, что у них «все есть». Если первая ступень благополучия была преодолена, то мечтали дальше: квартира и машина, потом дача. Об уехавших за границу говорили, что они «сбежали», не замечая, что бегут вообще-то из тюрьмы… И еще: «Какого рожна им надо — ведь у них-то все было, тогда как у нас»…

Узбек, ремонтировавший квартиру моего соседа, спросил у меня, где лучше жить: в России или Чехии. Вопрос, казалось бы простой, но ответить не так-то просто. Конечно, я могла бы сказать, что в Питер я только приезжала в гости, а постоянно не жила полстолетия, что у меня в Праге дочка, сад, дом, в конце концов… Но он ждал от меня другого ответа. Его семья тоже далеко. И я, немного боясь ненужного пафоса, ответила, что все зависит от самого человека. Что для меня важно не бояться сказать, хотя бы иногда, то, что я думаю. Можно это назвать свободой? Наверное, нет, но это хотя бы какая-то возможность себя уважать.

Иду на выставку, но не нахожу картины с плаката. Спрашиваю сотрудницу о причине, она ничего такого не заметила, даже выходит удостовериться на улицу. А вот в центральном выставочном павильоне, когда невидимая рука цензуры, официально не существующей, сняла с экспозиции произведение художника достаточно известного просвещенной публике, его имя старательно стерли с уже изготовленного стенда.

Никто не читает газеты в транспорте, а Беглов, глава администрации Петербурга, выдвигает лозунг «читать как можно больше». Помним детство: «учиться, учиться и учиться». Правда, просвещенные инженеры получали зарплату меньше рабочих, и мечтой дипломированных в конце концов становилось сокрытие своего диплома и переход на рабочую сетку, как говорила мама, начислявшая им зарплату. Женщины-инженеры на их предприятии подрабатывали на дому шитьем и вязанием, мужчины, днем конструировавшие вертолеты, по вечерам виртуозно ремонтировали обувь.

Россия сегодня неофициально вернулась к трем основам, над которыми издевались наши школьные учебники: самодержавие, православие и народность. Самодержавие, как мы помним, закончилось плоховато, но на этот раз верхушка верит в незыблемость трона. Православие в наши дни превратилось в хорошую статью дохода, про отделение церкви от государства как-то стыдливо умалчивают. По телевизору один за другим идут старые фильмы, где «герои» Гражданской войны давят «контру». Как это сочетается с тем, что царская семья объявлена святыми? Вопросов задавать не надо, надо хорошо и весело жить.

Из библиотек изъяли много книг. Ближайший антикварный магазин выставляет вдоль окон литературу по 100 рублей штука, скупая книги «от населения» по цене от 10 до 50. «Нет, Акунина я не возьму, вдруг провокация, — говорит мне с глазу на глаз владелец магазина, — но и Путина с остальными тоже, этого мне никто не прикажет».

А в магазин «Фермер» все везут и везут черешню. Раньше непроданное выбрасывали в ближайшую помойку, там рылись бомжи. Теперь бомжей как-то не видно, зато пьяных достаточно. У них свои места на лавочках, они кричат, плюются рядом с детской площадкой. Утром, правда, в садике опять чисто. Убирают опять же граждане бывших советских азиатских республик. Они предельно вежливы и соскребают все тщательно.

Хуже обстоят дела в переулках поплоше, даже если формально они ближе к Невскому проспекту, центральной улице. Штукатурка во многих местах рухнула вниз, а балконы не имеют пола. На некоторых домах их демонтировали, на некоторых затянули зеленой тканью. Вот дом, где жил писатель Гаршин. Он покончил с жизнью, бросившись с балкона. Балкон совсем невысоко. Как ему удалось разбиться насмерть?

Странная это вещь — балкон. Стоит человек на балконе, вроде как он дома, но и висит над городом…

На этом же перекрестке еще один литератор прыгнул с балкона несколько лет назад и сломал руку. Про него ничего не пишут, и нет памятной доски в его честь. Надо уметь прыгать. Вот только современный художник-нелегал приклеил под балконом на ободранные кирпичи пластмассовую куклу.