Жившего и творившего на чешской земле художника русского происхождения с экзотической двойной фамилией Белоцветов-Тикстон (Andres Belotsvetov-Theakston) исследователи искусства XX века справедливо называют одним из «отцов чешского авангарда» и одновременно сетуют, что он не был понят и оценен по заслугам. Не будучи нелюдимым одиночкой, он встречался с коллегами и друзьями, состоял в ряде творческих объединений, но вечеринкам и вернисажам часто предпочитал работу в тиши своей мастерской. Его погруженность в себя, отстраненность рождали слухи, многие полагали, что в его жизни немало тайн. Андрея Белоцветова ценили старшие коллеги и ровесники, но публика почти не знала: при коммунистах состоялись всего две заметные персональные выставки, после советской оккупации ему вообще было запрещено выставлять свои работы. Даже Бархатная революция ситуацию изменила мало. Подлинное признание пришло к художнику уже после смерти.

Русский чех из Аргентины

Жизнь Андрея Белоцветова обещала стать нетривиальной еще до появления его на свет. Его отец, также Андрей, родился 7 мая 1894 года в Санкт-Петербурге в семье Николая Белоцветова, владельца верфи и председателя правления находившейся в Риге судоходной страховой компании Salamandra, и его жены Варвары, урожденной Тикстон, происходившей из аристократической британской семьи. Убегая от большевиков, в 1917 году (по другим источникам, это произошло еще до Первой мировой войны) семья перебралась в Аргентину, ее члены получили гражданство и, похоже, довольно успешно занимались бизнесом.

В Аргентине же произошло знакомство родителей художника. Мать Андрея-младшего, Лидия Миленко, родилась 16 января 1908 года в Екатеринодаре. Ее отец, Иван Миленко, был оперным певцом, но, переболев тифом, потерял голос, принял сан и оставил сценическую деятельность ради миссионерской. В 1910 году его как православного священника перевели в Аргентину. Лидия оказалась музыкально одаренным ребенком, в четырнадцать лет окончила консерваторию в Буэнос-Айресе по классу фортепьяно и начала выступать с концертами как пианист-виртуоз. В 1923 году она вышла замуж за Андрея Белоцветова-старшего.

Подарком отца жениха молодым стала яхта, на которой они отбыли в свадебное путешествие в Европу. Впрочем, злые языки поговаривали, что отъезд, по сути, был бегством: за финансовые махинации Андрею Белоцветову грозил суд. Встав на якорь в Испании, пара покинула яхту и отправилась в Париж. Там от знакомого Лидия узнает о высоком уровне пражской музыкальной школы. С надеждой на прекрасные возможности для себя как исполнительницы и в перспективе — педагога, она настаивает на переезде в Прагу.

Белоцветовы снимают квартиру по адресу Vodičkova 704/36, где 8 октября 1923 года у них рождается сын, крещенный Андреем 2 ноября того же года. Обряд совершил православный архиепископ Пражский и всей Чехословакии Савватий. Вся семья сохраняет аргентинское гражданство. Андрей-старший служит клерком в страховой компании.

Семейная идиллия продолжалась недолго. В 1926 году Белоцветов без жены и сына уезжает в США и начинает новую жизнь в штате Мэн. Возможной причиной называют постоянные конфликты с Лидией, которая была намного моложе и отличалась упрямством: всегда поступала наперекор мужу. Да и практичный семейный образ жизни ей, привыкшей к богемному, был не по душе. Довольно бездумно тратила Лидия и щедрые алименты, которые муж присылал из Америки, а собственных доходов от выступлений и работы концертмейстером у певцов Национального театра едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Квартира на улице Vodičkova ей стала не по карману, и в том же 1926 году они с трехлетним сыном переезжают в более скромное жилье на улице Hálkova.

У маленького Андрея довольно рано обнаружился абсолютный слух, но молодая мать не отличалась педагогическим талантом и терпением и к систематическим музыкальным занятиям с ним так и не приступила. Однако она ничего не имела против того, чтобы мальчик тихо рисовал, не отвлекая ее от дел. А рисовать он любил с очень раннего возраста.

Ученик и учителя

После нескольких лет в обычной начальной школе в 1933 году десятилетний Андрей Белоцветов перешел в Русскую гимназию, которую посещали дети эмигрантов. Примерно в это же время привыкший к самостоятельности мальчик без помощи матери находит себе первого учителя рисования. Им стал Николай Бакулин (1896—1962), выпускник пражской Академии изящных искусств, мастерской ректора AVU профессора Вратислава Нехлебы — крупнейшего чешского портретиста первой половины XX века.

Бакулин был директором школы живописи при Российской академии в Праге, председателем Союза русских художников в Чехословакии и многообещающим живописцем. Однако, чтобы прокормить семью, ему пришлось сосредоточиться на востребованных заказных портретах казаков, казачьих атаманов, их жен и детей. Зато юному ученику в своей студии в пражских Страшницах он предоставил полную свободу выбора: тот мог рисовать самостоятельно составленные натюрморты, пейзажи и даже портреты двух дочерей педагога. Будучи типичным «академистом», Бакулин не принимал авангард и современную концепцию живописи в целом. Однако именно он привел Андрея к пониманию нового искусства, предлагая в качестве образцов для копирования картины Ван Гога, Сезанна и Пикассо, в стиле которого написаны ранние работы Белоцветова и портрет его первой жены. Но главным уроком, преподанным учителем своему ученику и другу, стал призыв не брать с него пример, не изменять своему художественному дару ради денег. Вся жизнь Андрея Белоцветова показала, что урок он усвоил.

Знакомство с живописцем Григорием Мусатовым стало еще одним важным моментом в формировании художника. Пройдя через множество странствий и испытаний, Мусатов оказался в Чехословакии в 1920 году. Полтора года они с женой колесили по стране с труппой передвижного театра, пока в городе Гавличков Брод не познакомились с сестрой художника Яна Зрзавого. Это был тот счастливый случай, который вернул художника в профессию и среду коллег, среди которых наиболее близким ему стал Зрзавы и выдающийся фотограф Йозеф Судек. Дружбу с ними, как эстафету, он передал впоследствии и Андрею. Благодаря чешским друзьям Григорий Мусатов снова начинает рисовать, его картины регулярно появляются на выставках объединения Uměleckа beseda, в ряды которого он вскоре вольется, а в 1922 году он становится преподавателем рисования в Русской гимназии, где и происходит их первая встреча с Белоцветовым.

Художник проникается к Андрею искренней симпатией, они становятся не просто друзьями, это скорее напоминает отношения отца и сына. Очень нежно впоследствии вспоминала о нем дочь Мусатова Нора, также ставшая художницей: «Он мне напоминал персонажа из романа Достоевского — это был воплощенный князь Мышкин. И когда его видели девушки, они совершенно обомлевали — чешские особенно. Он был абсолютно не от мира сего. Так что в молодости это был вылитый Мышкин, вплоть до падучей болезни даже. Глаза такие лучистые, светлые, умные. Тихо говорил, длинные пальцы. Весь он был такой незлобный, наивно-умный…»

Григорий Мусатов мгновенно распознал исключительный талант Андрея Белоцветова. Должно быть, и внутренние ощущения художественной правоты, и представления о прекрасном у них были схожи. Но ни личная симпатия, ни признание таланта не делали учителя снисходительным: Григорий Мусатов придавал большое значение совершенному владению техникой рисования как безусловно необходимому навыку в живописи и требовал от Андрея ежедневной упорной работы. И тот действительно стал отличным рисовальщиком в признанном реалистической школой смысле: тому подтверждение два автопортрета (1941 и 1942), Портрет господина S (1952—1953) и другие работы.

Дом Мусатовых становится для молодого человека родным. И при жизни учителя, и после его смерти (он скончался от второго инфаркта осенью 1941 года, страшно переживая, что нацистские войска дошли до Москвы) Белоцветов приходил сюда один и в компании других молодых художников. Конечно, в основном в память о старшем друге. Но были и другие, куда более приземленные причины: он продолжал жить с матерью, которой годы в Праге практичности не прибавили, семья бедствовала. Жена Мусатова деликатно подкармливала вечно голодного молодого художника.

В конце 1930-х гг. пришло письмо от Белоцветова-старшего, в котором тот предлагал оплатить обучение Андрея в престижном United States Naval War College. Лидия отказалась, ответив, что не готова к разлуке с сыном. Впрочем, было сложно даже представить военно-морским офицером этого деликатного, увлеченного живописью юношу.

В 1938 году Белоцветов поступил в пражскую Государственную школу графики и учился там до 1940-го. Никаких данных о том, окончил он Русскую гимназию или ушел из нее по собственному желанию, нет. Забегая вперед, скажем, что именно так он поступил после пары семестров в AVU, куда после войны за свой исключительный талант был принят без экзаменов: академизм был ему чужд, и, полагая, что обучение в старых традициях даже у отличных педагогов (Властимила Рады, Эмила Минаржа) ничего нового ему не даст, Андрей без сожаления покинул академические стены.

В школе графики его ведущим педагогом стал директор Йозеф Солар — признанный мастер декоративной живописи, изысканных деталей и художественных шрифтов. Вряд ли и эти дисциплины интересовали Белоцветова — преподавателю приходилось то и дело напоминать ему о необходимости выполнять все задания по программе. Однако Солар признавал талант ученика и предоставил ему определенную свободу.

В стороне от войны

В 1939 году аргентинское военное правительство обратилось к своим гражданам с призывом выразить поддержку установившемуся в стране фашистскому режиму. Лидия отказалась это сделать, и они с сыном автоматически лишились аргентинского гражданства, но получили нансеновские паспорта. Это определенно помогло в период оккупации и Протектората, но особенно — в послевоенные годы, когда с приходом в Чехословакию НКВД и СМЕРШа начались преследования и депортации российских эмигрантов. С просьбой о советском гражданстве Белоцветов не обращался никогда, не просил он и аргентинского, а в предоставлении чешского власти ему неоднократно отказывали. Известно, что по крайней мере до 1968 года Андрей жил в Чехословакии как иностранец, постоянно продлевая свое пребывание. По свидетельствам тех, кто был рядом с художником в 1950—1960-х гг., его самого неопределенность статуса волновала мало. Проблемы начались, когда возникла необходимость узаконить отношения со Станиславой Павликовой, с которой художник познакомился в 1949 году. В 1950-м у них родилась дочь, но разрешение на брак не удавалось получить еще многие годы.

Во время войны Андрей Белоцветов тщательно избегал вовлеченности в политику, как и контактов с властями. Когда возникала угроза быть угнанным на работы в Германию, ему приходилось прибегать к помощи знакомых врачей, которые буквально прятали его в больницах. В спокойные же периоды его жизнь шла своим чередом, а в 1940 году в ней произошло крайне важное событие — знакомство с Йозефом Судеком, о котором в кругах начинающих живописцев говорили как о «добром гении»: фотограф покровительствовал молодым талантам, принимал у себя в ателье, покупал картины. Именно он наряду с Яном Зрзавым стал верным другом и коллекционером работ Андрей Белоцветова, его финансовой опорой.

Как и в случае с Мусатовым, взаимная симпатия между мэтром и молодым художником вскоре перешла на уровень отношений отец — сын. Судек обращался к Андрею на «ты», тот же в ответ почтительно «выкал». Позже он с благодарностью вспоминал, что не мать, а именно Йозеф открыл ему мир музыки XX века, особенно полюбившегося ему Богуслава Мартину.

Началось все с «музыкальных вторников» в ателье Судека на улице Újezd, продолжилось уже после войны совместными посещениями концертов «Пражской весны», билеты на которые покупал старший друг — для музыкального юноши не могло быть подарка дороже. Критик и публицист Нелли Павласкова поделилась историей, прекрасно иллюстрирующей дар Белоцветова: «Его музыкальные способности <…> были магическими. Не будучи музыкантом, он поразил гастролировавшего в 1964 году в Чехословакии дирижера Мравинского тем, что напомнил ему, что в 1955 году тот исполнял в Праге музыку Белы Бартока в некоторых месте иначе, чем ныне. Потрясенный Мравинский тогда заявил, что эту новую его интерпретацию не заметили даже маститые музыкальные критики».

Художник редко говорил об этом, но считал музыку и живопись неразделимыми: «Живопись существует не для того, чтобы на нее смотреть и изумляться. Она прежде всего для того, чтобы постигать изначальную природу Вселенной. <…> Хотя я и считаю себя реалистом, но хочу через живопись познать Вселенную. Добраться до сути. Там, в глубине, есть все — музыка, философия, поэзия, цвета. И хорошая картина должна передавать такие знания и глубокие переживания».

Но, пожалуй, не менее ценным, чем музыка, даром, который «отец» смог преподнести названному сыну, стало общение с крупнейшими фигурами чешской культуры того времени. В ателье Судека бывали десятки людей, среди них знаменитые художники, скульпторы, архитекторы, музыканты, публицисты: Гана Вихтерлова, Эмиль Филла, Отто Ротмайер, Яромир Функе, Франтишек Тихи и многие другие. Встречи с ними открыли молодому художнику двери в обширный круг пражской творческой интеллигенции, а также дали возможность публично показать свои работы настоящим знатокам.

И снова мистика

История первого появления двух работ Андрея Белоцветова на престижной площадке объединения Uměleckа beseda окутана мистикой. Несмотря на многочисленные упоминания в мемуарах участников и посетителей, никто не может назвать точную дату, когда это произошло. Упоминаются годы с 1940-го по 1943-й. Известно лишь, что одна из картин неизвестного начинающего живописца была сразу же продана. Это был «Автопортрет», который приобрел итальянский консул В. Сметана и безвозмездно вернул автору, когда у того родился сын Дарий — чтобы тот мог видеть, каким был его отец в молодости. Под второй, «Натюрморт с вином», автор написал скромно «не продается», но отказать знаменитому скульптору Карелу Лидицкому не смог. Работа ушла за три тысячи крон — по тем временам очень приличные деньги.

Тем не менее финансовые сложности были спутницами художника всю жизнь. Он так и не стал членом объединения Uměleckа beseda из-за высоких для него членских взносов, хотя и выставлялся в его экспозициях еще не раз. Постоянная, уже привычная бедность стала причиной того, что многие работы художника не сохранились. У Белоцветова часто просто не было денег на качественные краски, холсты и другие материалы, не было нормальных условий для хранения полотен, графики, коллажей: они были свалены друг на друга в сарае рядом с квартирой и мастерской художника в пражском Жижкове и большей частью безвозвратно утрачены…

Проявление мистического в жизни Андрея Белоцветова не ограничивалось творчеством. Современники художника утверждали, что тот был наделен даром предсказания. Как-то на вечере у Мусатовых он отвел в сторону Яна Зрзавого и с явной неохотой сказал, что племянница, с которой тот пришел, тяжело больна туберкулезом и через семь месяцев ее не станет. Это были годы оккупации, на лечение и даже на лекарства чехам рассчитывать не приходилось, да Зрзавы и не поверил другу. Но ровно через семь месяцев девушка умерла. На Белоцветова тот случай произвел гнетущее впечатление, и, если даже впоследствии он о чем-то догадывался, больше никогда не делился этим тайным знанием с окружающими.

Любопытное мнение об Андрее Белоцветове высказал в интервью газете Lidové noviny бывший кандидат в президенты ЧР, художник и композитор, профессор Владимир Франц, который познакомился с ним и его творчеством в середине 1980-х и остался верным почитателем художника до его последних дней: «Андрей, видимо, создал свой собственный энергетический код, который никто не понимал, но который объединял все, что он делал и имел, включая его тело. Из-за своего дикого, зачастую саморазрушительного образа жизни Андрей на рубеже пятидесяти лет оказался на абсолютном рубеже существования. С медицинской точки зрения он „пережил“ свою жизнь. Он смог собрать свою волю в энергетический поток. Это была позитивная энергия, хотя внутренне Андрей был очень драматичным человеком. Обостренная чувствительность и очень острый взгляд на мир, несомненно, травмировали его. Поэтому его творчество является еще и своеобразным репортажем об этом мире.

… В конце жизни он достиг той же ступени, что Вахал (Йозеф Вахал — чешский художник, график, писатель, философ и оккультист. — Т. А.), Кабелак (Франтишек Кабелак — чешский герметист, каббалист. — Т. А.) или Майринк (Густав Майринк — автор романа «Голем», банкир, спирит, каббалист. — Т. А.). Полностью контролируя свое тело, он мог отключать органы по своему желанию. Однажды вечером Андрей Белоцветов решил не продолжать эту суетную земную комедию <...> выключил себя и ушел».

Так ли это было на самом деле? Официально Андрей Белоцветов умер в больнице после продолжительной болезни 14 апреля 1997 года.

Путь в живописи

Творчество Андрея Белоцветова прошло через череду пристрастий, отторжений, новых выборов, от реализма и сюрреалистических тенденций к экспрессивной абстракции. Он смешивал стили в своих картинах и тем самым находил новое содержание — исследователь его творчества Душан Брозман назвал такой прием «таинственной двусмысленностью». При этом художник осознанно или интуитивно вобрал в свою рабочую палитру все самое существенное, что возникло в чешской живописи ХХ века.

Очевидно, что творчество как способ существования Андрей Белоцветов ставил превыше всех отношений. Нельзя сказать, что он полностью избегал публичности. В его жизни были и семья, и членство в нескольких видных художественных обществах, и коллективные выставки, но никакой выгоды от контактов в художественной сфере он не искал, не пытался вынести свое творчество на широкую публику.

Белоцветов работал во всех жанрах, от портретов, пейзажей, натюрмортов до футуристических городских коллажей и беспредметных абстракций. В конце 1930-х гг. на его портретах чаще всего появляется он сам или артисты Национального театра, приходившие на репетиции к его матери. В 1940-е он отрабатывает различные техники живописи, пробует себя и в импрессионизме, и в колоризме парижской школы, и в брутальном кубизме. Творчество конца 1940-х — 1950-х гг. тесно связано с чешским сюрреализмом и сюрреалистическими работами Сальвадора Дали («Голова безумного», «Влюбленные в горах») Одновременно Белоцветов продолжает работать в жанре портрета и достигает пика в нем в середине 1950-х. Тогда в духе Пикассо были написаны портреты членов семьи («Лесная королева», «Ребенок с мучным червем»), а также близких друзей и коллег по творческому цеху Йозефа Судека, Рихард Фремунда, Йитки Колинской и других членов группы Máj 57.

Группа возникла в 1957 году на волне энтузиазма, вызванного решениями XX съезда КПСС, эхо которого разнеслось по всем странам социалистического блока. Она объединила молодых живописцев, скульпторов, графиков, после периода догматизма устремившихся к свободе творчества, современным средствам выражения. Художники ориентировались на модернистские традиции мирового, особенно французского искусства. Широкий спектр мнений и изобразительных средств, отсутствие обязывающей к чему-либо программы — все это устраивало Андрея. Он сотрудничал с группой Máj 57 довольно долго, экспонировал свои работы на коллективных выставках, организованных группой, и был едва ли не самым представительным из участников.

На рубеже 1950—1960-х гг. Белоцветов еще продолжал писать в относительно классической манере, но неформальный стиль, присущий молодой творческой публике того времени, проявляется в его работах все сильнее («Женщина с ребенком», «Натюрморт с фотографом», «Пражский ночной трамвай»). Его абстрактные картины основаны на конкретных мотивах, но их содержание словно находится в постоянном движении и выпадает, ускользает из рам.

В конце десятилетия, после печального финала Пражской весны, проблематика его работ меняется, но остается легко читаемой («Государственный визит»). Повседневная реальность в условиях нормализации заставляет его, как и многих других художников, уходить в беспредметность. Однако ни Белоцветова, ни других это не уберегло от запрета на публичную профессиональную деятельность. Выставляться ему было запрещено.

С 1970 года Андрей Белоцветов живет почти в полной изоляции. Мир проникает к художнику в виде телевизионных программ, и в его картинах они превращаются в страшное, безжалостное отражение реальности, летопись времени в духе Гойи. Замкнутый образ жизни имел свою бытовую «реальность», которую Андрей отразил во множестве кухонных натюрмортов («Натюрморт с бутылкой и луком-пореем», «Стакан на окне», «Пламя и вода»). Он пятнадцать лет почти не выходит из своей квартиры-мастерской в Жижкове, и когда в середине 1980-х друзья по весне все же вывозят его на природу, изображает даже ее совершенно абстрактно.

В конце 1980-х гг. в картинах Белоцветова все яснее звучит тема окончания жизни («Танец смерти», «Уход», «Вдова»). Апогея она достигает в 1990-х, когда Белоцветов, как и в начале творческого пути, выводит на сцену-полотно себя. Картина «Мы» идейно продолжает «Уход», только еще более зашифрована: здесь лишь намек на фигуру, а точнее — просто оболочку, дух которой уносится прочь в скользящем движении изогнутой раковины, напоминающей о мучном черве с картины 1950-х. Круг замкнулся, жизненный цикл завершен. Но за год до смерти художник еще успел на свою последнюю персональную выставку в Лихтенштейнском дворце в Праге.

***

В 1993 году на Чешском телевидении был снят единственный документальный фильм об Андрее Белоцветове «Портрет художника». В нем перед зрителем предстает сгорбленный, не слишком ухоженный, застенчивый пожилой человек, сидящий то на фоне хаоса обшарпанной мастерской, то на балконе, где что-то растет в разномастных горшках. Однако он совершенно органичен в этой обстановке, за пределами его территории мир как будто не существует. Главная мысль, высказанная художником на камеру: «Не человек создает картину, картина — человека», — на первый взгляд, принижает значимость творца. Но, возможно, именно такую роль — «произведения картины» — он и отводил себе в искусстве. Его друг, знаменитый чешский композитор Ян Клусак, написавший музыку в том числе и к этой документальной ленте, называл Андрея архангелом. «Он был человеком с железным характером, просто кремень. Но одновременно чувствительным и уязвимым». А Владимир Франц отозвался о творчестве Белоцветова как о «беспощадном» искусстве не для комнаты — для галереи. «Он говорил, что сила произведения прямо пропорциональна степени одержимости творца», — вспоминал Франц. Белоцветов и был по-настоящему одержим искусством.

Литература

Brozman D., Pospiszyl Т., Šrejma J. Andrej Bělocvětov 1923—1997. I. Obrazy, II. Kresby. Klatovy, 2008

Mihule J. Tinnitus 1930—2010. Univerzita Karlova, 2016

Primus Z. Art is Abstraction. Czech Visual Culture of the Sixties. Kant Publishing House, 2003

Fárová А., Sudek J. Josef Sudek. München, 1999