В Ставке росло напряжение, так как ситуация ухудшалась по часам, а намерения Верховного Главнокомандующего оставались неизвестными. Молчание и бездействие Николая II парализовали военную и гражданскую вертикаль управления. Император не отдал никаких приказов в отношении Думы, взявшей на себя в лице ВКГД восстановление порядка и управления в связи с исчезновением правительства князя Николая Голицына. Дума была легитимным государственным институтом, царь не объявил ее деятелей узурпаторами, а ВКГД — мятежным органом власти. Поэтому с 14 марта Алексеев, понимавший, в какой степени армия зависит от бесперебойного снабжения из тыла, считал компромисс царя с Думой меньшим злом, чем междоусобица.

После утреннего доклада товарища министра путей сообщения на театре военных действий, Генерального штаба генерал-майора Владимира Кислякова, начальник Штаба отложил подчинение себе всех железных дорог «до нарушения действий центрального управления». Вместе с тем Алексеев твердо заявил Родзянко (телеграмма № 1845) о необходимости «оградить армию от вмешательства постороннего влияния», призвал немедленно пропустить царские поезда в Псков, восстановить связь Ставки с Военным министерством. Никто не имел права обращаться к армии помимо Ставки. В случае отказа Алексеев грозил «прекратить всякие сношения» с ВКГД и предвидел нарушение снабжения, следствием чего могли стать голодные бунты в войсках.

По долгу и духу присяги, обязавшей каждого «благовременно объявлять» об ущербе интересам Его Величества, вреде и убытках, Алексеев стремился донести свою точку зрения до Николая II и изложил ее в телеграмме № 1847 вместе с сообщением о беспорядках в Москве. Мнение начальника Штаба о переговорах с ВКГД мало чем отличалось от взглядов генерала Иванова и самого царя. Иванов, считавший необходимым предоставить Думе право формировать правительство («ответственное министерство»), был настроен даже более решительно. Алексеев лишь молил императора «ради спасения России и династии поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия, и поручить ему образовать кабинет», чтобы «принять меры к успокоению населения», «восстановить нормальную жизнь» и не допустить развития революции.

«Полная революция»

14 марта в Петрограде как будто наступило некоторое успокоение.

Войска гарнизона шли к Таврическому дворцу приветствовать Думу. «Текут, текут мимо нас полки к Думе. И довольно стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой, — записывала в дневнике поэтесса Зинаида Гиппиус. — В толпе, теснящейся около войск, по тротуарам, столько знакомых, милых лиц, молодых и старых. Но все лица, и незнакомые, — милые, радостные, верящие какие-то... Незабвенное утро, алые крылья и марсельеза в снежной, золотом отливающей, белости». Явился в Думу во главе Гвардейского экипажа и Свиты Его Величества контр-адмирал Великий князь Кирилл Владимирович, признавший ВКГД в качестве правительства. В Таврический дворец пришла группа чинов Собственного Его Величества Конвоя, преимущественно из нестроевой команды. Многие горожане христосовались, как на Пасху.

Вместе с тем смута выплескивалась за пределы столицы — о чем поступали сообщения в Ставку — и грозила всероссийским разрушением. В Кронштадте вспыхнул матросский бунт с убийствами офицеров. Толпа на Якорной площади растерзала главного командира Кронштадтского порта и военного губернатора Кронштадта, Георгиевского кавалера адмирала Роберта Вирена, затем от рук убийц пал начальник штаба порта контр-адмирал Александр Бутаков. Мятежники создали Временный Кронштадтский комитет народного движения. Командующий Балтийским флотом вице-адмирал Адриан Непенин в приказе сообщил подчиненным о переходе власти в Петрограде к ВКГД. Ставка расценила этот приказ как переход флота на сторону ВКГД.

Командующий войсками Московского военного округа генерал от инфантерии Иосиф Мрозовский днем донес в Ставку: «В Москве полная революция. Воинские части переходят на сторону революционеров». На московских улицах царило ликование. Демонстрации и забастовки начались в Нижнем Новгороде и Твери, при участии органов самоуправления возникли альтернативные центры местной власти в Вологде, Иркутске, Тамбове, назревал солдатский мятеж в Пскове… В социальный протест, охватывавший всю страну, вовлекались тыловые гарнизоны и гражданское население.

Среди солдат и рабочих Петрограда наибольшую популярность приобрел не ВКГД, а Исполком Петросовета. Его руководители, Николай Чхеидзе и Александр Керенский, одновременно входили и в ВКГД, представляя в Комитете «народные массы». Они диктовали повестку дня. Вечером 14 марта в угоду солдатской толпе, нахлынувшей в Таврический дворец, при активном участии секретаря Исполкома, социал-демократа Николая Соколова сочинялся знаменитый «приказ № 1» Петросовета.

Отношения между ВКГД и Исполкомом складывались непросто, но в целом их участникам удалось договориться о необходимости отречения Николая II. Убеждать его оставить престол собирался Родзянко, однако он не смог или не захотел выехать из Петрограда.

По вопросу об организации власти в России возникли разногласия, но даже некоторые социалисты, например, член Исполкома Петросовета Николай Суханов, допускали сохранение монархии при определенных условиях. Монархисты Александр Гучков и Василий Шульгин намеревались воспользоваться этой неопределенностью и поставить левые круги перед фактом передачи престола цесаревичу Алексею Николаевичу при регенте Великом князе Михаиле Александровиче, чтобы спасти монархию в России и сохранить династию.

Запоздалая уступка и конец «карательной экспедиции»

14 марта около семи часов вечера Николай II прибыл в Псков. Здесь государь ознакомился с обстановкой и донесениями, в частности с телеграммой № 1847 Алексеева. К царскому обеду получили приглашения Рузский, главный начальник снабжений армий Северного фронта генерал от инфантерии Сергей Саввич и генерал от инфантерии Юрий Данилов, исполнявший должность начальника штаба армий фронта. «Разговор не клеился, — вспоминал в эмиграции Саввич. — По существовавшему этикету он не мог касаться переживаемых нами исторических событий».

Затем Рузский получил Высочайшую аудиенцию и с девяти часов начался неприятный разговор, затянувшийся за полночь. Рузский упорно уговаривал царя наделить Думу правом формировать кабинет министров. Николай II столь же принципиально противился реформе, означавшей завершение процесса превращения России в конституционную монархию, который начался в 1905—1906 гг. с учреждением законодательной Думы. Новая форма правления решительно противоречила представлениям государя о религиозно-мистической основе самодержавной власти и поэтому вызывала его искреннее сопротивление.

В разгар горячего обсуждения, около 22:30, в Псков пришла телеграмма № 1865 от Алексеева. На фоне разраставшейся смуты он наконец-то поддержал представителей русской военно-политической элиты, ранее высказывавшихся в пользу «ответственного министерства». Только такая вынужденная мера, по мнению начальника Штаба, еще могла успокоить умы. «Утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайне левыми элементами», — считал Алексеев. Поэтому генерал предлагал немедленно опубликовать манифест об «ответственном министерстве» и возложить его образование на Родзянко. Тем самым достигался компромисс с ВКГД и разрешался застарелый конфликт между царем и Думой.

Для борьбы с революцией «ответственное министерство» должно было сыграть своеобразную роль бархатной перчатки на железной руке, подобно тому как в 1905 году ее сыграл манифест 17 октября. Но в тот момент ни Рузский, ни Николай II, ни Алексеев еще не знали о неизбежности отречения и обсуждали уступку, потерявшую всякий смысл.

Наконец, в первом часу ночи 15 марта царь, вопреки собственным взглядам, согласился предоставить Думе право назначать министров. На императора произвела впечатление общность взглядов об «ответственном министерстве» Алексеева и Рузского: враждовавшие генералы редко соглашались друг с другом. Кроме того, Николай II направил телеграмму генералу Иванову с указанием «никаких мер не предпринимать» до государева приезда в Царское Село, а также повелел остановить отправку войск с фронта в Петроградский район и разрешил Алексееву обнародовать манифест об «ответственном министерстве». «Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там! — записал государь в дневнике. — Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам, Господь!»

Эшелон генерала Иванова благополучно пришел в Царское Село накануне, к девяти часам вечера 14 марта. Несмотря на распоряжение комиссара ВКГД Александра Бубликова, требовавшего от железнодорожников не пропускать к Петрограду воинские составы, фронтовые части прибывали в районы сосредоточения близ столицы: 67-й пехотный Тарутинский полк достиг станции Александровская, а 68-й лейб-пехотный Бородинский — Луги. Остальные находились в пути, а еще три полка гвардейской пехоты готовились к погрузке на Юго-Западном фронте. Поведение главнокомандующего ПВО основывалось на одобрении царем его решения не вводить войска в Петроград и не устраивать междоусобицы.

Ночью 15 марта Иванова приняла Александра Федоровна, при этом императрицу интересовала не борьба против революционного Петрограда, а возможности Георгиевского батальона найти государя, соединиться с ним и привезти его в Царское Село. В то же время несостоявшийся «диктатор» получил телеграмму № 1833 Алексеева, отправленную сутками ранее (с надеждой на мирный исход в случае переговоров с ВКГД), и телеграмму государя, воспрещавшего какие-либо действия до его приезда в Царское Село. Настроения Иванова вполне отвечали поступившим указаниям: он не пожелал «разводить бой» с мятежными частями, чтобы не уложить тысячи людей, и вывел свой батальон в Вырицу. По сути, тем самым «карательная экспедиция» и закончилась. Позднее войска, направлявшиеся в Петроград, были остановлены и возвращены на фронт.

Казалось, кризис разрешился, угроза междоусобицы, способной погубить действующую армию, исчезла.

Однако ночью 15 марта драма только начиналась.

«Династический вопрос поставлен ребром»

Социалисты готовились ошеломить армию «приказом № 1», упразднявшим основы воинской дисциплины, в Петрограде шли сложные переговоры между ВКГД и Исполкомом Петросовета о создании нового правительства, а Родзянко примерно в 2:30 вызвал к прямому проводу Рузского. Он с облегчением поспешил сообщить новость об «ответственном министерстве», но Родзянко объяснил ее безнадежное опоздание. «Династический вопрос поставлен ребром, — категорически заявил председатель Думы, — грозное требование отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становится определенным требованием».

Из доклада Родзянко следовало, что без неотложной смены непопулярной фигуры умеренные силы не смогут сохранить престол, умиротворить бушевавшие страсти и предотвратить анархию, способную погубить фронт. Рузский получил согласие Родзянко доложить о содержании разговора.

По наиболее распространенной версии, генерал передал запись беседы в Ставку Алексееву, который, не сомневаясь в согласовании действий Рузского с решением государя, разослал копии главнокомандующим армиям других фронтов: генералу от инфантерии Алексею Эверту (Западный), генералу от кавалерии Алексею Брусилову (Юго-Западный), генералу от кавалерии Владимиру Сахарову (Румынский) и генералу от кавалерии Великому князю Николаю Николаевичу (Кавказская армия). Однако, по утверждению Саввича, Рузский действовал по Высочайшему повелению, сам царь приказал запросить мнение главнокомандующих. Алексеев же позднее рассказывал в узком кругу чинов Ставки об обмане со стороны Рузского, но не пояснил, в чем он заключался.

В Петрограде переговоры между ВКГД и Исполкомом Петросовета закончились ранним утром. Родзянко премьерского поста не получил — социалисты подозревали его в склонности к компромиссу с царем. Возглавил новое правительство общественный деятель князь Георгий Львов. Министром иностранных дел стал кадет Павел Милюков, Военным и Морским министром — октябрист Александр Гучков. Портфель министра юстиции получил «трудовик» Александр Керенский, колебавшийся, но решивший войти в состав либерального кабинета. Остальные члены правительства были малоизвестны: кадет Николай Некрасов (министр путей сообщения), прогрессист Александр Коновалов (министр торговли и промышленности), кадет Александр Мануйлов (министр просвещения), кадет Андрей Шингарев (министр земледелия), Михаил Терещенко (министр финансов), Владимир Львов (обер-прокурор Синода) и Иван Годнев (государственный контролер). Однако даже создание правительства, позднее получившего название Временного, еще не предрешало вопроса о судьбе русской монархии.

Между 10:00 и 11:00 Алексеев обратился из Ставки к главнокомандующим (телеграмма № 1872). По мнению начальника Штаба, обстановка, видимо, не допускала другого решения. Требовалось спасти «армию от развала, продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России», в качестве первоочередной задачи следовало рассматривать судьбу династии, даже ценой дорогих уступок. Ответы главнокомандующих известны: все они в той или иной форме высказались за передачу престола цесаревичу Алексею Николаевичу, считая настоящее решение в сложившейся ситуации меньшим злом по сравнению с кровавой междоусобицей и перспективами революционной катастрофы для воюющей страны.

Дискуссия о том, следует ли считать действия генералов изменой, продолжается до сих пор. «Трудно сказать, как повелевает поступить совесть и долг в каждом отдельном случае, не взвесив конкретной обстановки», — писал историк Сергей Мельгунов. Алексеев высказался по поводу отречения неопределенно, но по сути присоединился к мнению генералитета, правда, оставив последнее слово за императором. «Ожидаю повелений», — такими словами закончил начальник Штаба свой доклад государю, переданный в Псков вместе с телеграммами главнокомандующих.

Необходимо подчеркнуть, что Русская Императорская армия была связана присягой не только Николаю II, но и наследнику, поэтому даже при переходе престола от отца к сыну сохранялись единство и обязательства военнослужащих. Присяга цесаревичу Алексею — действовавшая и никем не отмененная — служила противовесом вредному влиянию «приказа № 1» Петросовета, получившему известность утром 15 марта и подрывавшему основы воинской дисциплины.

Член Исполкома Петросовета Иосиф Гольденберг утверждал, что первый советский приказ был вызван «необходимостью»: «В тот день, когда мы сделали революцию, мы поняли, что если мы не разрушим старую армию, то она подавит революцию». Однако в первую очередь разрушение армии началось с освобождения ее от старой, прочной и понятной присяги.

Отречение

Первый разговор с Николаем II состоялся утром 15 марта: Рузский познакомил государя с содержанием переговоров с Родзянко. Вторично они встретились в два часа дня в салоне вагона-столовой императорского поезда. Вместе с Рузским прибыли генералы Данилов и Саввич. Царь колебался. Рузский настаивал и утверждал, по свидетельству Саввича, что «всякое промедление грозит неисчислимыми бедствиями».

В половине третьего поступил доклад Алексеева с мнениями главнокомандующих о целесообразности отречения в пользу цесаревича Алексея. Познакомившись с докладом, а также выслушав Данилова и Саввича, государь заявил: «Я решил. Я отказываюсь от престола», — и перекрестился. Вслед за ним перекрестились и генералы.

Драматическая сцена заняла всего сорок пять минут. Накануне вопрос об «ответственном министерстве» решался более трех часов: психологически Николаю II было легче отречься от престола, чем стать конституционным монархом.

В три часа царь написал две телеграммы: Родзянко — с сообщением о готовности отречься от престола в пользу сына, если он останется с отцом до совершеннолетия при регентстве Великого князя Михаила Александровича, и в Ставку — с просьбой служить Алексею верно и нелицемерно. Однако до встречи с Гучковым и Шульгиным, выехавшими в Псков из Петрограда, отправку телеграмм задержали. В Ставку ушла лишь телеграмма с просьбой Николая II подготовить проект манифеста об отречении в пользу цесаревича. Телеграмму для Родзянко Рузский вечером вернул царю.

Гучков и Шульгин ехали уговаривать Николая II отречься от престола в пользу сына. Но пока они находились в пути, произошли два роковых события. На митинге в Екатерининском зале Таврического дворца выступил Павел Милюков. Он представлял разгоряченной толпе новое российское правительство во главе с князем Львовым. К сожалению, в состоянии волнения Милюков наговорил лишнего, раскрыв замыслы правых думцев сохранить конституционную монархию и передать престол цесаревичу Алексею Николаевичу. Заявление вызвало тревогу левых, и теперь уже не удалось бы поставить революционную улицу перед фактом воцарения Алексея.

Вторым событием стал частный разговор императора с лейб-хирургом Сергеем Федоровым. Врач объяснил государю, что, скорее всего, новые власти не разрешат ему заниматься воспитанием сына. Болезнь наследника вряд ли излечима, и, хотя многие гемофилики живут долго, здоровье Алексея всегда будет зависеть от случайностей. Под влиянием этого разговора Николай II решил не расставаться с сыном и лишить его прав на царство, передав престол Великому князю Михаилу. «Вдруг обратился цесаревич просто в сына», — писал Александр Солженицын. Намерение царя, руководствовавшегося искренней отцовской привязанностью, не только противоречило законам о престолонаследии, но и освобождало многомиллионную армию от действующей присяги, создавая на фронте и в тылу совершенно новую морально-психологическую ситуацию.

Вечером из Ставки пришел проект манифеста об отречении в пользу цесаревича Алексея, который составили начальник дипломатической канцелярии статский советник Николай Базили и генерал-квартирмейстер, Генерального штаба генерал-лейтенант Александр Лукомский. Около десяти часов в салон-вагоне царского поезда Николай II принял Гучкова и Шульгина. На встрече присутствовали также министр Двора граф Владимир Фредерикс, начальник Военно-походной канцелярии Свиты Его Величества генерал-майор Кирилл Нарышкин (он вел запись совещания), позднее пришли генералы Рузский и Данилов.

Гучков доложил обстановку в Петрограде и заметил: «Облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим обстоятельством при передаче власти». Поэтому заявление Николая II об отречении от престола за себя и за сына в пользу брата Михаила произвело ошеломляющее впечатление. «Все так были огорошены совершенно неожиданным решением государя», — сообщил Рузский Великому князю Андрею Владимировичу. Гучков и Шульгин попросили объявить перерыв, чтобы наедине обсудить новую ситуацию. По мнению Гучкова, «оставалось только подчиниться», так как спорить с императором никто не решился.

Около полуночи Николай II подписал манифест и передал его думским посланцам. В документ, датированный тремя часами дня, внесли необходимые изменения. Кроме того, царь издал указы Правительствующему Сенату о назначении председателем Совета министров князя Львова, чем в известной степени легитимизировалось новое правительство, и о назначении Верховным Главнокомандующим Великого князя Николая Николаевича, помеченные двумя часами дня.

При отъезде в Могилев Николай II записал в дневнике: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!»

Последний царь

Новость об отречении государя и за сына вызвала изумление в Ставке. «Как в пользу Михаила?! Вот так штука!» — воскликнул генерал-инспектор артиллерии Великий князь Сергей Михайлович. Алексеев немедленно распорядился приводить к присяге на верность новому императору войска и население в прифронтовой полосе. Однако его пришлось остановить: по законам империи, основанием для принесения присяги служил манифест лица, вступившего на престол. Поэтому генералы стали ждать манифеста, которого не последовало.

Великий князь Михаил Александрович находился в Петрограде, в квартире князя Павла Путятина на Миллионной улице. Утром 16 марта в квартиру Путятиных стали съезжаться политики и члены правительства, при этом мнения участников совещания непримиримо разошлись.

Большинство во главе с Керенским не сочувствовали воцарению Великого князя. Напротив, Милюков считал правильным пренебречь мнением социалистов и царствовать. Гучков и Шульгин, возвращавшиеся из Пскова, к началу совещания опоздали. Прибыв в Петроград, думские посланцы повторили невольную ошибку Милюкова и рассказали толпе о новом императоре Михаиле, чем вызвали бурное возмущение. Вероятно, решающую роль в совещании 16 марта сыграл Родзянко, заявивший, что не может гарантировать Великому князю жизнь, если он примет престол.

В итоге после колебаний, раздумий и дополнительных переговоров Великий князь Михаил Александрович не отказался царствовать, но и не согласился занимать престол, решив воспринять верховную власть только в результате народного волеизъявления и соответствующего решения Учредительного собрания. Своим неопределенным решением он закрыл дорогу к престолу другим членам династии. «Ваше Высочество, Вы благородный человек!» — вскричал Керенский. «Бог знает, кто надоумил его (Михаила. — К. А.) подписать такую гадость!» — отметил в тот же день в дневнике Николай II.

Вечером 16 марта отрекшийся государь прибыл в Могилев, где на платформе его встретили чины Штаба. От Алексеева Николай II узнал последние новости и передал ему на хранение потерявшую значение старую телеграмму, возвращенную в Пскове Рузским, с первоначальным согласием на отречение в пользу сына — она была написана накануне. Позднее на этом основании родилась историческая легенда о том, будто бы Николай II передумал и согласился с воцарением наследника, но Алексеев, чтобы не создавать путаницы, скрыл его решение и телеграмму в Петроград не отправил. В действительности бывший император своего решения не менял.

17 марта из Киева в Ставку приехала вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая записала в дневник рассказ сына об отречении, в целом совпавший с другими свидетельствами. Всем чинам русской армии Николай II велел защищать родину, повиноваться Временному правительству и слушать своих начальников, чем обезоружил даже тех монархистов, которые были готовы защищать престол и династию.

Драма закончилась. С крушением монархической власти в России солдатский бунт, победивший в Петрограде, окончательно превратился в революцию.

Источники и литература:

Алексеева-Борель В. М. Сорок лет в рядах русской императорской армии: Генерал М. В. Алексеев. СПб., 2000.

Блок А. А. Последние дни старого режима // Архив Русской Революции, издаваемый И. В. Гессеном. Т. IV. Изд. третье. Берлин, 1922.

Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917—1918 гг. Ч. 1. Кн. I. [Париж — Tallinn, 1937].

Дневники императора Николая II. М., 1991.

Катков Г. М. Февральская революция. Париж, 1984.

Мельгунов С. П. Мартовские дни 1917 года. М., 2006.

Мельгунов С. П. Судьба императора Николая II после отречения. Нью-Йорк, 1991.

Первая мировая война и конец Российской империи. Т. 3. Февральская революция / Изд. 2. СПб., 2014.

Русская летопись. Кн. 3. Париж, 1922.

Сергеевский Б. Н. Отречение (пережитое) 1917. Нью-Йорк, 1969.

Февральская революция 1917 года // Красный Архив. М.—Л., 1927. Т. 2 (XXI). Т. 3 (XXII).

Цветков В. Ж. Генерал Алексеев. М., 2014.