Вскоре на улицах Москвы появились танки и бронемашины дислоцированных вблизи столицы Кантемировской и Таманской дивизий; десантники Тульской дивизии ВДВ заняли Телецентр, а мотострелки — Центральный телеграф. Телевидение тупо транслировало запись балета «Лебединое озеро», прерываясь время от времени для озвучивания документов ГКЧП. Стало ясно, что в стране происходит государственный переворот и к власти рвется реакционная военно-полицейская хунта. Через три дня ГКЧП рухнул, его члены и их подручные оказались за решеткой; поддержавшая переворот КПСС была запрещена, реальная власть в бывшем СССР перешла к руководителям бывших советских республик.

Сегодня российские власти не любят вспоминать о событиях двадцатипятилетней давности. И понятно почему. По сути дела, нынешние вожди России, считающие крах СССР «крупнейшей геополитической катастрофой XX века», являются учениками и политическими наследниками лидеров ГКЧП. Достаточно сказать, что вдохновитель и организатор переворота Крючков был назначен советником Путина в бытность последнего директором ФСБ. «Познакомился с Путиным я уже после того, как он стал главой ФСБ, — с умилением рассказывал Крючков. — Он пригласил меня в день моего рождения. Вручил приветственный адрес, букет цветов. Следующая наша встреча состоялась, когда он уже был президентом»¹. Да и другие члены хунты считаются в путинской России не столько государственными преступниками, сколько «последними рыцарями» распадавшейся империи, отважно выступившими на ее защиту, но, увы, проигравшими.

Агония империи

Августовский путч поставил последнюю точку в затянувшейся на несколько лет агонии коммунистического режима и советской империи. Экономическая ситуация в последние годы ее существования была ужасающей. Потребительский рынок окончательно развалился; полки магазинов были пусты; в стране была введена карточная система на многие продукты питания и часть промышленных товаров; рубль обесценивался. В 1989 году рост промышленного производства снизился до нуля, а в 1990 году оно начало падать. Резко уменьшились доходы от экспорта: цены на основной советский экспортный товар — нефть — в конце 1980 годов снизились примерно в два раза по сравнению с уровнем начала десятилетия, а ее производство в СССР сократилось в 1991 году почти на 20 процентов по сравнению с 1989 годом. Причиной тому была выработка старых месторождений и отставание в освоении новых². СССР был не в состоянии обслуживать внешний долг, оказался на грани дефолта и уже не мог оплачивать импорт продовольствия для населения, сырья и полуфабрикатов для промышленности. Это было естественным следствием не только критической зависимости от экспорта нефти, но и колоссальных военных расходов, обескровливавших советскую экономику с начала 1930-х годов.

Экономическая разруха дополнялась нарастающим политическим кризисом. КПСС с каждым днем теряла свои позиции. Население не без оснований обвиняло Компартию и ее руководство в неспособности обеспечить сносный уровень жизни. Партийный аппарат, бывший на протяжении 70 лет становым хребтом советской системы управления, был парализован противоречиями между сторонниками перехода партии на демократические позиции, лидером которых был Александр Яковлев, и реакционным крылом КПСС во главе с Егором Лигачевым и руководителями созданной в 1989 году Компартии РСФСР.

Набирало силу демократическое движение. В России оно ориентировалось на Бориса Ельцина, авторитет которого в массах был в то время невероятно высоким. В Литве, Латвии, Эстонии, Молдове, Грузии и Армении к началу 1991 года власть перешла к сторонникам независимости и выхода из СССР. Такие же настроения все сильнее давали о себе знать в Украине и Белоруссии. По сути дела, последовательными сторонниками сохранения империи были только руководители среднеазиатских республик: их экономика критическим образом зависела от дотаций из союзного бюджета.

Избранный в марте 1990 года президентом СССР Горбачев метался между различными политическими силами, не в силах сделать тот единственный выбор, который дал бы ему шанс остаться у власти, а СССР избежать распада — возглавить демократические силы и движения, очистить руководство КГБ и армии от реакционного генералитета и провести рыночную экономическую реформу. В итоге он оказался ненужным ни той, ни другой стороне.

Дорога к пропасти

Историки до сих пор спорят о том, когда сползание страны к августовскому путчу приобрело необратимый характер. Это понятно: есть несколько событий, свидетельствующих о намерении реакционной части партийно-хозяйственной номенклатуры, командования армии и КГБ силой обратить вспять процессы перемен. На мой взгляд, первым таким событием стало заседание Политбюро ЦК КПСС в ночь с 16 на 17 ноября 1990 года. Соратники по партии выдвинули Горбачеву ультиматум: либо он переходит к жестким мерам по подавлению демократической оппозиции, либо уходит в отставку. По крайней мере, такие слухи ходили в те дни среди московской интеллигенции. По-видимому, слухи были справедливы: с середины ноября 1990 года реакционные круги резко усилили пропагандистскую кампанию, нацеленную на подготовку общественного мнения и партийно-государственного аппарата к перевороту.

Так, 11 декабря 1990 года Крючков выступил по телевидению. Некие крайне радикальные политические течения и деструктивные элементы, заявил он, «обильно питающиеся материальной и моральной поддержкой из-за рубежа», поставили своей задачей «окончательно расшатать наше общество и государство и ликвидировать советскую власть». Шеф КГБ, естественно, упомянул «иностранные спецслужбы и зарубежные организации», ведущие против СССР «тайную войну»³. Эти же тезисы Крючков повторил через несколько дней на заседании четвертого Съезда народных депутатов СССР. Иными словами, было ясно дано понять, что демократические движения финансируются и направляются иностранными разведками, глубоко враждебными Советскому Союзу, являются орудием в руках врага и, следовательно, подлежат запрету, а их члены — наказанию по всей строгости советских законов.

Выступления Крючкова дали старт массированной пропагандистской кампании, направленной против сторонников демократизации и национально-освободительных движений в тогдашних советских республиках. Особенно усердствовали средства массовой информации, контролируемые Компартией РСФСР, и многочисленные армейские и флотские газеты, которыми руководило Главное политическое управление Министерства обороны. Армейские пропагандисты стремились обеспечить будущим путчистам поддержку со стороны солдат и офицеров. Экономические трудности, внушали они, являются следствием перестройки; чтобы их преодолеть, необходимо вернуться к сталинской социально-политической модели и очистить страну от сторонников демократизации, лидеры которых являются «агентами влияния» ЦРУ и мирового сионизма.

Похоже, Крючков первым изложил настроения, доминировавшие зимой 1990—91 годов в высшем советском руководстве. Действительно, в феврале 1991 года Горбачев, выступая в Минске с установочной политической речью, объявил «так называемых демократов» деструктивными силами и повторил тезис Крючкова о том, что ими (демократами. — Ю. Ф.) руководят «чужие научные центры и чужие головы» и «они нужны кому-то, а не нам с вами». Одновременно премьер Павлов обвинил западный финансовый капитал в том, что он ведет войну против Советского Союза.

Из руководства последовательно выдавливались сторонники реформ. На четвертом Съезде народных депутатов СССР в отставку подал тогдашний министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, ставший объектом ожесточенной травли со стороны генералитета. Выступая на Съезде, он предупредил о надвигающейся диктатуре. Горбачев сделал вид, что этого предупреждения (как, впрочем, и многих других такого же свойства) просто не заметил. От принятия политических решений был фактически отстранен «архитектор перестройки» Александр Яковлев.

Дело, разумеется, не ограничивалось только пропагандистскими заклинаниями. В январе 1991 года Кремль попытался силой подавить движения за независимость государств Балтии. Начать было решено с Литвы, первой из тогдашних советских республик объявившей независимость, приостановившей действие конституции СССР и возобновившей действие литовской конституции 1938 года. 8—9 января 1991 года в Литву были переброшены спецподразделение КГБ «Альфа» и спецназ Псковской дивизии ВДВ. 10 января Горбачев потребовал отмены независимости Литвы и восстановления действия союзной конституции. 11 января советскими войсками было занято несколько объектов в Вильнюсе и других литовских городах. В свою очередь, руководство Литвы призвало население выйти на улицы и принять участие в охране зданий парламента, радиоцентра, телебашни и телефонных станций. В ночь с 12 на 13 января две колонны советской бронетехники направились в центр Вильнюса. Одна двигалась к окруженному тысячами людей парламенту, другая — к телевизионной башне, которую также защищали сторонники независимости. Войска открыли стрельбу, убив 15 и ранив 140 человек.

14 января 1991 года Верховный совет СССР обсуждал события в Литве. О том, как это происходило, свидетельствует тогдашний помощник Горбачева Анатолий Черняев. «Верховный Совет начался, конечно, с Литвы. Лживые, не по существу дела, объяснения Пуго и Язова. А после перерыва — сам Горбачев: косноязычная, с бессмысленными отступлениями речь. <...> Сплошное фарисейское виляние. И нет ответа на главный вопрос (санкционировал ли Горбачев операцию в Вильнюсе. — Ю. Ф.). <...> Стыдно было все это слушать»⁴.

Резкие оценки кровопролития в Вильнюсе со стороны ведущих лидеров Запада вынудили Горбачева, очень дорожившего своей международной репутацией, остановить операцию. В конце января 1991 года в интервью тогдашнему руководителю Центрального телевидения Кравченко он сделал маловразумительное заявление о том, что ничего не знал о действиях военных и кагэбэшников в Прибалтике, а когда узнал — поспешил их остановить. Это заявление никакого доверия не вызывает. Прав Владимир Буковский, сказавший: «Я даже нисколько не сомневаюсь, что М. Горбачеву было отлично известно о действиях, какие в те январские дни 1991 года планировали советские военные подразделения в Вильнюсе. В таком крайне централизованном государстве, каким был СССР, военные и пальцем не пошевелили бы без указания Политического бюро. Это, кстати, недавно подтвердил и бывший командир спецподразделения КГБ „Альфа“ Михаил Головатов, которого Литва хотела схватить в Австрии»⁵.

Попытка силой заставить Литву отказаться от независимости была наиболее масштабным, но далеко не единственным примером применения силы для подавления демократических и национально-освободительных движений, быстро нараставших в СССР в конце 1980-х — начале 1990-х годов. В частности, 28 марта 1991 года на совещании у Горбачева была создана комиссия во главе с Янаевым, которая должна была подготовить введение чрезвычайного положения. В нее вошли все будущие члены ГКЧП, за исключением Тизякова и Стародубцева⁶.

В тот же день, накануне очередного Съезда народных депутатов России в Москву были введены по разным оценкам от 30 до 50 тысяч солдат, с тем чтобы не допустить массовых манифестаций сторонников Ельцина. Из этого, правда, ничего не получилось: 28 марта на улицы столицы вышло около полумиллиона человек. В итоге попытка Кремля убрать Ельцина с поста председателя Верховного совета РСФСР и предотвратить введение в России поста президента провалилась⁷.

Примеров такого рода можно привести немало. Так, мой коллега по Институту мировой экономики и международных отношений, работавший в первой половине 1991 года в аппарате Горбачева, рассказывал, что за несколько месяцев до августовского путча Болдин, тогдашний руководитель аппарата президента, приказал расконсервировать и привести в полную готовность находящиеся под Кремлем подземные бункеры и системы правительственной связи, предназначенные для работы в условиях военного и чрезвычайного положения.

Так или иначе, есть все основания считать, что поздней осенью 1990 года Горбачев взял курс на подготовку к введению чрезвычайного положения, в первую очередь, для нейтрализации Бориса Ельцина, ставшего к тому времени лидером демократического движения в России, и к использованию для этой цели КГБ и армии. В свою очередь, руководители госбезопасности и армейский генералитет в тесном сотрудничестве с реакционным крылом партийного аппарата не преминули воспользоваться такими настроениями Горбачева для того, чтобы с его согласия вести пропагандистскую и организационную подготовку к путчу, который — такова циничная логика советской политики — должен был устранить его самого.

Горбачев, изощренный знаток подковерной аппаратной борьбы, разумеется, не мог не осознавать этой угрозы. Чтобы ее нейтрализовать (по крайней мере, попытаться нейтрализовать), он пошел на соглашение с лидерами нескольких бывших советских республик, предполагавшее передачу им ключевых властных полномочий в экономической и внутриполитической областях при сохранении поста президента, который контролировал бы, хотя частично, вооруженные силы и внешнюю политику нового, по сути дела, конфедеративного государственного образования. Это соглашение было оформлено в виде проекта Союзного договора, подписание которого намечалось на 19 августа 1991 года.

Со своей стороны, лидеры путча понимали, что перераспределение власти в пользу республиканских элит приведет к их вытеснению с политической арены. Крючкову донесли, что 30 июля Горбачев, Ельцин и лидер Казахстана Назарбаев договорились, что сразу после подписания Союзного договора Павлов, Язов, Крючков и некоторые другие видные деятели реакционного крыла союзной элиты будут отправлены в отставку. И путчисты решили действовать.

Танки в городе

Хроника событий августа 1991 года неоднократно описана в многочисленных мемуарах главных действующих лиц и материалах следствия по делу о государственном перевороте. Напомним лишь основные моменты.

Четвертого августа Горбачев улетел в Крым. На следующий день вечером на принадлежавшем КГБ «объекте АБЦ» — доме приемов, расположенном в Теплом стане на юго-западе Москвы, состоялась первая встреча Крючкова, Язова, Бакланова и Болдина. 6 августа Язов отправил командующего воздушно-десантными войсками генерала Грачева на встречу с Крючковым. В кабинете шефа КГБ Грачеву и двум высокопоставленным комитетчикам, Жижину и Егорову, было поручено изучить возможности и последствия введения в ближайшие дни чрезвычайного положения. Аналитики, поразмышляв, рекомендовали не делать этого без согласования с властями союзных республик. Но через неделю Крючков вновь вызвал их к себе, объявил, что решение о чрезвычайном положении принято, объяснил, что у Горбачева обнаружилось психическое заболевание, и поручил подготовить набор документов ГКЧП. Поручение, естественно, было выполнено.

16 августа состоялось несколько встреч, на которых Крючков, Язов, Бакланов, секретарь ЦК КПСС Шенин и Павлов обсуждали детали переворота. 17 августа руководители заговора вновь собрались на объекте АБЦ. К ним присоединились заместитель министра обороны Ачалов, заместитель председателя КГБ Грушко и командующий сухопутными войсками генерал Варенников. Было решено отправить к Горбачеву «группу товарищей», чтобы попытаться уговорить его поддержать ГКЧП. Если он откажется, то будет изолирован на своей даче в Форосе, а его судьба после захвата власти ГКЧП будет решаться в зависимости от обстоятельств. Тогда же было решено вызвать в Москву отдыхавшего на Валдае председателя Верховного совета Лукьянова, который поддерживал заговорщиков, и поставить в известность Янаева о том, что ему предстоит через два дня взять на себя обязанности президента.

На следующий день, в воскресенье 18 августа, «группа товарищей» в составе Болдина, Бакланова, Шенина, Варенникова и начальника Службы охраны КГБ Плеханова отправилась в Крым. В 16:30 они явились к Горбачеву, предварительно распорядившись отключить у него все виды связи. О содержании разговора достоверных данных нет. Сам бывший президент СССР утверждает, что он не давал никакого согласия на введение чрезвычайного положения и попытался отговорить заговорщиков. Последние же уверяют, что такое согласие было дано, хотя и в уклончивой форме.

Как бы то ни было, воскресным вечером эмиссары ГКЧП вернулись в Кремль и доложили верхушке заговорщиков, к которой к этому времени присоединились Янаев и Лукьянов, хотя последний официально и не вошел в состав ГКЧП, о переговорах с Горбачевым. Были подписаны документы этого Комитета, и путч из скрытой фазы перешел в фазу открытую.

Войска трех дивизий получили приказ двигаться в Москву. Всего к утру 19 августа в столицу было введено около четырех тысяч солдат и офицеров, 362 танка, 427 бронемашин. Дополнительные воинские части были переброшены в окрестности Ленинграда, Таллинна, Тбилиси и Риги.

Исторический опыт показывает, что успех или провал переворота решается в первые несколько часов. Заговорщики должны изолировать или ликвидировать руководство страны и всех тех, кто может возглавить сопротивление; взять под контроль не только «мосты, почту и телеграф», но и все объекты, где могут сосредоточиться их противники; вести напористую пропаганду, не давая населению опомниться. А вводить в город войска можно лишь в том случае, если каждое подразделение имеет конкретную задачу: захватить то или иное здание, перекрыть движение по той или иной магистрали и тому подобное.

И здесь кроется одна из главных загадок августовского путча. Горбачев был изолирован в Крыму, но последующие действия ГКЧП прямо противоречили логике их интересов. Не был задержан ни лидер демократических сил России Борис Ельцин, ни кто-либо из его соратников. Им было позволено собраться в здании Верховного совета России, так называемом Белом доме, который не был занят войсками и оперативными группами КГБ в ночь с воскресенья на понедельник. В этом здании работали факсы, передававшие воззвания Ельцина в основные города России и за рубеж. Более того, в одном из кабинетов Белого дома остался включенным аппарат правительственной связи, так называемая «вертушка», по которой Ельцин и его помощники связывались с лидерами других бывших советских республик и российских регионов. Сколько-нибудь внятных объяснений этому нет. Введенные в город танки и бронемашины стояли на улицах, солдаты и офицеры никак не могли понять, что происходит и что, собственно, они должны делать в столице.

Переломным моментом в развитии событий стало знаменитое выступление Бориса Ельцина в 12:30 19 августа с танка, оказавшегося поблизости от Белого дома. Это был звездный час первого президента России. В отличие от лидеров путча, запершихся в Кремле или кабинетах Лубянки, он, рискуя жизнью, вышел на улицу, обратился к народу и призвал к сопротивлению. Личное мужество Ельцина, естественно, привлекло к нему симпатии масс.

Но главное было в другом: республиканские власти и региональные элиты, командование армии, руководители МВД и госбезопасности, особенно на местах, поняли, что ГКЧП не контролирует ситуацию даже в Москве, являвшейся ключевым центром переворота. К середине дня 19 августа прекратился поток приветственных телеграмм, поступавших в адрес ГКЧП из обкомов КПСС и от директоров военных предприятий. А состоявшаяся вечером 19 августа пресс-конференция Янаева и других членов ГКЧП стала началом конца заговора. Трясущиеся руки вице-президента и его невразумительные заявления свидетельствовали о политическом банкротстве заговорщиков.

Итог был предсказуем: госаппарат и генералы силовых ведомств заняли выжидательную позицию и все чаще давали понять Ельцину и его соратникам, что готовы их поддержать. Фактически на сторону противников путча перешел будущий министр обороны России, тогда — командующий ВДВ Павел Грачев. Командир Тульской дивизии ВДВ генерал Лебедь после доверительного разговора с Ельциным отдал приказ своим подчиненным защищать Белый дом от возможного нападения спецгрупп КГБ.

Впрочем, до краха ГКЧП было еще далеко. Напряженными были две ночи: с 19 на 20 августа и особенно с 20 на 21 августа, когда ГКЧП принял решение штурмовать Белый дом. Офицеры группы «Альфа», которой предстояло его выполнить, отказались подчиняться приказу. Утром 21 августа министр обороны Язов первым понял, что путч провалился, и отдал приказ войскам покинуть Москву.

В середине дня в Крым на самолетах отправились две группы. Одна состояла из членов ГКЧП во главе с Крючковым, которые помчались к Горбачеву вымаливать прощение. Другая была сформирована из офицеров московской милиции под командованием вице-президента России полковника Александра Руцкого; они летели освобождать президента СССР из форосского плена. Первые остались ни с чем и попали в тюрьму, а вторые с триумфом возвратились в Москву вместе с Горбачевым и его семьей.

После путча

Организовав августовский путч, члены ГКЧП добились именно того, чего они хотели во чтобы то ни стало избежать. Власть в стране перешла в руки республиканских лидеров, многие из которых опирались на мощные национально-освободительные движения. Так называемый «союзный центр» во главе с Горбачевым оказался просто никому не нужным и в декабре 1991 года развалился окончательно. КПСС была запрещена и без сопротивления ушла с политической арены. Коммунистический режим, правивший Россией и ее колониями 70 лет, рухнул, увлекая за собой просуществовавшую сотни лет империю.

Нынешние лидеры российских коммунистов во главе с Зюгановым громогласно проклинают «демократов, разрушивших великую державу». Но ни в августе, ни в декабре 1991 года Зюганов и его товарищи пальцем не пошевелили во имя спасения столь дорогого им Советского Союза.

Казалось бы, на этом можно поставить точку. Однако историки и политологи до сих пор спорят, что, собственно, происходило в Москве в августовские дни 1991 года. Почему ГКЧП потерпел неудачу? И что было бы, если бы ему удалось добиться победы? Для таких споров есть основания. Осталась неясной роль Горбачева: его версия вызывает серьезные сомнения, но и верить рассказам путчистов тоже нет оснований. С одной стороны, они утверждают, что президент СССР дал согласие на введение чрезвычайного положения, но с другой — не скрывают своей ненависти к нему, обвиняют во всех грехах и, по сути дела, признают, что целью заговора было его свержение.

Обычное объяснение провала путча сводится к тому, что его организаторы просто испугались, не рискнули пойти до конца и физически ликвидировать или заблаговременно изолировать лидеров сопротивления. У них не оказалось руководителя, сравнимого по масштабам личности с Борисом Ельциным, достаточно решительного, чтобы, действуя по канонам государственного переворота, захватить власть, подавить противодействие и возглавить страну. Думаю, это верно. Инициатор ГКЧП Крючков был не политиком, но изощренным политическим интриганом, умевшим манипулировать людьми из кабинета на Лубянской площади. Янаев как был комсомольским и профсоюзным деятелем средних способностей, так им и остался. Павлов, испугавшись содеянного, утром 19 августа напился и попал в больницу с сердечным приступом. Об остальных членах ГКЧП и говорить не приходится.

Но допустим, августовский переворот возглавил бы человек, способный добиться победы. Однако и в этом случае крах коммунистического режима и Советского Союза все равно был бы неизбежным. Ресурсы централизованной плановой экономики были исчерпаны практически полностью. Измученное тотальным дефицитом население не готово было терпеть нехватку самого необходимого во имя торжества коммунистических идеалов где-то в будущем, да и сами эти идеалы потеряли всякую привлекательность. В бывших советских республиках, как в обществе, так и в элитах, набирало силу убеждение в том, что преодолеть кризис можно только освободившись от власти Москвы. Иными словами, крах СССР был неизбежным. Другое дело, что он мог вылиться в гражданскую войну, причем в стране, переполненной ядерным оружием. О последствиях этого просто не хочется думать.